Ничего более желанного, нежели эта идеология, для императора-демократа и быть не может. Из такой демократически-имперской идеологии вырастает — уже выросла — демократическая номенклатура. Собственно роль демократического-имперского мыслителя и сводится к легитимизации такой номенклатуры, к приданию ее правлению этического, цивилизационного смысла. И, как это всегда бывает в истории (а в истории России с удручающей последовательностью), едва явился спрос на Имперскую идею, как туг же возникла служивая имперская идеология. Как они умудряются влюбляться во власть по приказу, неведомо, — однако влюбляются. Салтыков-Щедрин именовал таких либералов «панегиристами хищничества». Современный либерал осмысленно выступает за мироуправляющую демократию, за Империю, за сложившийся — легитимный! главное что легитимный! — тип угнетения и «сочиняет правила на предмет лучшего производства хищничества». Ничего более страшного, нежели хаос, для такого либерала нет — хоть ни о каком хаосе, в сущности, речи нет и в помине, речь может идти лишь о том, чтобы поставить под сомнения права хозяев. Но этого новый идеолог не допустит; он враг «всяких утопий». Этот — уже подробно описанный Салтыковым-Щедриным — тип идеолога возрождается снова и снова.
Демократу-интеллигенту номенклатура представляется гарантией бытия в империи — мощный корпус чиновничества ограждает от народного варварства. Здесь его чаяния и пожелания императора — сходны. Правителю номенклатура нужна также.
Для утверждения своей власти правителю прежде всего надо перевести законодательную власть в ранг совещательной: то есть непомерно раздуть административную, чиновную составляющую общества, расширить сенат за счет верных богачей и коррумпированных депутатов, люмпенизировать средний класс, поставить продажное чиновничество на стражу государственных законов. Таким образом, он сможет быть уверенным, что ни одно решение, ни одно мнение не пробьется сквозь толщу чиновного аппарата, но поглотится чавкающей административной кастой. Эта административная подушка будет всегда выдаваться за необходимый цивилизации щит, коим общество отгораживается от стихий. Практическая польза административного ресурса состоит в том, что он сам из себя производит легитимизированную народом власть, поскольку номенклатура представляет народ. Так поступали и Цезарь, и Сулла, и вообще все перспективные демократические лидеры — создав управляемый бюрократический аппарат, Цезарь получал возможность «рекомендовать» народу, то есть просто назначать половину магистратов. Поскольку рекомендация и утверждение в должности проходят абсолютно демократическим путем — претензий к лидеру быть не может. Управляемая номенклатура (ср. термины новейшего времени: управляемая демократия, централизованная демократия, вертикаль власти) есть фундамент власти лидера. При поддержке номенклатуры становились пожизненными трибунами, потом делались всенародно избранными диктаторами, потом «вечными диктаторами» (dictator in perpetuum), потом «верховными жрецами», потом вводился пожизненный принципат — и счастливым гражданам казалось, что они переживают сладчайший миг торжества демократии. Ведь это они сами выбрали себе господина — другого-то нет! Вот и депутаты подтверждают, а депутатам мы должны верить.
Среди советской либеральной интеллигенции было принято иронизировать над эпитетом, примененным некогда к Сталину, — «отец народов». Этот эпитет, равно как и сходные именования корейского председателя Ким Ир Сена, относят к вопиющим примерам тоталитарного словаря. На самом деле данный способ отождествления лидера с народом есть изобретение именно демократии. Сталин, принявший это наименование, ничем не отличается от американского президента, названного «лидером свободного мира», или от Юлия Цезаря, поименованного «отцом отечества».
По сути, речь идет о новом правящем классе, который имеет вполне определенное название — номенклатура. Номенклатура — есть обособившаяся социальная страта, которая производит правителей демократического общества. Избиратели имеют право выбирать из членов номенклатуры своего будущего хозяина.
Исследователи советского общества полагали, что «номенклатура» — феномен, присущий лишь социализму. На самом деле «номенклатура» есть необходимая страта всякого демократического общества, необязательно социалистического.
В Советском Союзе это выглядело так: из рядовых граждан выделялся корпус верных идеологии управляющих, эти чиновники образовывали касту, с внутренними правилами, обособленными от общества. Они никогда не могли вернуться в строй рядовых, но навсегда оставались в своем кругу, а если теряли пост, то передвигались на иной пост, равного значения. Так министр рыбной промышленности мог легко стать министром путей сообщения, а потом секретарем городской партийной организации — при том, что между рыбой, паровозом и партбилетом формально мало общего. Общим является принцип управления, принцип отдельности класса управляющих от класса управляемых, то неравенство среди равных, которое Оруэлл описал словами «все равны, но некоторые равнее».
Захват власти, произведенный Иосифом Сталиным, фактически состоялся именно благодаря созданию номенклатуры. Демарш Троцкого, пытавшегося отделить Политбюро от партийного аппарата, демократизировать партию, оказался для Троцкого роковым — аппарат победил: по сути, победа Сталина над Троцким была победой администрации революции над самой революцией. «Административный ресурс», как сказали бы сейчас, просто задавил ленинское Политбюро. Когда в 1926 году Троцкого и Зиновьева вывели из состава Политбюро и положение о построении социализма в одной отдельно взятой стране восторжествовало над идеей мировой революции, это означало окончание романтического периода прямой демократии — и переход к представительскому правлению, к планомерной административной работе. Сталин — великий администратор, великий менеджер, его сила — в номенклатуре.
Однако номенклатура не есть порождение именно социалистического строя: номенклатура имманентна демократии в принципе.
Оруэлл определил страты как «партию внутреннюю» и «партию внешнюю», но можно определить эти же страты — как владельцев и вкладчиков, акционеров мажоритарных и миноритарных, депутатов и налогоплательщиков. Еще точнее: номенклатура и избиратели. Во всех без исключения демократических странах формируется устойчивая каста администраторов, которые являются как бы механиками демократии — они словно приставлены обществом к сложной машине и следят за состоянием шестеренок. Выделение чиновников в особую касту основано на принципе представительской демократии, и (помимо политики) воспроизводится во всех институтах общества: в экономике прежде всего, но также и в искусстве, и в науке. Не знание предмета (см. общественные обязанности в стратах Платоновой республики), но преданность страте, принадлежность к касте управляющих заставляет чиновника заниматься экономикой, войной, финансами. Равные среди равных выделяются для принятия ответственных решений, и — раз выделившись — они уже сохраняют эту привилегию навсегда. Да, президент через четыре года уходит с поста, премьер может быть смещен — но они ни в коем случае не перейдут в разряд вкладчиков и налогоплательщиков, они навсегда останутся в привилегированной касте как владельцы акций, члены клубов, депутаты парламента. Сенатор Пол Вулфовиц может быть смещен с поста министра обороны, но он сделается главой Всемирного банка; канцлер Шредер уйдет с поста главы правительства в руководство газовой компании; а банкир Кириенко сначала станет премьер-министром, потом лидером оппозиции, потом полномочным представителем президента, потом министром атомной промышленности. Просто диву даешься, сколь много областей человеческой деятельности этим чиновникам подвластно.
Логика демократического представительства неизбежно ведет к тому, что менеджер, представляющий корпорацию, важнее самой корпорации. В сущности, менеджер (самая востребованная профессия нашего времени) — своего рода номенклатурный чиновник экономики — важен не потому, что нечто производит, но потому, что нечто представляет; он может даже не вполне ясно знать, что именно он представляет, — так и депутат не обязан знать подробности о жизни людей, делегатом коих он является. Эти профессии (менеджер, чиновник, депутат) суть разные ипостаси демократического управляющего. Менеджеру безразлично, какую продукцию продвигать, он работает не на саму продукцию, но на идею продвижения продукции; номенклатурному чиновнику безразлично, какой областью руководить — он занимается не областью, но самим руководством; народному депутату безразлично, какую группу народа представлять, — он занимается не народными проблемами, но проблемами представительства. Идея «президент — менеджер государства» следует из демократической системы управления, и многим демократически настроенным гражданам мнится, что эта формула — защита от тирании. На самом деле формула эта не так безобидна, как кажется.
