Ознакомительная версия.
В этом семестре Роберт нечасто виделся с Терри и, вернувшись к его столику с полной кружкой, обратил внимание, что выглядит приятель еще болезненней и бледней обычного. Глаза у Терри опухли, он маниакально покрывал строчками листы бумаги, каждые двадцать-тридцать секунд прерываясь на гигантский зевок, отчего вся его жизнедеятельность на мгновение приостанавливалась. Терри, как стало известно Роберту за два года их знакомства, не выносил солнечного света и чувствовал себя комфортно только в трех местах: в кино, в кафе «Валладон» (постоянный полумрак которого полностью его устраивал) и в своей собственной плотно зашторенной комнате, где он проводил большую часть времени, поскольку, как утверждал Терри, на сон ему требовалось не меньше четырнадцати часов, а иначе он не человек. Дело не в том, что сон приносил Терри расслабление, и не в том, что отдых являлся его главной целью. Для Терри процесс сна, по сути, представлял собой еженощное путешествие, и именно этим, возможно, объяснялся его голодный и изможденный взгляд. Ибо Терри одолевали сны – сны, по его утверждениям, воистину райской красоты: о залитых солнцем садах, чудесных пейзажах, божественных пикниках и прекрасных коитусах на лоне природы. В этих сновидениях каким-то образом сочетались восторг физиологии и безгрешная невинность. Терри посещали сны, которые можно было поставить в один ряд с самыми чистыми и идеализированными детскими воспоминаниями, и они превосходили творческие способности самого изобретательного, умелого и усердного фантаста. И сны эти посещали его каждую ночь. Каждую ночь они соблазняли и мучили Терри – это, по крайней мере, ему было известно. Но в то же время он никогда не мог сообщить никаких подробностей, ибо сновидения каждое утро ускользали из его памяти – в те несколько роковых секунд, которые требовались ему, чтобы полностью прийти в сознание. Эти сны были для Терри чем-то вроде наркотика – самой существенной, самой важной, самой ценной частью его жизни: именно поэтому он спал по четырнадцать часов в сутки – чтобы его спящий разум гонялся за ускользающими сновидениями. Но его бесило, что он запоминает только самые дразнящие фрагменты, а потому не может никому рассказать о своих снах или утешиться воспоминанием о них. Правда, время от времени крошечные обрывки и клочки вдруг всплывали на поверхность, и тогда он лихорадочно записывал их на всем, что попадалось под руку, так что нередко конспекты лекций – скажем, о роли женских персонажей в film noir[11]; – перемежались загадочными фразами типа «запах роз; теплое дыхание льва», или «долина; женщина; пух чертополоха», или «обнаженная, запутавшаяся в ветвях грушевого дерева». Но эти записки были очень слабой компенсацией; Терри понимал, что воспоминания – лишь жалкое утешение за ужасное знание о том, что волшебный мир, в который он погружается каждую ночь, никогда не дастся ему в руки.
– Плохо выглядишь, – сказал Роберт, усаживаясь.
– И чувствую. Если на то пошло, у тебя самого видок не лучше. Кстати, что ты здесь делаешь?
– Ищу одного человека. А ты?
– Жду Линн.
Линн была последней подружкой Терри. Скоротечные романы давно вошли у него в привычку, ни одна из любовных связей не длилась дольше месяца-другого. Женщин, которые поначалу находили Терри интересным, вскоре отталкивали его эксцентричное отношение ко сну и одержимость кинематографом (бывали дни, когда он не мог говорить ни о чем другом). Сам Терри редко замечал момент, когда роман начинал клониться к упадку; и каждый раз удивлялся и недоумевал, если неопровержимые свидетельства наконец указывали, что любовь закончилась: внезапное исчезновение из шкафа одежды очередной подружки или снизошедшее озарение, когда выйдя на послеполуденное солнце из темноты просмотрового зала киноведческого факультета, он вдруг понимал, что уже больше недели не видел женщину, которая, как считается, живет с ним в одной комнате. Случится то же самое с Линн или нет, Роберт не знал. Он уклончиво спросил:
– Как она?
– Нормально, – ответил Терри, осторожно отхлебывая обжигающе горячий шоколад. (Он никогда не пил кофе, так как не мог от него заснуть.) Он нахмурился. – Сегодня днем мы собирались прогуляться. Развеяться, так сказать.
– Дело хорошее.
Терри покачал головой.
– Пустая трата времени. К тому же, по второму каналу Би-би-си показывают фильм Дугласа Сирка[12] – Он с надеждой взглянул на Роберта. – Может, съездишь с нами? Места в машине хватит. Глядишь, веселее будет.
Роберт уже катался прежде с Терри и его подружками. Перспектива выслушивать обмен колкостями несколько часов кряду выглядела не особо привлекательной.
– Нет, спасибо, – ответил он. – Ты же понимаешь, как бывает, когда ты с кем-нибудь… Я бы только помешал.
– Да нет, у нас с Линн все по-другому, – настаивал Терри. – Пока мы прекрасно ладим. Никаких ссор, зато много… дружелюбного молчания. Никакой неловкости, не бойся. – Он приподнялся и пошарил в карманах. – Я бы что-нибудь съел. У тебя, случаем, нет денег?
Как оказалось, их совместные ресурсы составляли чуть больше трех фунтов, и Терри подсчитал, что денег хватит лишь на бензин. Однако, заговорщицки оглядев кафе, он шепнул:
– Без паники.
Затем снял с полки над соседним столиком старое издание «Больших надежд»[13] в твердой обложке. Осторожно раскрыл книгу и сказал:
– Двести двадцатая страница.
В книге лежала десятифунтовая банкнота.
Роберт удивленно посмотрел на приятеля.
– Когда ты ее сюда положил?
– С полгода назад, – ответил Терри. – Когда был чуть побогаче. Знаешь, было у меня предчувствие, что деньги когда-нибудь понадобятся. Принесешь нам пару сандвичей, хорошо?
Вскоре в кафе появилась Линн. Терри в это время спустился в туалет.
– Он предложил поехать с вами, – сказал Роберт, – но вряд ли я соглашусь. Не хочу мешать.
– Поехали, – попросила Линн. – Честно говоря, нам лучше сейчас не оставаться наедине: мы плохо ладим. Такое впечатление, что нам нечего сказать друг другу.
– А куда вы собрались?
– Просто вдоль побережья. Я знаю, что сейчас там очень мокро, но, если верить прогнозу, скоро распогодится.
Ближе к трем, после того как они часа два ехали во влажной дымке, хлынул проливной дождь, и тут Терри обнаружил, что дворники не работают. Они съехали с дороги и остановились на площадке. Линн предложила мятные леденцы – другой провизии у них не было.
– Здорово, – сказал Терри. – Гораздо лучше, чем сидеть у себя в комнате и смотреть «Написано ветром».
Роберт стер с заднего стекла влагу и вгляделся в унылую береговую линию, едва различимую под завесой дождя.
– Кажется, я его видел. Слюнявая мелодрама с Роком Хадсоном[14] в роли нефтяного магната. Жалкое подобие «Далласа» пятидесятых годов.
– Очень в твоем духе, – сказал Терри.
– А что это кино представляет, по-твоему?
– Истинный cinйaste[15], – ответил Терри – знает, что Сирк – один из самый значительных режиссеров, когда-либо работавших в Голливуде. Даже из элементарного психоаналитического прочтения его фильмов ясно, что он обладал глубоким пониманием сексуальных неврозов, лежащих в основе американской мечты.
– Да иди ты. – Роберт отвернулся к окну.
– Тебе никогда не приходило в голову, – заговорила Линн, обращаясь к Терри, но не глядя на него, – что ты ищешь во всех этих фильмах то, чего в них на самом деле нет?
В ее голосе звучала усталая ожесточенность.
– Я не утверждаю, что фильмы Сирка совершенны, – сказал Терри. Он помолчал, обдумывая это утверждение, и принялся развивать его в своем лучшем стиле опытного лектора:
– Разумеется, можно придумать совершенный фильм. Это не значит, что он будет радовать и повышать настроение. Такой фильм запросто может оказаться самым гнетущим фильмом в мире. Самое главное – чтобы изобразительный ряд был последователен и безупречен. Я убежден, такое кино существует. Сейчас я как раз набираюсь опыта, чтобы пуститься на его поиски.
– То есть пытаешься вспомнить совершенный сон, – подсказал Роберт.
– Только, ради бога, не надо про сны, – попросила Линн. – У меня его сны уже вот где сидят. Можно подумать, Терри – единственный человек, которому снятся сны.
– А я почти не вижу снов, – сказал Роберт.
– А я вижу, и постоянно.
– О чем?
– Ну, во-первых, мне снится, что я десять минут разговариваю с Терри, и он не разу не упоминает Ингмара Бергмана. Но это лишь моя маленькая мечта. – Линн задумалась. – Ну, не знаю… глупые, банальные сны… Например, пару ночей назад мне приснилось, будто я лежу в больнице рядом с Уинстоном Черчиллем. Он ест из миски горошек и время от времени пуляет горошиной в мою сторону. Потом больница превратилась в загородный дом моей бабушки, а дальше откуда-то появились пожарные, они пели «Хелло, Долли». – Линн видела, что на Терри ее рассказ не производит впечатления. – Не смотри на меня так. Не у всех нас сны глубокомысленные.
Ознакомительная версия.
