– Успокойся, Вичи, – говорит он своим писклявым голосом. – Соберись. Посмотри, в каком ты состоянии.
Он усаживается на стул и улыбается мне. Через несколько минут входит фараон в форме, неся поднос, на котором стоят пластмассовые стаканчики с чаем. Смотрит на меня, затем молча оглядывается на Халка, он явно просек, что произошло. Но ни слова не скажет по этому поводу, я это знаю. Все мы знаем. Он опускает поднос на свой стол, ставит один из стаканчиков передо мной и придвигает к себе блокнот.
Я беру чашку, но руки у меня трясутся, и я расплескиваю чай. Успеваю сделать глоточек. Губы у меня уже распухают.
Из коридора доносится смех. Это Дейв и моя адвокатша развлекаются шутками, возвращаясь в комнату дознания, и как это мне не пришло в голову, что она все время была с ними заодно. Но потом она замечает, в каком я состоянии, видит мои быстро распухающие губы:
– Ради бога!
Дейв наклоняется ко мне, берет меня за подбородок. Он выглядит – или притворяется – разозленным. Поворачивает мое лицо в одну сторону, в другую. Затем смотрит на Халка и орет:
– Прочь с моих глаз! Убирайся.
Халк вытирает пальцем нос и, не говоря ни слова, выходит из комнаты.
Дейв качает головой. Спрашивает:
– Он тебя трогал?
– Разве похоже? – говорю. – Может, это я поскользнулся, когда хотел сесть.
Адвокатша резко прерывает нас:
– Ну хватит! – Дейв, может, ломает комедию, но только не она. Глаза у нее выпучены, на виске пульсирует жилка. – Предъявляйте ему обвинение или отпускайте.
– Я не собираюсь предъявлять тебе обвинение, Ричи. Извини за случившееся. Он действует по старинке, Ричи. Они так привыкли. Слушай, парень, дай мне что-нибудь. Что угодно. Любая крохотная зацепка поможет мне найти ее. Ты знаешь, где она, Ричи. Любую крохотную зацепку. Ее мать с отцом, Ричи, с ума сходят. Им будет легче, если будут знать, что случилось. Ты же понимаешь, да? Я имею в виду, что они очень любят тебя, Ричи. Они были добры к тебе. Как вторые родители, верно? Ты в долгу перед ними. Можешь это понять?
– Я ничего не знаю!
– Хотя бы одну зацепку, Ричи. Помоги себе. Прошу тебя.
И тут я заплакал. Хочу сказать, что ничего такого не делал, но реву, как ребенок. Не оттого, что меня избили, не от этого. Ну, в какой-то мере и от этого, но главное – от мысли, чтó могло случиться с Тарой.
– Это правда? – удается мне выдавить. – Тара действительно избавилась от ребенка?
Дейв кивает: «да». Подается ко мне через стол. Я сижу, опустив голову, и он ласково, но твердо кладет руку мне на шею:
– Успокойся. Продолжим, Ричи. Продолжим. Успокойся. Успокойся. Такова жизнь. Все будет хорошо. Такова жизнь. Ричи, ты обидел Тару?
– Да, – бормочу я сквозь слезы, – да, да, да.
– Это давление, – говорит адвокатша.
Дейв кивает.
– Ричи, там есть камень. В лесу. Большой камень, и бóльшая его часть покрыта оранжевым лишайником и мхом. Ты ведь знаешь этот камень?
– Да. Да.
– Вокруг камня весь папоротник и колокольчики примяты, как будто там лежали двое.
Я рыдаю еще пуще. Боль пронзает меня.
– Это там все произошло, Ричи? Там ты сделал это?
– Да.
Он переводит дух, словно завершил тяжелую работу. Ласково кивает:
– Как ты это сделал, Ричи?
Я недоумевающе гляжу на него:
– Ну как, обыкновенно.
– Что значит – обыкновенно, Ричи?
Он пристально смотрит мне в глаза. Я не могу понять, почему он хочет знать это. Говорю:
– То и значит… обыкновенно…
– Ты должен рассказать, как это: обыкновенно.
Оглядываюсь на адвокатшу. Та, крепко обхватив себя руками, смотрит на меня. Брови ее нахмурены.
– А как еще бывает? – спрашиваю ее.
– Ради бога, он имеет в виду секс, – говорит она Дейву.
Тот моргает и разочарованно смотрит на меня, будто я подвел его.
– Вы там переспали?
– Да.
– А потом, тогда ты это сделал?
– Что? – Я поворачиваюсь к адвокатше. – Сделал что?
Снова смотрю на Дейва, а тот впился в меня взглядом, и выражение у него как у человека, пытающегося открыть замок шпилькой для волос.
– Ричи, на камне в колокольчиковом лесу мы нашли кольцо.
Он показывает мне что-то блестящее. Это колечко, которое я подарил Таре.
– Где вы это взяли?
– Оно было на камне. Лежало там. Ты его положил туда после того, как сделал это?
Я как пьяный, который внезапно протрезвел, выпив галлон кофе.
– Погодите, – говорю, – погодите. Когда я говорю, что сделал это, я имел в виду, что там мы в первый раз были близки. Ничего другого. Возле камня. Год назад. Я не был там в последнее время! – В панике поворачиваюсь к адвокатше. – Объясните ему, что я имел в виду!
– Хватит! – объявляет она. – Все, хватит. Предъявляйте парню обвинение или отпускайте его. Это явное давление.
Дейв показал рукой: мол, путь к двери свободен. Джулия Лэнгли собирает ручку и записи и встает:
– Пошли, Ричи.
Я следую за ней. Дейв даже не смотрит на меня. Он глядит на стену так, будто очень устал. Очень устал и очень опечален.
В коридоре стоит жирный поганец и злобно косится на меня. Коридор узкий, и нам приходится буквально протискиваться между стеной и его громоздкой фигурой.
– До сковой вствечи, Вичи, – говорит он своим писклявым голоском. – Очень сковой.
Сказки повествуют о деньгах, замужестве и мужчинах. Это руководства к действию, передающиеся от матерей и бабушек дочерям, чтобы помочь тем выживать.
Марина Уорнер
Это было счастливейшее время в моей жизни. Я сидела на красивой белой лошади, чувствовала его позади себя, его дыхание на шее и ток влаги у себя внутри, словно утекало все, что случилось со мной прежде. Я не имела ни малейшего представления о том, куда он меня везет. Меня это совершенно не волновало. Я доверяла ему, знала, что если ошибаюсь, если он совершит что-то дурное по отношению ко мне, значит я плохо разбираюсь в людях. Но я считала, что вижу его насквозь, все его намерения, и меня это устраивало.
Вскоре мы свернули с узкой тропы в колокольчиковом лесу на дорожку для верховой езды, которая вела на луг. Луг был окаймлен деревьями, обезумевшими, пьяными от аромата сон-травы. По лугу тек искрящийся ручей. Лошадь напилась из него и двинулась дальше неторопливой поступью, и шла так, казалось, часами, прежде чем мы с ним перекинулись единым словом. Хотя солнце почти неподвижно стояло в небе. Я, грезящая, вялая, сонная, сидела на спине лошади, поддерживаемая надежной загорелой рукой, и упиралась коленями в корзины.
– Что в этих корзинах? – спросила я сквозь дремоту.
– Цветы.
– Зачем они тебе?
– Мы едим их.
Я хихикнула над его шуткой. Затем закрыла глаза и отдалась мягкому покачиванию лошадиной спины.
Какое-то время спустя и просто чтобы напомнить себе, что еще способна говорить, я пробормотала:
– Скоро мы приедем?
– Когда завечереет, – ответил он. – Тогда прибудем на место.
Сейчас я часто думаю об этом, но тогда даже не задавалась таким вопросом, настолько мне было хорошо. Мы ехали еще какое-то время, и тут я вспомнила, что он знает, как меня зовут, а я не знаю его имени.
– Ну-ка, скажи.
– Ах, имена. У нас говорят, что если сможешь назвать что-нибудь, то приобретешь над этим власть.
– Что за глупость.
– Разве глупость? Если можешь назвать что-то, значит можешь поместить это в коробку и закрыть крышку. Коробку того или иного рода. Если не сможешь назвать, оно бегает на свободе. Разве не так?
– Как ты узнал, что меня зовут Тара?
– Это было очень странно. Я увидел, как ты сидишь у золотой скалы в колокольчиковом лесу, и твое имя само вдруг возникло у меня в голове. Тихий голос произнес «Тара» и «небесное дитя». Что ты об этом думаешь?
Я попыталась представить, как зовут его, посмотреть, не возникнет ли что и у меня. Выбросила все мысли из головы и ждала, что вот-вот зазвучит шепот. Я была уверена, что услышу его. Но ничего не произошло.
– Не трать понапрасну время, не пытайся повторить этот трюк, – засмеялся он. – Потому что я от такого предохраняюсь.
– Тогда почему ты просто не скажешь, как тебя зовут?
Он посерьезнел:
– Я могу сказать тебе имя. Могу придумать любое, и ты не поймешь, настоящее оно или нет. Там, где я живу, у нас у всех есть тайное имя. Оно известно только клану, что-то вроде того.
– Клану?
– Клану. Племени. Называй как хочешь. Но в любом случае это имя, если его тайна остается в племени, обладает могуществом. И если ты узнаешь чье-то имя, то, говорят (хотя не уверен, что соглашусь с этим), это, мол, дает тебе власть над ним.
