Замшелый попик-лесовик писал что-то разгонистым почерком на большом листе бумаги и зло поглядел на Евгения, когда тот, войдя, слегка приподнял низко насунутую шляпу…
— Входите же, входите, — идя впереди Евгения, говорила Елена Николаевна, — ужели вам Володя ничего о судьбе полунинского архива не рассказывал? Присаживайтесь. Курите, если желаете. Вот папиросы, пепельница…
Она подвинула ему «Северную Пальмиру».
— Ну, так что же архив? — не зная, о каком именно архиве идет речь, осведомился, присаживаясь, Евгений Родионович. — Как обстоит дело с архивом?
— А никак. Нету больше архива, как раз туда, в то место, где мы с вашим Володей закопали все записки Прова Яковлевича, угодила немецкая бомба…
— Ай-яй-яй, — покачал головой Степанов. — Прямо туда?
— Прямехонько.
— Ужасно, — сказал Евгений Родионович. — А мы предполагали…
— Что ж, с другой стороны, предполагать, — возразила Полунина, — муж собирал преимущественно историю медицинских нелепостей, ошибок и заблуждений. Владимира Афанасьевича эта тема всегда интересовала, что же касается до какого-либо издания, то вряд ли такой тенденциозный подбор мог…
Но она не договорила.
Резко, властно зазвонил звонок, Елена Николаевна быстро пошла в кабинет, где, как казалось Евгению, сидит директор, или замдиректора, или заведующий этим учреждением, и тотчас же возвратилась, сказав попику, что отец Василий его приглашает. Попик мешкотно засуетился, забрал свою бумагу и, шаркая старыми, рыжими сапогами, исчез за тяжелой дверью ихнего главного.
— Ну, а живется вам здесь как? — спросил Евгений исключительно из вежливости.
— Ве-ли-ко-леп-но! — твердо сказала женщина и так же твердо взглянула в стекла степановских очков. — Судите сами: получаю я около двух тысяч рублей, не считая разных там пособий и премий — за переработки, за сверхурочные, на дополнительное питание, на лечение…
Ее низкий, глубокий голос придавал всему тому, что слышал Евгений Родионович, какой-то особый, значительный смысл, и Степанов вдруг нечаянно, будто не от себя, а от кого-то иного, вроде бы по поручению, осведомился, разумеется не совсем серьезно, опять-таки вроде бы с любознательным юмором:
— Ну, а священники, вернее, служители культа, они как живут? Ведь этот мир мне совершенно неизвестен, вы, конечно, понимаете…
Еще бы Полунина не понимала. Все она отлично понимала. И, закурив «Северную Пальмиру», рассеянно постукивая длинными, в кольцах и перстнях, пальцами по клавишам машинки, с некоторой скукой в голосе рассказала, что священник получает в месяц шесть тысяч рублей и еще дважды в год по шесть тысяч на питание и лечение. Доходы за требы в некоторой мере тоже воздаются священникам.
— Простите, что значит «треба»? — моргая под очками, вежливо осведомился Евгений.
— Ну, человек при смерти, исповедь, ну, причащают дома…
— Простите, но, по-моему, у вас медицинское образование? — вдруг вспомнил Евгений Родионович. — Если я не ошибаюсь…
— Не ошибаетесь, — ответила Елена Николаевна. — Я — фельдшерица. Ну и что из этого?
Лицо ее стало вдруг злым, она вскинула голову и сказала:
— Возиться с сопливыми и золотушными человеческими детенышами в больницах? Сажать на горшок? Выслушивать вопли мамаш и брань врачей? Благодарю покорно, весьма признательна…
— Но религия как таковая… — осмелел несколько Степанов.
— Религия как таковая меня не касается. Я — служу, — последовал ответ. — Вот если бы мой покойный муж не витал в облаках и не коллекционировал человеческую глупость и всякий вздор, а написал несколько учебников, то я жила бы спокойно и, может быть, на досуге даже стала активисткой здравоохранения, читала бы по шпаргалкам докладики о пользе мытья рук. Впрочем, это никому не интересно…
— Нет, отчего же, — поднимаясь, произнес Евгений и хотел еще что-то сказать вежливое, но не успел, так как именно в это мгновение главная дверь широко распахнулась и в ней, как в белой раме, появился высокий, в длинной, ловко сшитой рясе с широкими рукавами, чем-то напоминающий профессора Щукина, если бы тот носил длинные волосы и бороду, статный, элегантный отец Василий — секретарь епархии, как был он представлен Степанову, про которого в свою очередь Полунина почтительно, но сухо сказала, кто он по должности и как его фамилия, имя и отчество.
— Как же, как же, — произнес отец Василий, — кто в нашем городе Евгения Родионовича не знает!
Степанов слегка кивнул головой.
Поп-замухрышка, неслышно ступая и поклонившись отцу Василию с вдовой, прошел мимо, отец Василий проводил его суровым взглядом и вдруг так же сурово взглянул на товарища Степанова.
— Чем обязан? Не пожелали ли вы вновь отторгнуть у епархии ее скромную обитель? Малую хижину нашу? Крышу над головой? Предупреждаю: тогда не сдались и нынче не сдадимся…
Ужасно неловко, да еще в нынешнем своем положении, почувствовал себя Евгений Родионович, но вдова мгновенно его спасла, разъяснив, как интересуется товарищ Степанов архивами ее покойного Полунина. И дождь льет, дождь проливной, Евгений Родионович гость, а отец Василий…
Тут последовали просьбы простить великодушно и забыть междоусобицы. Евгений простил. Отец Василий поклонился. Евгений тоже. Елена Николаевна очень попросила извинения за то, что товарищ Степанов был поставлен в неловкую ситуацию.
— Да что вы, что вы! — замахал Степанов короткими ручками. — Мне просто смешно. Недоразумение всего лишь, не больше. Мы ведь — было дело — действительно воевали за этот особнячок. И епархия победила. Так тому, значит, и быть.
Отец Василий сказал:
— Сегодня доставлен мне удивительнейший кофий. Не желаете ли, доктор? И вишневка есть высокого качества. На дворе дождит, сыро, а?
Он засмеялся и голосом добрым и все еще виноватым вопросил:
— Укладывается в изображение нас нашими антагонистами? Поп непременно чревоугодник, не так ли? Что ж, грешны, невообразимо грешны, и даже лучшие из нас есть только человеки со всеми присущими им недостатками. Так как же с кофием?
Добрый его взгляд обратился к Полуниной:
— Ужели откажет нам любезнейшая Елена Николаевна в исполнении нашего желания? А мы перейдем ко мне в кабинет, где и переждем дождь, ежели, конечно, Евгений Родионович посчитает для себя такую вольность возможной. И там он, разумеется, скажет мне, что религия есть опиум для народа. Скажете?
Обняв Евгения за полненькую спинку рукою, он засмеялся немножко язвительно.
Кабинет секретаря епархии был весьма скромен по обстановке и тоже очень чист. Перед диваном тут стоял низкий столик, на который и поставила Елена Николаевна сваренный с каймаком ароматнейший кофе. Отец Василий говорил в это время по телефону, наверное с Москвой, — терпеливо диктовал, иногда по буквам, и Евгению Родионовичу было странно и даже почему-то немножко щекотно слышать эти слова:
— Подризников — четыре, — говорил своим играющим голосом отец Василий, — епитрахилей — четыре, стихарь — один, плюс один, не откладывая, в Каменку. Нет, отец Симеон, нет, дорогой мой, мы уже писали дважды, совсем вы, почтеннейшие, забюрократились, нужда у нас крайняя именно для великопостных служб. Саккос не нужен, владыко облачением обеспечен, и не шлите…
Повесив трубку, он обтер повлажневшее лицо большим шелковым платком и сказал, посмеиваясь:
— Всюду единообразие.
Отец Василий взял из раскрытой коробки папиросу и сказал приятным голосом, что ему доставляет большое удовольствие общение с доктором, да еще с таким, как Евгений Родионович, который своей персоной представляет весь врачебный мир и области и города Унчанска.
— Большую, прекрасную работу вы делаете, друзья мои, великую, я бы выразился, — немножко напирая на «о» по-волжски, сказал отец Василий. — Удивляюсь и радуюсь и молюсь за вас, — близко глядя на Евгения добрыми, влажными, очень темными глазами, продолжал он, — молюсь за ваш постоянный, невидный, неблесткий истинный подвиг…
Вишневая настойка действительно была поразительно вкусна, и, наверное, изрядной крепости, потому что товарищ Степанов и не заметил, как приятно и легко опьянел. Горькие мысли оставили его, он слушал расхаживающего по кабинету отца Василия с все возрастающим, острым, даже сосущим любопытством. Отец Василий от разговора о врачевании тела перешел теперь к врачеванию духовному, к делам православной церкви.
— И с высшим образованием идут к вам люди? — спросил товарищ Степанов в паузе.
— К сожалению, вмале.
— Что значит — вмале?
— Крайне незначителен процент, чего не скажешь о Митрофанушках, лоботрясах и неудачниках. На отсутствие таковых не жалуемся.
— А откуда вы знаете, верующий человек идет в вашу семинарию или неверующий? Ведь может произойти и обман?
Отец Василий со смаком отхлебнул кофе.
И промолчал, словно Степанов ничего не спрашивал. Елена Николаевна принесла коробку печенья и вновь плотно закрыла за собой дверь. Женя сам налил себе вишневки. Ему хотелось спрашивать, но он чувствовал, что вопросы тут задают осторожно.
