Я тут же задал вопрос:
— Почему же вы попали в плен?
— Мы два дня удерживали немецкие танки. Заняли круговую оборону. У меня оставался в пистолете последний патрон. Я предпочел его истратить на немецкого офицера.
Барон поинтересовался, какие у других командиров Красной Армии настроения.
— Такие же... — ответил Рожков. — Чем глубже немецкие войска проникнут на русскую землю, тем страшнее будет отступление... Тысячи километров покроются немецкими трупами...
Барон после перевода тут же ответил:
— Я уверен, что коммунизм рухнет после новых наших успехов, мы не воюем с народом, мы объявили войну коммунистам!
Рожков пожал плечами.
— Я не знаю ни одной советской семьи, которая не имела бы в родстве коммунистов... Народ и коммунисты неразделимы, а потому и ничего не рухнет...
— Прекрасный агитатор! А? — воскликнул барон. — Я сдержу свое слово! Не из соображении альтруизма!
Я ХОЧУ, чтобы он понял — мы настолько сильны, что я могу позволить себе роскошь отпустить его на все четыре стороны...
Барон обратился к офицеру с просьбой отпустить комиссара из плена. Пожалуй, впервые за долгие годы я почувствовал радость.
— Поблагодарите своего господина! — сказал мне Рожков. — Быть может, я и доберусь до своих...
Он сдержанно поклонился, офицер сделал знак ему рукой, чтобы он уходил.
Рожков медленно, чуть сгорбившись, не в силах, быть может, подавить в себе опасения выстрела в спину, пошел к лесу.
— Побежит или не побежит? — спросил, ни к кому не обращаясь, офицер, но барон больше не проявил интереса к Рожкову. Он поманил к себе пальцем веснушчатого солдатика.
— А вы юноша? Кто вы?
— Я из Засечья...
— Сибирь?
— Нет! Есть такая деревня за Рязанью...
— Почему сдался в плен?
— Я не сдавался! Я залег в окоп и дождался, когда ко мне подполз танк... Рванул гранату у него под брюхом... Танк завис надо мной... Окоп осыпался... Откопали, вот...
— Это может быть правдой? — спросил барон у офицера.
Офицер с готовностью ответил, что такие случаи известны в штабе группы армий.
Остался молодой человек в штатском.
— Кто вы? — спросил я его.
— Я секретарь райкома комсомола... — ответил он. — Нас было шестеро... Мы подбили два танка, расстреляли машину с автоматчиками. Когда отходили в лес, натолкнулись на засаду, пробивались в рукопашную, вот я и попался. Зубами будем грызть немцев — так и передайте!
Рамфоринх что-то шепнул офицеру и в раздумье подошел к машине.
Шорох шагов в пыли. Мерный гул движения массы.
Пропыленные лица, бурые бинты...
Он постоял, глядя на колонну, и сел в машину.
Свернули на большак. Барон молчал. Я раздумывал, как выговорить возможность выехать с ним в Берлин.
Что-то неуловимо изменилось в Рамфоринхе. Его парадоксы, его откровения и тогда не были бравадой, когда он приоткрывал мне скрытую расстановку фигур на европейской арене. Была в его словах и действиях несокрушимая уверенность в незыблемости его силы. Показывая мне, своему противнику, свою силу, свои ходы в игре, он даже наслаждался. Но что-то в нем изменилось.
И этот опрос пленных. Могли они ему в действительности что-то подсказать? С какой жадностью он торопится заглянуть вперед. Молчание не может быть бесконечным.
Я терпеливо ждал и дождался. Уже совсем другим тоном он вдруг произнес:
— Мы с вами сегодня заключили выгодную сделку.
— Мы с вами? — переспросил я с подчеркнутым недоумением, на всякий случай отстраняясь от того, что он попытается мне навязать.
— Да, да... Я понимаю... Вы не догадались. Но вы референт моего концерна. А я закупил для своих заводов вот эту партию военнопленных...
Чтобы поддержать его разговорчивость, я похвалил его за деловитость.
— Утром я совершил сделку с командованием...
— Вы утверждали раньше, что русские не могут быть квалифицированными рабочими в химической промышленности...
— Мы расширяем наше дело. Начинаем строить новые заводы. На стройке нужны землекопы, каменотесы и каменщики...
— И велика ли партия?..
Серые глазки Рамфоринха скользнули по моему лицу.
— Пока невелика... Для пробы... А зачем вам это знать? Это входит в круг ваших интересов?
— Вперед не угадаешь, что может оказаться в круге моих интересов... Мне сейчас очень хочется посмотреть на Берлин...
— Что же вас может интересовать в Берлине? Связь?
— Действительно, что может интересовать в Берлине?
Все, что я вижу здесь, мгновенно меняется, и я никогда не успею за событиями. Мне хочется посмотреть, как берлинцы восприняли войну, послушать, что они думают о войне...
— Понимаю! Вас интересует, не встанет ли на защиту страны социализма рабочий класс Германии? Не встанет! Те, кто мог встать, в тюрьмах и концлагерях.
— Однако мне очень хочется побывать в Берлине...
Хотя бы один-два дня погулять по городу...
Рамфоринх не спешил отозваться.
Опять долгое молчание.
— Хорошо! — отрезал он. — Вы поедете со мной в Берлин... Я хотел бы, чтобы в очень узком кругу моих коллег вы рассказали бы все, что видели здесь, в России...
— Я! С каких же позиций?
— С позиций стороннего наблюдателя. С ваших позиций! Как видели начало войны. Мои коллеги не замешаны в массовом сумасшествии...
Гости Рамфоринха собрались в горной резиденции.
В кабинете с гобеленом, на котором парил доисторический ящер.
Когда я вошел, они сидели живописной группой возле письменного стола. Каждый, я это предугадывал, был личностью в своей империи. Рамфоринх мне их не представил поименно. Некоторых я узнал, их лица иногда мелькали на фотографиях в газетах в разделах светской хроники. Иные и на эту известность не претендовали, предпочитая оставаться в тени, довольствуясь необъятной властью, сосредоточенной в их руках.
Один был в форме СС, с высокими знаками различия.
Он представлял здесь один из стальных концернов. Люди пожилые. Самому младшему — за пятьдесят с лишком. Они сдержанно потягивали коньяк, курили сигары.
Рамфоринх объявил, что я готов любезно поделиться с ними впечатлениями о первых боях в России.
Я рассказал им, с каким восторгом солдаты переступили через советскую границу, однако не умолчал о сомнениях генерала относительно внезапности нападения.
Не упустил я случая нарисовать им картину боя на лесной поляне, где пограничник отдал свою жизнь за несколько десятков немецких автоматчиков, вспомнил о танковом ударе под Пружанами и о том, как генерал дважды ввязывался в мелкие стычки в тылу немецких войск.
Слушали меня молча и довольно бесстрастно, ничем не выражая своего впечатления.
— Потери, потери, потери... — так я выразил свою мысль хозяевам рурской промышленности.
Один из них задал вопрос:
— Не замечается ли разочарование у солдат?
Я должен был ответить правду.
— Нет! Солдаты все еще надеются, что вот-вот начнется развал русского фронта, как и во Франции...
— А он начнется? — бросил бригаденфюрер СС.
Рамфоринх опередил меня.
— Я попробую сам ответить на этот вопрос. — Он нажал кнопку на столе, и в кабинет ввели красноармейца из рязанского села Засечье, веснушчатого паренька лет девятнадцати. На нем была все та же пропыленная, выгоревшая и прогорклая от пота и солнца гимнастерка.
На ногах тяжелые солдатские сапоги. Ежиком стриженные волосы.
— Солдат Артюхин... Из Рязани...
Артюхин повторил свой короткий рассказ о поединке с танком.
— Жажда самопожертвования? — спросил господин из "Рейнметалл Берзиг АГ".
— Если вы так поняли, — заметил я, — стало быть, я плохо перевел... Солдат Артюхин был уверен, что выйдет победителем из поединка с танком. Он утверждает, что все дело в ловкости и в позиции.
Сейчас же последовал вопрос от кого-то из гостей, а был ли случаи, чтобы этот солдат победил танк?
Артюхин ответил, что ему удалось поджечь два танка. И он объяснил, как это делалось. А генерал недоумевал, почему он встречал обгоревшие танки без следов повреждения гранатой или снарядом. От Артюхина я впервые узнал, что против танков применяются бутылки с горючей смесью.
— Два танка... И еще один... Три танка! — констатировал Рамфоринх. — Один солдат и три танка... Этот солдатик беспокоит меня! Для того чтобы танк вступал в бой, нужно сначала добыть руду... Надо затем выплавить металл, пустить его под прессы, обработать и превратить в механизмы и, наконец, эти механизмы собрать... Затем этот танк надо вооружить, заправить горючим и посадить в него несколько человек экипажа...
И, оказывается, достаточно против танка такого вот солдатика!
Артюхина увели. Рамфоринх отпустил и меня. Гости остались совещаться...
На другой день из Берлина я послал донесение в Центр с описанием этой встречи и с подробным рассказом об изменениях в настроении генерала. Я настоятельно просил установить со мной оперативную связь на советской территории.
