Сколько раз — у кого только так не бывает, по какому только поводу не случается — возникшее даже ничтожное препятствие выворачивает вдруг жизнь наизнанку. Препятствие часто вызывает желание пробить его, сломать, перепрыгнуть, обойти и, к сожалению, редко забавляет лишний раз задуматься, остановиться, повернуть назад. И чаще всего не знают, не додумывают, что встретит их, преодолевших барьер, по ту сторону баррикады.
Так само получается.
Во всяком случае, так получилось, с Титом. Он не стал снова размышлять о трепете перед смертью и думать б благодарностях за спасение, прекратил бояться разрушения собственной безмятежности, а деловито начал считать и прикидывать возможные и наилучшие ходы, чтобы поставить ферзя (королеву) в наилучшее для себя положение (на наилучшее для себя поле), чем еще раз доказал правильность закона великого Ньютона, что всякое действие рождает равное ему противодействие.
Он прикинул, что если Галя в перевязочной, ей понадобится по крайней мере еще десять минут для того, чтобы оказаться у ворот больницы. А он этот путь, от кресла до места возможной встречи, преодолеет за семь минут. Даже если она немедленно пойдет, он все равно успеет ее перехватить до того, как она окажется у остановки автобуса или скроется в магазине напротив той же остановки. А если задержится, то в машине он может сколь угодно долго выжидать, да и еще раз позвонить в случае нужды, там же рядом телефон-автомат.
«..Там же рядом телефон-автомат». Машина заурчала, он отжал сцепление, придавил чуть газ, перевел рычаг скорости.
Через семь-восемь минут машина его заняла пост у ворот больницы.
* * *
Талина Васильевна закончила последнюю перевязку, наклеила марлевую салфетку, разгладила ее, обрезала ножницами свободные края, сказала сестре «спасибо» и вышла в коридор. Она все сделала — операций сегодня не было, все истории болезней она уже записала, оформила уходящих завтра, ей оставалось лишь сесть рядком с Зоей Александровной и испить чайку.
Галина Васильевна — вопреки распространенному мнению, будто хирурги ходят по своим отделениям стремительно, и полы халатов у них почему-то развеваются, отгибаются или плещутся, словно крылья у птиц или еще как-то, но также красиво, — шла по коридору медленно, с видом человека, удовлетворенного проделанной работой и знающего, что впереди предстоят одни лишь неспешные завершающие день дела.
«Хорошо ему. Сидит дома, работает. В институт ходит не каждый день. И сейчас, наверное, сидит дома, пишет, читает, думает. Конечно, свободы у него больше, чем у меня. А сколько времени ему экономит машина?! Что он все же делает сейчас? Ох, слишком много я думаю о нем. Зачем все это?!
Столько лет безмятежности, и тут вдруг сразу все навалилось.
Где, в конце концов, награда за мою, так сказать, беспорочную службу дому, больнице? Где она?..
Я обязательна… Я всегда все делала, старалась делать, как надо. Никто не может упрекнуть меня в халтуре, в халатности. В халатности? Скорей в халтуре… Что такое халатность? Ну, это вообще другое дело.
Сама-то я себя упрекала, могу упрекать — дело мое личное.
Вся в помыслах — никаких действий. Я ничего плохого не делала, не сделала… А теперь?..
Теперь я даже Андрюшке не нужна. Полетели с отцом, носятся по горам, радуются жизни, загорают. Знают — дома все будет, как надо. Приедут — будет что поесть, будет что надеть. Все чисто, прибрано. Живи, учись, работай, думай о высших материях. А здесь — обсуждения, заявления, — сиди трясись. А если осудят еще? Посадят… Все может быть. Не может… Говорят же, не зарекайся от… Вот именно… Если б еще были действительно какие-нибудь компенсации, штрафы, что ли… А то ведь только сроки… Или могут диплома лишить?.. Да что я буду сейчас сидеть здесь?! Уходить надо. Пойду… Куда? Не знаю — домой, в магазин, на улицу… Сама Титу позвоню.
Тот же коридор, та же ординаторская… Хватит. И Вадим этот сидит пишет. Лицо решительное, словно на Марс сейчас полетит. Где Зоя? Не могу. Уйду сейчас. Отпрошусь…»
Галина Васильевна маялась. Какой же механизм у женщин внутри? Какой-то есть приемник, получающий чье-то беспокойство, чью-то маету, чью-то… на чью волну настроена нынче она. Черт его знает, каким образом женщина чувствует все же, что происходит вдали от глаз ее, ушей, как ловит нечто важное нутром. Отчего вдруг забеспокоилась, замаялась…
Походила по ординаторской, вернулась в коридор, остановилась около кабинета заведующей, снова направилась к перевязочной, не дошла и вернулась в ординаторскую, поглядела на Вадима. Он молча писал, кинул взгляд на нее и опять уткнулся в свои записи. Села у телефона, посмотрела на аппарат, снова встала…
«Не надо. Не надо мне ничего. Покоя хочу. Да где же он?! Не хочу как раз покоя… Вру себе. Вру… А что же я хочу?..»
Галина Васильевна решительно вскочила со стула и, уже не раздумывая, явилась перед заведующей.
— Зоя Александровна, я все сделала. Можно уйти?
— А чай?
— Обойдусь сегодня. Ладно?
— Иди, конечно. Новостей нет? Тебе ничего не говорили?
— Нет. Ничего.
— Ну счастливо. До завтра. У тебя завтра ничего нет? Операции будут?
— Завтра? Сегодня пятница.
— Забыла совсем. Значит, до понедельника.
— Ну, пока… У меня и на понедельник пока нет ничего, нет операций.
— Что так? Ну, да ладно, бог с тобой.
В ординаторской Галина Васильевна сняла колпачок, положила его в сумку, чтоб дома постирать, накрахмалить, отгладить его, повесила в шкаф халат, взяла сумку и ушла в раздевалку.
А дальше? Дальше что делать, пока было неясно. Скорее всего, подумала она, надо пойти домой. И еще через два шага решила позвонить Титу… А там видно будет. Мысли и решения менялись с каждым следующим шагом, пока окончательно не опрокинулись лишь на себя — это самые частые раздумья человека: о себе. Чаще думают о себе косвенно, обманываясь — Галя думала впрямую:
«Ну, кому, кому, я нужна? Лично я? Должности мои жизненные нужны. Нужна как мать, жена, врач, хирург… А кому нужна я? Я?! Галя? Кому?..»
Пожалуй, в этом она не права. Человек-то не точка, занимающая место в пространстве, у него же есть какой-то смысл существования? Потому и должности его нужны. Да и нет человека без его мирских должностей. Смысл существования каждого данного человека, наверное, в этих самых его должностях. А смысл существования всего человечества?.. Что поделать — пока неизвестно.
* * *
Тит сидел в машине уже давно. Конечно, долгое ожидание, пустые размышления могут и изменить принятое раньше решение. (Впрочем, ожидание еще не было настолько длительным, чтобы Тит успел отказаться или как-то переиграть в глубине души придуманное.) Неуверенное ожидание заполнялось разными мыслями.
С одной стороны: «Вот сижу. Жду. А зачем? Что это даст? Еще одно волнение, опять заботы пустые. Надо было звонка дождаться. Или самому позвонить еще раз. Так ждать можно и час, и два, и три, и целый рабочий день. А у них рабочий день может вылиться в целую ночь или в сутки, если надо, и все за сто сорок рублей в месяц. Кто-то сказал, что им платят за сидение там в больнице, а за работу, саму работу платить отдельно надо. Ан нет… Если столько сидеть, так и за сидение им тоже не платят. Я и не знал даже им цену. И дома дел полно. У кого? У нее или у меня? И у меня тоже. Вроде бы я и свободный человек, а дел все равно много, и времени все равно не хватает. А если она захочет позвонить — телефон не ответит, нет меня дома. Бессмысленное дело я придумал… Надо что-то решить. Лучше уехать сейчас домой и работать. К чему мне лишние сложности?! Что я за дурак! Для украшения жизни нашел бы себе лучше девочку, без претензий, без сложностей, у которой еще вся жизнь впереди, которая ничего не потеряла бы от короткой вспышки, ничего в ней не успело бы сгореть… И оба через неделю забыли б про этот чуть свернувший нас в сторону от прямой дороги зигзаг, и оба через неделю покатились бы по той же ровненькой дорожке до следующей, более или менее замысловатенькой петли путейной… И опять все как было, как понятно, как укатано…»
Как говорится, обо всем можно думать двояко. Двояко обычно и думаем. Особенно если есть препятствия. И другой ход размышлений каким-то непостижимым образом одновременно и параллельно катился и переплетался с тем, первым. Но как это записать последовательной речью, непонятно. Нельзя, пожалуй, передать полностью наше мышление — слишком вычурно все получится. Но, ухватив мысль, можно ее донести… Ну пусть не совсем точно так было на самом деле:
«Ничего. Ничего. Подумаешь, не позвонил. Я еще раз позвоню. И она тоже, наверное, сидит там и себя жалеет. Муж с сыном уехали, а ей работать. Людей оперируешь, кровью харкаешь, а они в суд подают. А тут еще мужик какой-то подвернулся, жизнь ему спасли, так благодарен будь, а он выпендривается, на машине то и дело приезжает, кадрит, словно девочку.
