Одной из комнат «Астории» завладели парни и девушки. Надпись на дверях, сделанная от руки, наспех, гласила: «Союз социалистической молодежи при партии большевиков». Я уверен, что во всем Екатеринославе не было тогда места оживленней и шумней.
Вот в эту самую «Асторию» мы и направлялись со Светловым в тот зимний вечер. Шел третий месяц советской власти, наступал первый новый год новой эры. Самый новый из новых годов.
Сумерки окутывали город. Чернели пустые витрины. Мы шли по заснеженному проспекту. Миша шагал рядом со мной, худой, остролицый.
В «Астории» была назначена новогодняя встреча.
Мы несли с собой газеты с нашими напечатанными стихами. Здесь-мы это знали- от нас потребуют чтения новых строк. И мы будем читать их друзьям, которые не очень тонко разбираются в поэзии, но зато хорошо понимают чувства, владеющие авторами.
В длинных коридорах тускло горели лампы. Нас встретили гулом приветствий, и мы вдруг почувствовали себя признанными поэтами.
В комнате было тесно. Сидели на табуретках, креслах, подоконниках. Толпились у стола чечелевцы, брянцы, парни из железнодорожных мастерских.
У окна стоял Берелович, участник боев с белокадетами. Он был в кожаной куртке, вызывавшей зависть у всех нас.
Рядом с ним примостилась Соня Беднова – чернобровая, с тонким и бледным лицом. Мы все были тайно в нее влюблены. Соня прекрасно пела наши боевые песни и украинские лирические.
Запыхавшись, отряхивая снег, вбежал коренастый Шпиндяк, сын сапожника, энтузиаст и вдохновенный оратор. Он был душой нашей организации. Он не знал, что ему отмерено всего два года жизни, что в 1919 году он падет от бандитской пули. Шпиндяк был весел, он тоже читал стихи. Таким мы его и запомнили.
Не забудем их,
Лицо в лицо
Видевших и жизнь,
И смерть,
И славу.
Не забудем
Наших мертвецов,-
Мы на это
Не имеем права!
Так в 1933 году писал Михаил Светлов в стихотворении, посвященном памяти Шпиндяка.
– А кадетики не унимаются,- рассказывал в час той новогодней встречи Шпиндяк,- из подворотни Дворянского собрания только что открыли стрельбу. Решили Новый год отметить фейерверком. Но мы на них нагнали такого страху, что на весь будущий год хватит. Дружина у нас не робкого десятка. Настоящие красногвардейцы!
Соня Беднова затянула песню:
Ой, гаю, мій гаю,
Густий, не прогляну…
Ой, гаю, мій гаю,
Густий, не прогляну…
Подхватили все- и те, кто умел петь, и те, кто не умел. Новых песен было еще мало. Будущий автор «Каховки» только начинал свой путь поэта. И он вместе со всеми вторил Соне.
Захлопотали у стола. Что пить будем? Кто-то принес бузу – белый, как снег, напиток из ячменя, абсолютно безалкогольный. Он продавался как прохладительное, по пятаку за бутылку.
Появились жестяные кружки, стаканы, сделанные из бутылок, разрезанных пополам.
Стрелки часов медленно приближались к двенадцати. Все запели: «Отречемся от старого мира…» Потом загремело: «Кипит наш разум возмущенный…»
– Давай стихи! – потребовали ребята.
И Светлов начал читать в наступившей тишине.
Уходил девятьсот семнадцатый, начался девятьсот восемнадцатый.
В годы гражданской войны мы подолгу не виделись с Мишей. Я попал на артиллерийские командные курсы во Владикавказе. Был делегатом Первого Всеукраинского съезда комсомола.
Приехав в девятнадцатом на побывку в родной город, уже в звании красного командира, я сразу разыскал друга. Шестнадцатилетний Миша был тогда редактором первого на Украине молодежного журнала «Юный пролетарий». Журнал был тонкий, неказистый, печатался на конвертной бумаге, но пользовался большой популярностью. Популярен был уже и Светлов.
Помню состоявшийся в те дни первый комсомольский литературный вечер, на котором читали стихи.
Не могу сказать, что читал тогда Светлов. Но по духу своему это напоминало строки, написанные им много позже:
Комсомол! Я твой поэт –
Песнь одна, и судьбы схожи…
Нашу песню я берусь
И в работе и в бою нести,
Потому что нахожусь
На пороге вечной юности.
У нас было много встреч со Светловым. Он приезжал ко мне, когда я служил в пограничных войсках. После этой поездки он написал:
Есть в районе Шепетовки
Пограничный старый бор –
Только люди
И винтовки,
Только руки
И затвор.
А потом мы работали рядом в Ленинграде – я в «Ленинградской правде», Светлов в молодежной газете «Смена».
Потом разъехались – он в Москву, я в Киев.
В Москве я бывал у него на Покровке, 3, в знаменитом общежитии писателей-молодогвардейцев, а потом в его квартире, в проезде Художественного театра.
Он приезжал с выступлениями в Киев, где я тогда работал в местной газете. У нас сотрудничали Николай Ушаков и Петр Ойфа, Дмитрий Урин и Яков Хелемский, будущие братья Тур – Леонид Тубельский и Петр Рыжей.
Светлов был желанным гостем киевских литераторов.
А много позднее, после войны, когда я работал на Алтае, в городе Рубцовске, однажды в воскресный день зазвонил у меня дома телефон.
– Это я,-прозвучал в трубке знакомый голос.- Нет у меня крыши над головой.
Светлов приехал на Алтай вместе с режиссером Семеном Гушанским собирать материал для пьесы о целине.
Погостив у меня, друзья выехали в дальние районы.
Возможно, когда-нибудь мне удастся написать обо всех этих многочисленных встречах. А сейчас хотелось прежде всего вспомнить о том, о чем другие рассказать не смогут,- о ранних годах поэта.
«С нежными воспоминаниями детства» – написал он на подаренной мне книге.
Я попытался этими скромными страничками ответить на его дорогой подарок.
ДАВНЫМ-ДАВНО… Мих. Сосновин
Уроки русского языка и литературы в училище, носившем название Екатеринославского высше-начального, были самыми любимыми. Но однажды урок оказался необычным. Учитель, как всегда, одетый по форме – в зеленую диагоналевую тужурку, прочел нам небольшое стихотворение и предложил определить, ямбом или хореем написано оно.
– Когда ответите на мой вопрос, скажу, кто написал… – сказал учитель.
Эпизод этот запомнился навсегда потому, что автором стихотворения был будущий создатель «Гренады», тогда старшеклассник училища Михаил Светлов.
Так открылось, что худощавый мальчик, который лихо спрыгивал на ходу с подножки трамвая, торопливо, перед самым звонком, сбрасывал с себя в раздевалке черную шинель, немного озорной, как все мальчики в четырнадцать лет, пишет стихи.
Шел семнадцатый год. Эхо Октябрьского восстания донеслось и до Екатеринослава. В декабре после упорных боев Красная гвардия сломила бешеное сопротивление гайдамаков. Рупором большевиков в борьбе с украинскими националистами, меньшевиками, эсерами явилась газета «Звезда». На ее страницах и появились первые стихи Михаила Светлова.
* * *
Новый, 1920 год стал для измученных войной жителей Екатеринослава двойным праздником: в город, разгромив белогвардейские банды генерала Слащова, вошла Красная Армия. Как тяжкий бред остались в памяти людей разношерстные властители: националистическая Центральная Рада, кайзеровская армия, Петлюра, Махно, атаман Григорьев, Деникин. Кто только не побывал в нашем городе!
Вместе с большевистской партией вышел из подполья и комсомол. Снова зашумел молодыми голосами барский особняк на Казачьей улице (переименованной в Комсомольскую), – то, что происходило там, стало впоследствии содержанием пьесы «Двадцать лет спустя».
В один из зимних дней 1920 года на двери дома появилось объявление: «Вышел из печати и поступил в продажу журнал Екатеринославского губернского комитета комсомола «Юный пролетарий». Так же назывался клуб, разместившийся в барском особняке.
Я вошел в здание клуба и купил журнал. Внешне он был непригляден. Именно такой, как говорит о нем наборщик из пьесы: «Я сделал все, что мог. На оберточной бумаге лучше не выйдет». Но журнал был свой, молодежный, и это радовало. Стоя на крыльце клуба, нетерпеливо листал я бледно-зеленые страницы. Кроме политических статей в журнале был и литературно-художественный отдел – стихи и проза. Задержался на стихотворении Михаила Светлова. В примечании редакция сообщала, что стихи эти написаны в 1919 году, во время кровавого разгула белогвардейцев. Да и само содержание стихотворения говорило об этом.
Пусть темнеют тучи погребальным цветом,
Эта тьма пред ярким, блещущим рассветом…
Старые комсомольцы рассказывают, что в черные дни деникинщины стихотворение это переписывалось от руки, распространялось по городу.
