Ознакомительная версия.
Однако в решающий момент умер его дядя, брат матери. Он жил в Канаде. Видел Питера однажды ребенком и привязался к нему, потому и завещал ему все свои деньги — не очень много, но достаточно для сносного существования.
Питер отправился в Париж и начал заниматься музыкой. Учитель сказал ему, что из него в лучшем случае выйдет сносный второсортный дилетант, но он стал еще упорней заниматься, работал, просто чтобы ни о чем не думать, и снова получил нервный срыв, — правда, менее серьезный, чем первый. Чувствуя, что сходит с ума, он приехал в Лондон и обнаружил дома одного отца. В первый же вечер между ними произошла ужасная ссора, после чего они едва обменялись парой фраз. Через неделю молчания и сытных трапез у Питера развилась мания убийства. Во время завтрака он не мог оторвать взгляда от прыща на горле отца. Вертел в руках хлебный нож. Внезапно левая часть лица начала подергиваться. Она дергалась так, что ему пришлось прижать щеку рукой. Он был уверен, что отец заметил тик и нарочно отмалчивается — то есть сознательно мучает его. Наконец, Питер не выдержал. Он вскочил и поспешил из комнаты в сад, где бросился ничком на мокрую лужайку. Так он и лежал, слишком испуганный, чтобы пошевелиться. Через четверть часа тик прекратился.
В тот вечер Питер ушел на Риджент-стрит и подцепил проститутку. Они отправились к ней домой и проболтали несколько часов подряд. Он рассказывал ей о своих домашних неурядицах, дал десять фунтов и ушел, даже не поцеловав ее. На следующее утро на левом бедре у него появилась таинственная сыпь. Доктор затруднялся объяснить ее происхождение, но выписал мазь. Сыпь стала слабее, но не проходила целый месяц. Вскоре после эпизода на Риджент-стрит у Питера снова начал дергаться левый глаз.
Уже некоторое время он тешил себя мыслью пойти к психоаналитику. Окончательный выбор пал на ортодоксального фрейдиста с сонным и раздражительным голосом и огромными ступнями. Питеру он сразу же не понравился, о чем тот и не преминул ему сообщить. Фрейдист записал что-то на листке бумаги, но как будто не оскорбился. Впоследствии Питер обнаружил, что все его интересы сосредоточились на китайском искусстве. Они встречались три раза в неделю, и каждый визит стоил две гинеи.
Через полгода Питер бросил посещать фрейдиста и стал ходить к новому психоаналитику — финской даме с белыми волосами и очень разговорчивой. С ней было легко. Он рассказывал ей как мог все, что в своей жизни делал, говорил, думал, о чем мечтал. Иногда, в минуты уныния, сочинял явные небылицы или повторял анекдоты, вычитанные из журналов. Потом признавался во лжи, и они обсуждали мотивы его поведения, соглашаясь, что они очень интересны.
Питеру снились сны, и каждый раз это давало пищу для бесед на несколько следующих недель. Психоанализ продолжался почти два года, но так ничем и не кончился.
Наконец Питеру изрядно надоела дама-психоаналитик. Он прослышал о хорошем берлинском враче. Что ж, почему бы и нет? Во всяком случае, хоть какая-то перемена. А также экономия. Берлинский специалист брал всего пятнадцать марок за визит.
— Ты все еще ходишь к нему? — спросил я.
— Нет… — улыбнулся Питер. — Я не могу себе этого позволить.
В прошлом месяце, через день или два после приезда, Питер поехал купаться в озере Ванзее. Вода была еще прохладная, и народу было немного. Питер заметил паренька, кувыркавшегося на песке. Потом этот паренек подошел и попросил прикурить. Они разговорились. Это был Отто Новак.
— Отто ужаснулся, когда я рассказал ему о психоаналитике. «Что? — сказал он, — ты платил ему пятнадцать марок в день только за то, что он соизволил с тобой беседовать? Да за десять марок я буду разговаривать с тобой с утра до вечера и с вечера до утра!» — Питер затрясся от смеха, залился краской и стиснул руки между коленями.
Интересно, что предложение Отто использовать его в качестве психоаналитика было не так уж абсурдно. Как многие люди с сильным животным инстинктом, он и впрямь при желании мог исцелять. В такие минуты его действия в отношении Питера были безукоризненно верными.
Сидит, например, Питер за столом, сгорбился, углы рта опущены — живая история болезни его извращенного, дорогостоящего воспитания с детскими страхами и прочим. Тут входит Отто, ухмыляется, на щеках его ямочки, он валится на стул, хлопает Питера по плечу, потирает руки и ни к селу ни к городу восклицает: «Ja, ja… so ist die Sache!»[10] Питер сразу же преображается. Он расслабляется, напряженность рта исчезает вместе с затравленным взглядом. Пока очарование длится, он ведет себя как нормальный человек.
Питер говорит, что до встречи с Отто он так боялся инфекции, что, погладив кошку, всякий раз протирал руки карболкой. Теперь он часто пьет из одного стакана с Отто, пользуется его губкой и ест из одной с ним тарелки.
В Курхаузе и в кафе на озере начался танцевальный сезон. Мы увидели объявления о первом танцевальном вечере два дня назад, когда прогуливались вечером по главной улице деревни. Я заметил, что Отто с тоской смотрит на афишу, и Питер обратил на это внимание. Оба они, однако, воздержались от комментария.
Вчера было прохладно и влажно. Отто предложил нанять лодку и поехать на озеро удить рыбу. Питеру понравился этот план, и он сразу же согласился. Но просидев с удочкой сорок пять минут под мелким моросящим дождем, он начал злиться. А на обратном пути Отто плюхал по воде веслами, сначала потому, что не умел грести, потом просто чтобы подразнить Питера. Тот уже не на шутку разозлился и стал ругаться. Отто надулся.
После ужина Отто объявил, что он собирается потанцевать в Курхаузе. Питер принял это сообщение, не проронив ни слова, в зловещем молчании, углы рта у него опустились, но Отто, то ли действительно не догадываясь о его недовольстве, то ли нарочно не замечая, решил, что вопрос решен.
После его ухода мы с Питером уселись наверху в моей холодной комнате, слушая, как дождь барабанит по стеклу.
— Я знал, что долго продолжаться это не может, — сказал Питер угрюмо. — Это только начало. Вот увидишь.
— Чепуха, Питер. Начало чего? Вполне естественно, что Отто иногда хочет потанцевать. Нельзя быть таким эгоистом.
— Да, знаю, знаю. Я как всегда ужасно непоследователен. Но все равно, это только начало.
К моему удивлению, я оказался прав. Не было еще и десяти вечера, когда Отто вернулся. Он был разочарован. Было совсем мало народу, и оркестр играл плохо.
— Я больше никогда туда не пойду, — добавил он с томной улыбкой. — Теперь буду проводить все вечера с тобой и Кристофом. Гораздо веселее, когда мы вместе.
Вчера утром, когда мы лежали на пляже в своей укрепленной песчаной крепости, к нам подошел маленький человек с голубыми глазами хорька и небольшими усиками и попросил у нас разрешения присоединиться к игре. Отто, относившийся к незнакомым людям с чрезвычайным воодушевлением, тотчас согласился, так что нам с Питером оставалось только последовать его примеру, чтобы не показаться невежами.
Маленький человек, представившийся хирургом берлинского госпиталя, сразу же принялся командовать, указав места, которые нам следовало занять. Он очень настаивал на этом, то и дело приказывая мне отойти назад, когда я пытался чуть-чуть продвинуться, чтобы бросать не с такого далекого расстояния. Потом оказалось, что Питер вообще бросает не так как нужно; чтобы показать, как это делается, маленький доктор приостановил игру. Сначала Питер ухмылялся, потом разозлился и нагрубил доктору, но тот остался невозмутим.
— Ты весь как деревянный, — объяснил он, улыбаясь. — Это неправильно. Попробуй еще раз, а я буду держать руку у тебя на плече, чтобы посмотреть, действительно ли ты расслабился… Нет. Опять нет!
Он прямо сиял, как будто неудача Питера означала триумф его собственных методов обучения. Он встретился взглядом с Отто. Отто понимающе улыбнулся.
Встреча с доктором испортила настроение Питеру на весь день. Чтобы подразнить его, Отто притворился, будто доктор ему очень нравится:
— Вот с таким парнем мне хотелось бы дружить, — сказал он со злорадной усмешкой. — Настоящий спортсмен. Тебе нужно заняться спортом, Питер! Тогда у тебя будет такая же фигура, как у него!
Будь Питер в другом настроении, это замечание, вероятно, рассмешило бы его. Но сейчас он ужасно рассердился.
— Иди к своему доктору, если он так тебе нравится!
Отто лукаво улыбнулся.
— Он меня не звал пока.
Вечером Отто отправился на танцы в Курхауз и не возвращался допоздна.
В деревне наплыв туристов. Пляж возле пирса со множеством флагов походит на средневековый лагерь. У каждой семьи огромный плетеный шезлонг с навесом, и над каждым из них развевается флаг. Есть тут флаги немецких городов — Гамбурга, Ганновера, Дрездена, Ростока и Берлина, так же, как национальные, республиканские и нацистские флаги. Каждый шезлонг окружен низким песчаным бастионом, на котором оккупанты выложили шишками надписи: Waldesruh! Familie Walter. Stahlhelm. Heil Hitler![11] Многие форты украшены нацистской свастикой. Однажды утром я увидел ребенка лет пяти совершенно голого, одиноко маршировавшего с флагом, где была изображена свастика, и распевающего «Deutschland über alles».[12]
Ознакомительная версия.
