Ознакомительная версия.
Через десять минут после занавеса она уже неслась в горку, вовсю работая локтями и глядя на тучи, загуcтевавшие над останками часовни. Ей было тошно.
Вернон понял — что-то стряслось: эти опущенные уголки рта и глаза! И не окрысилась на него, когда попросил помочь столы накрыть к завтраку. Лили совсем дошла, уж час назад завалилась спать.
— Ну, как представление? — спросил он.
— Ничего, — сказала она.
— Ты довольна? — Он прощупывал почву, вытирая мокрую солонку обшлагом рукава.
— Все нормально, — ответила она.
— Ну а новая постановка? Где мальчик — главный. Ты там выходишь?
— Сто раз тебе объясняла, — сказала Стелла. — Это не пантомима. — И губу закусила, мрачная, хмурится из-под рыжей челки.
— Ладно-ладно. Поправка принимается. — И погрохотал пакетом корнфлекса, прежде чем его поставить на стол у двери.
Наконец она нехотя выдавила:
— Мне не дают приличную роль. Мистер Поттер считает, что не следует торопить события, не стоит спешить — в самом начале моей карьеры. Лучше медленное стойкое пламя, чем яркая вспышка, которая тут же загаснет.
Села за стол, отведенный коммивояжеру с латаной кожей, стала водить вилкой по скатерти.
— Не надо, — взмолился Вернон. — Поцарапаешь. — Ему хотелось еще поразведать насчет Мередита, про семью, про мысли — так, похоже, человек не вредный, с понятиями, — но он не знал, с какого бока подступиться. Чуть что не так скажешь — она же вскочит и убежит.
— Ты знаешь мисс Алленби, — сказала она, — которая в четвертом акте такая вся в кисее?
— Толстая? И кончила тем, что ей горло перерезали?
— Нет, то Грейс Берд. И на самом деле она не толстая вовсе, это она в толщинках. С ней подло поступил муж. Нет, я про ту, которая с носом.
— А-а, — сказал он, хоть понятия не имел, о ком речь.
— Ну вот, она в нашей гримерке, и никто ее не любит. Ее только терпят. У нее на столике целая куча аспирина — головные боли такие.
— Да не трогай ты их, — сказал он, потому что она схватила зеленые вязаные салфетки и давай перекидывать, как блины.
Тут она швырнула вилку, глянула, прямо молнией ожгла, и пошла дальше:
— Дом, где она жила до войны, разбомбило, и два дня она была погребена под обломками, обнимая вазу, принадлежавшую ее матери. Когда ее откопали, на вазе не было ни царапинки, и тут уполномоченный по гражданской обороне споткнулся и…
— Волдырь-то твой не беспокоит? — перебил Вернон, видя, что она, как на лангетке, держит руку у груди.
— Я тебе рассказываю! — крикнула Стелла. — Интересные вещи! — И кинулась из комнаты вон.
Он готов был себя убить.
Через два дня вечером Стелла потеряла сознание в реквизитной. Бонни отнес ее наверх, к Розе Липман в кабинет. Стелла успела переодеться в спецовку и брюки, чтоб не запачкать костюм перед выходом на поклоны, но на руке остался тяжелый золоченый браслет. Роза думала, что девочка недоедает, пока, расстегнув браслет, не обнаружила квадратик пропитанного гноем бинта.
Она отправила Стеллу домой на такси, предварительно поинтересовавшись, для чего ей понадобилось чуть ли не шестидюймовое засунутое в носок деревянное распятие. Она засекла его, когда Стеллу клали на диван.
— Так. Символ, — сказала Стелла.
— Не делай из меня дуру, — сказала Роза.
— Он меня утешает.
— Не католичка же ты.
— Нет, — согласилась Стелла. — Но об этом помышляю.
— Валяй, помышляй, — сказала Роза, — а пока суд да дело, завела бы уж крестик поменьше да на шее носила, как люди носят.
* * *
Стелле было сказано, чтоб завтра утром отдыхала. Об этом не могло быть и речи. Лили начнет приставать, отчего да почему, а с дяди Вернона станется позвонить в театр и первого же, кто согласится слушать, обозвать эксплуататором и угнетателем. Очень надо, чтоб Роза Липман в ответ ему сообщала, что нашли у Стеллы в носке.
Пока дядя Вернон и Лили суетились с завтраком, она прошмыгнула во двор и сунула распятие за пустые картонки мистера Харкорта. Она не забыла, как ходила в кино с дядей Верноном на „Песнь Бернадетты“[20]. Он согласился пойти только потому, что Лили сказала, что это мюзикл, и ушел, едва Бернадетта стала опускаться на колени в чистом поле. Потом ругался, что лично ему бы лучше увидать свое дитя в гробу, чем в монашки отдать.
Она не прямо из дому пошла к станционному отелю. Сперва доехала на трамвайчике до пирса и там гуляла, пока часы пароходства не показали пол-одиннадцатого. Она предвкушала свое запоздалое явление — вокруг столпятся, будут восхищаться ее выдержкой. Особенно Мередит.
Утро было ветреное, теплое. Она четко видела через водный простор все аж до разрушенного купола в Нью-Брайтопском парке. Вот от Гребня тяжко отчалил паром, и пассажиры вцепились в поручни, когда их тряхнуло взбрыкнувшей волной. Много веков назад, дядя Вернон рассказывал, вода накатывала на город, и в бурную погоду людей перевозили на лодках. Ей представился Мередит в морском снаряжении и как она обнимает его, жмется к нему, а ветер силится их оторвать друг от друга. Но тут человек с разложенными по укрепленному на шее подносу шнурками сунулся к ней со своим товаром. Повязка на глазу, на лацканах задрипанного пиджачишки тяп-ляп понавешены медали. Она сказала, что сама такая же неимущая, как и он, и покрепче сжала в кармане кулак со своим пенсом и еще девятью, которые ей дал с утра дядя Вернон.
Прежде чем уйти, этот оборванец ее обругал, и над мятой шляпой с криком метались чайки. Стелле стало неудобно, она его догнала, готовая расстаться с двумя пенсами, но он опять ее обругал. Он продавец, а не нищий.
Она поднялась на лифте до верхнего этажа отеля и удивилась: никого, один Мередит, спит в кресле у двери. Она обошла вокруг, посвистела, он не шелохнулся. Через четверть часа явились четыре пирата, потом Десмонд Фэрчайлд — без котелка, под глазом синяк.
— По обстановке судя, — сказал он пиратам, — мы свободно можем спуститься и попить кофейку.
— Может, нам следует разбудить мистера Поттера? — поинтересовалась Стелла. Она видеть не могла, как он валяется в кресле, и притом эта бабочка сикось-накось. На замшевой туфле пятно, другое на брючине. И ко всему еще гнусный запах над курткой.
— Пусть немного проспится, — сказал Десмонд. — Мы вчера прилично гульнули. Поттер решил, что он Питер Пэн, и вылетел в „Коммерческом отеле“ из окна. Хорошо, дело в баре было. Теперь хозяин не желает его пускать.
И повел пиратов вниз.
Почти тут же явился Бонни и остро ткнул Мередита в плечо своим зонтиком. Мередит очумело смотрел на него, водил по запекшимся губам языком, как ящерица.
— Беги на кухню, — приказал Бонни Стелле. — Попроси официанта, у которого вмятина на лбу, пусть даст ведерко со льдом и немножко салфеток. И скажи, чтоб послал наверх черного кофе и аспирина.
А потом иди домой и оставайся там до вечернего спектакля.
Она заявила, что домой идти не может, ей не велено в дневное время болтаться по дому, а Бонни сказал — ему абсолютно плевать, куда она отправится, пусть хоть к черту в зубы, только чтоб с глаз долой.
До самого театра она злилась и там стрелой метнулась по коридору в реквизитную, чтоб не засекла Роза Липман. Джеффри не было видно. Джорджа она нашла в мастерской, он сооружал из папье-маше крокодила. На нее ноль внимания, даже когда она пересказывала сплетню насчет того, что мистера Поттера выгнали из отеля.
— Десмонд Фэрчайлд потерял шляпу, — сказала она. — И у него под глазом синяк.
— Тебе здесь не место, — сказал Джордж. — Тебе же сказано не приходить.
Она до вечера проторчала на скамейке в городском парке против картинной галереи. Под вечер похолодало, и дядька в котелке уселся рядом и стал водить ребром ботинка у нее по ноге — вверх-вниз.
В пять она вернулась в театр и прокралась наверх, в гримерную. Дон Алленби, в плаще, в косынке, стояла и смотрелась в зеркало. На полочке перед строем аспиринных флаконов была почти пустая литровка вина.
— Что бы вот ты стала делать? — спросила она.
— Не поняла, — сказала Стелла.
— На моем месте? Но ты даже не представляешь, да? Никто не может представить себя на моем месте.
— Почему, — сказала Стелла. — Мы все не так уж отличаемся друг от друга. У всех, в общем, одинаковые чувства.
— Чувства! — крикнула Дон, тряхнула головой и довольно смешно не то захохотала, не то взвыла.
Стелла не могла понять, выпендривается Дон или это серьезно, вид был жуткий, будто она погибает от мигрени, но она все смотрелась в зеркало, так и сяк поворачивала лицо, наклонялась, вглядывалась в бегущую по щеке слезу.
— Чувства! — крикнула она снова. — У этой сволочи их нет вообще!
Рухнула на стул, уронила голову на клочья ваты и палочки грима. Говорила и плакала, плакала и говорила — обрывки фраз, угроз, ругательств, и все повторяла, повторяла: „Ричард, Ричард“, как жалующаяся матери девочка.
Ознакомительная версия.
