Ознакомительная версия.
— Если бы мы сейчас надумали съехаться, квартира была бы полностью обставлена, — со смехом сказала она.
Сначала мы ездили за покупками в пятницу, в два часа выезжали и вечером возвращались. Потом стали оставаться на ночевку и брали в гостинице номер на двоих.
— Ты ведь не против? Зачем зря тратить деньги?
Я не решился сказать, что я против. Мне всегда претило физическое соседство в спальне, когда оно не было связано с интимными отношениями: я не любил ночевать в школьных летних лагерях и в альпинистских хижинах, не любил ночевать вместе с друзьями, с матерью, даже с дедушкой и бабушкой не любил, когда они меня, ребенком, однажды уложили в своей спальне, потому что мою спальню, в которой была протечка, как раз покрасили. Я ей ничего не сказал. И был поражен, насколько простым и приятным было ее присутствие в комнате во время этих совместных ночевок. Ничто не раздражало меня, ничто не казалось лишним, не мешало своей близостью — не мешало, что Барбара то устраивалась почитать перед сном, то пораньше ложилась спать, не мешали шумы и запахи, с нею связанные, не мешало то, что приходилось ждать, когда она пользовалась ванной, не мешало, что иногда мы пользовались ванной комнатой одновременно, не мешало ее лицо, когда она засыпала или просыпалась или когда сидела перед зеркалом, не мешало ее тело и полноватые груди, не мешали тяжеловатые бедра, не мешал ее целлюлит, не мешало и поношенное, застиранное нижнее белье. Она двигалась так естественно и так легко, что я, несмотря на застенчивость, которую не излечили несколько недель, проведенных в калифорнийском «раю» и в массажном институте, тоже обрел новую легкость движений. А еще она всегда была довольна и весела, поначалу я отнесся к этому настороженно, но потом заразился ее настроением. Она принимала всякие смешные позы, изображала барочного ангела, имперского орла, несчастного и беспомощного бобра и умирающего лебедя. Под звуки музыки, доносившиеся из радиобудильника, она просыпалась, приплясывая бежала в ванную и приплясывая возвращалась в комнату, в конце концов я тоже оказался вовлеченным в этот танец. Когда она, заливаясь смехом, стала декламировать короткие и веселые стихотворения Гернхардта,[12] которые я знал наизусть, я решил выучить еще несколько стихотворений. Даже ее молчание, казалось, выражало удовольствие или умиротворенность.
Я еще никогда не влюблялся в хорошо знакомую женщину. Иногда я влюблялся с первой встречи, чаще — со второй или третьей, а бывало и так, что в промежутке между этими встречами я наутро вдруг обнаруживал, что в одночасье влюбился в женщину, с которой провел сегодняшнюю ночь. С Барбарой все было иначе. Когда она в мебельном магазине сказала, что вот если бы мы сейчас съехались, то квартира была бы уже полностью обставлена, я без всяких задних мыслей рассмеялся вместе с ней. А потом я подумал, что мы бы вполне ужились друг с другом, а потом — что хотел бы жить с ней вместе. Через какое-то время я понял, что речь идет не просто о совместном проживании, а о чем-то большем, о том, как я представлял себе счастливую и дружную жизнь: жить с ней в одной квартире, засыпать и просыпаться рядом с ней, готовить и есть вместе, делить с ней будни и завести детей. А уж потом я почувствовал то, что обычно чувствовал, когда влюблялся; и тогда я подумал, что надо бы мне остановиться, оглянуться и решить для себя: броситься ли мне в любовный омут с головой или все же не стоит. А между тем я уже погрузился в него с головой.
В следующие выходные мы отправились в район Айфеля, на огромный мебельный склад где-то между Кёльном и Бонном, набитый рухлядью и старьем, среди которого попадались отдельные великолепные экземпляры — от бидермайера до ар-деко. Барбаре особенно приглянулись кровать и кожаный диван. Она решила купить кровать и стала торговаться с продавцом, а тут я, посмеиваясь, чтобы в случае чего все сошло за шутку, возьми да и скажи ей: «Может, только диван? Кровать-то у нас и так уже есть». Она рассмеялась в ответ и сказала продавцу, что передумала и берет диван.
На следующую ночь она сама забралась в мою постель и прижалась ко мне. Потом она села, стянула с себя ночную рубашку и сказала: «Ты тоже с себя все сними, я хочу почувствовать тебя». Голос ее звучал необычно. А потом мы любили друг друга.
Я воспринял это как залог молчаливого согласия. Когда на следующее утро она проснулась, голова ее покоилась на моей затекшей руке, а рука лежала на моей груди, и тогда я подумал: теперь все будет иначе, теперь все правильно. В наш первый раз мы вели себя бурно и неловко. А потом среди ночи мы проснулись с таким чувством, словно наши тела давным-давно знают друг друга.
Нежность Барбары была для меня счастьем, в которое я поначалу не смел верить, но которым я скоро и сам заразился. Наши руки так и тянулись друг к другу, и в автомобиле, и когда мы шли по улице, и в магазине, и в ресторане. Ее страсть была безудержна, и она увлекала меня за собой, сметая всякую неловкость, застенчивость, угловатость. От одного только звука ее голоса, когда она обращалась ко мне, желая предаться любовным объятиям, меня охватывал жар, а маленькая темная капелька крови, иногда проступавшая из шрама на ее верхней губе, когда мы целовались, зажигала в моем сердце настоящий пожар. Я впервые чувствовал, что мое тело живет полной жизнью. Еще большим чудом, чем ее страсть, была ее нежность, которая волшебно преображала привычные очертания и целого дня, и каждого отдельного мгновения. Да, все стало не так, как раньше.
И в то же время все оставалось таким, каким всегда. Возникшие между нами отношения продолжали занимать в нашей жизни ровно столько же места, сколько и раньше. Мы по-прежнему уезжали вместе на выходные. Мы по-прежнему встречались друг с другом на неделе не чаще одного раза. Мы по очереди приглашали друг друга к себе на ужин, и если раньше расставались поздно вечером, то теперь проводили вместе всю ночь. Однако если я, задержавшись на работе в издательстве, звонил ей и спрашивал, нельзя ли мне приехать и переночевать у нее, оказывалось, что сегодня ничего не получится. Ее или не было дома, или ей нужно было срочно куда-то отлучиться, отправиться на родительское собрание или встретиться с подругой, или ей надо было подготовиться к занятиям или проверить тетради, или она устала, или у нее были месячные, болела голова или спина. Она отвечала очень нежно, смеясь и радуясь нашему предстоящему свиданию в другой раз. Я отвечал ей, как мне жаль, что она не сможет со мной встретиться, однако находил себе другое занятие и не забивал себе этим голову. Я не хотел ни о чем тревожиться.
И уж если я не мог расширить то пространство, которое занимали наши отношения, я все же хотел в нем кое-что изменить. Иногда провести выходные у меня или у нее, встретиться с ее новыми или старыми друзьями, пойти вместе в магазин, вместе готовить, ходить в кино, в театр или на концерт. Или сходить в гости к ее сестре.
И тут мы впервые поссорились. Я спросил:
— Почему ты ее от меня прячешь? Она здесь жила, она была здесь зарегистрирована — я могу получить ее адрес в жилищном управлении и съездить к ней.
— Что ты ей хочешь сказать?
— Я скажу ей, что она выведена в одном романе и что я хочу выяснить, как это все с романом связано, есть ли… Да что я говорю, ты сама все знаешь.
— И что ты ей скажешь, каким образом ты вышел на ее след?
— Это же было совсем несложно. Я могу…
— То есть через меня. Ты скажешь ей, что разговаривал со мной и я тебе о ней рассказала. А что ты еще ей обо мне расскажешь?
Мы сидели у меня дома, ужинали, пили кофе. Я продолжал настаивать на том, чтобы мы съехались; мы, правда, никогда об этом еще не говорили, но зато покупали мебель так, чтобы вещи дополнили друг друга в нашей будущей общей квартире, — например, она покупала кожаный диван, а я два кожаных кресла и подходящий к ним столик, она — большое зеркало в золотой раме в свою прихожую, а я — светильник в стиле ар-деко для своей прихожей, который, как она несколько раз повторила, очень органично вписался бы в обстановку ее столовой. Столовой у меня не было, мы ели на кухне. Она сидела напротив, спиной к открытому темному окну, и враждебно смотрела на меня. Над самым краешком ее левой брови появилась ямочка, ямочка Лючии, ямочка гнева и упрямства. Меня это обрадовало, я ей улыбнулся, и, естественно, моя радостная улыбка еще больше ее разозлила. Она вскинула голову, оскалилась, сверкнула на меня глазами, и на ее лице появилось незнакомое, злое выражение.
— Я пока не придумал, что же мне сказать твоей сестре. Я считаю, что нам следует поехать вдвоем и с ней поговорить. Если это невозможно, потому что у тебя какие-то сложности в отношениях с сестрой, то объясни мне, в чем дело, и подскажи, если нужно, как мне вести себя с ней.
— Да, — произнесла она, и с каждой фразой голос ее звучал все громче, — у меня сложности в отношениях с сестрой. Не возьму в толк, почему я должна тебе об этом докладывать. Я считаю, что ты мог бы и сам догадаться, но поскольку иначе не получается, то скажу тебе прямо: у меня с сестрой сложные отношения. Ты мог бы понять, что я не хочу об этом говорить. Но если и это у тебя не получается, то скажу: я не хочу говорить о сложностях с сестрой. Ясно тебе?
Ознакомительная версия.
