Домой к жене Глеб вваливался с руганью. От него смердело. Часто валился в прихожей и там засыпал, приклеившись к полу. Его диссертация застряла.
И Мария Иосифовна внезапно умерла.
Странная это была смерть, на дежурстве в клинике.
Причиной смерти была сердечная недостаточность, как это обычно пишут. Неизвестно, отчего все произошло. Буквально на пустом месте. Просто остановилось сердце, когда она сидела у себя в кабинете за письменным столом.
Ее врачи на похоронах стояли буквально черные, ненавидящие. Они подозревали нехорошие дела. Почему, непонятно. М.И. ни единой душе, совершенно никому не рассказывала о том, что у нее творится в доме. И вскрытие ничего не дало.
Но от людей ничто не спрячется.
Марью Иосифовну давно уже считали способной на те вещи, которые неподвластны науке.
Глебовы родители тоже присутствовали на похоронах, демонстрируя губы скобочкой и непроизнесенные опасные слова.
Тем не менее семья Кати сохранилась.
Глеб бросил пить после похорон, как отрезало. Даже за упокой не выпил. Родителей попросил не ходить на поминки, мать просто не пустил, когда она нахально позвонила в дверь (отец прятался на лестнице).
— Мы что, не родня? — закричала она.
* * *
Катя работает в библиотеке, стала заведующей залом.
Материнская душа как будто поселилась в ней.
Спокойная, благожелательная, она почти не может ходить и всегда окружена кольцом любящих сотрудниц.
Муж приезжает за ней на машине и буквально носит ее на руках утром вверх, вечером вниз по лестнице, усаживает, затем приносит ее складное кресло на колесах. И, привезя домой, несет вверх до лифта.
Все утряслось, отстоялось, пришло в свои берега, дети растут и приезжают делать уроки, торчат в библиотеке у мамы, а Эмма сидит дома и пророчествует, выводит на чистую воду, звонит сыну и попрекает его, что он ее бросил, и в том числе прорицает, что в детях Кати дурная, плохая кровь, раз их бабка покончила с собой.
Откуда-то она это взяла, может быть, витало на похоронах, кто-то обмолвился — или она словила из воздуха страшную догадку врачей.
Во всяком случае, Эмма твердит, что Марья остановила себе сердце ради дочери, без таблеток, а одной своей силой. Почуяла, что из-за нее, из-за ее собственной дурной гордости зять бросит семью.
— Но куда, ты их не бросишь, ты не в этого идьота, ты в меня! — звонко вопит она в трубку.
Сын терпит и не отключает мать, хотя слушать эти речи непереносимо.
Как много знают женщины, как много.
Александр Рапопорт
МАДМУАЗЕЛЬ ФАРИН
— К нам на кафедру приехала француженка, — сказал отец за обедом.
— Что она будет делать? — спросила мама.
— Вести разговорную практику у студентов.
Мадмуазель Мари Фарин была первым иностранцем, приехавшим «по линии культурного обмена», — как тогда говорили, — в педагогический институт, где работали родители. Я учился в четвертом классе, не знал, что такое «культурный обмен», но, услышав слова отца, попытался представить эту самую «линию». У меня получились гладкие блестящие перила, они начинались от Эйфелевой башни, а кончались в нашем городе. Мадмуазель Фарин поднялась в лифте на вершину башни, села на эти перила, завизжала от восторга и поехала вниз. Так она оказалась у нас.
Для института ее приезд стал событием, до нее по такой линии никто еще не приезжал. И всем хотелось на нее посмотреть. Однажды, стоя возле институтской раздевалки, я слышал, как одна студентка говорила другой: «И что находят в этих француженках? Смуглая, худая и подстрижена как мальчишка».
Когда мадмуазель Фарин на собрании кафедры знакомилась с преподавателями, она рассказала, что ее учителем в коллеже был русский, белый эмигрант, как он сам себя называл. Слово «фарин», пояснила она, на французском значит «мука». И в начале обучения белый эмигрант часто ей повторял: «Мука мне с тобой, Фарин». Она не знала еще, что смысл слова может зависеть от ударения, и долго не могла понять, что он имеет в виду.
Из этого можно было заключить, что учитель мадмуазель Фарин обладал своеобразным чувством юмора. Но на некоторых слушателей ее рассказ произвел совсем не то впечатление, на какое она рассчитывала. Рядом с институтом, в соседнем переулке, находилось здание областного КГБ. Соседство было случайным, но символичным, как бывает символичным все случайное. Человек из этого ведомства по-соседски сидел в преподавательской, когда мадмуазель Фарин знакомилась с сотрудниками кафедры. И в КГБ решили, что она может быть агентом белой эмиграцией, которая хоть и состарилась давным-давно, но, невзирая на возраст, не устает вербовать молодых француженок для известных целей. Полной уверенности, что мадмуазель Фарин — агент, не было, но на всякий случай решили ограничить ее передвижение. На следующий день мадмуазель вызвали в деканат. Декан сообщил, что, если она захочет выехать из города, нужно будет написать просьбу на его имя, и обязательно упомянуть, куда она едет и зачем. Просьбу рассмотрят и в трехдневный срок дадут ответ.
После этого у них завязалась переписка. Она носила односторонний характер. Не знаю, будет ли она когда-нибудь опубликована. Читая переписку знаменитостей, кажется, что ее авторы знали: со временем их письма напечатают отдельным томом. Допускали такую возможность, все время держали это в голове, им было небезразлично, как они будут выглядеть в глазах потомков. В письмах людей не знаменитых часто можно встретить такое, чего не найдешь, скажем, в письмах Пушкина к графу Бенкендорфу.
Мадмуазель Фарин писала на французском, декан переводил текст на русский и отсылал с курьером перевод в соседний переулок. В первом письме она сообщала, что не может купить в нашем городе сковородку и эмалированную кастрюлю. Поэтому хочет съездить в Москву, где надеется успешно решить эту проблему. Она признает, что допустила легкомыслие, не позаботившись заблаговременно об этих предметах. Но ее может извинить то обстоятельство, что она первый раз в России, впечатление о которой составила по художественной литературе XIX века и по рассказам своего учителя, много лет назад покинувшего родину. Поэтому она не знала, что в Советском Союзе эти предметы являются редкостью. Если она еще раз когда-нибудь приедет в наш город, то привезет сковородку и эмалированную кастрюлю из Франции.
Декан перевел письмо и отправил по назначению. В соседнем переулке над ним долго не раздумывали. Через час курьер принес оттуда новую сковородку и письмо в конверте без обратного адреса. Сковородка предназначалась мадмуазель Фарин, письмо — декану лично. Оно было по-военному кратким. В нем сообщалось, что эмалированная кастрюля будет доставлена в трехдневный срок.
— Я видел эту сковородку, — сказал отец. — Она стояла у декана на столе, а сам он сидел и грустно на нее смотрел. Не знаю, о чем он думал в этот момент.
— И что, — спросила мама, — он не постеснялся вручить ей сковородку?
— Он не знал, какова будет реакция на этот дар, — ответил отец, — что мадмуазель сделает, после того, как сковородка окажется в ее руках. Поэтому он препоручил сковородку лаборантке кафедры, сказался больным и ушел домой.
Через два дня строго одетый молодой человек принес в институт большую эмалированную кастрюлю с крышкой и молча поставил декану на стол.
— Она не заказывала с крышкой, — раздраженно сказал декан.
— Крышку можете оставить себе, — ответил молодой человек, повернулся и ушел.
— Наглец, — сказал декан после того, как молодой человек закрыл за собой дверь.
Судя по всему, за кастрюлей ездили в столицу.
В следующем письме мадмуазель Фарин сообщала, что в скором времени в Москве, в Музее западного и восточного искусства откроется выставка французского художника-коммуниста Пикассо. Сама она — давняя поклонница Пикассо и хотела бы провести экскурсию для своих студентов и прочесть лекцию. Студентам, писала мадмуазель Фарин, полезно будет узнать о творчестве этого художника-коммуниста.
Привезти к нам выставку Пикассо, чтобы мадмуазель провела экскурсию, не покидая города, местный Комитет безопасности не мог. Все-таки выставка Пикассо — не эмалированная кастрюля. И поездку разрешили. Но с условием, что поедут еще два преподавателя. Старшей группы назначили Ольгу Степановну, кандидата наук и члена партии, а вторым вызвался мой отец. Поскольку поездку назначили на выходной день, отец взял с собой меня. Декан, смущаясь, попросил мадмуазель Фарин вернуться вместе со всеми, иначе он будет за нее волноваться, а волноваться ему вредно. Мадмуазель Фарин обещала.
По мере возможностей Комитет безопасности старался отслеживать все контакты француженки внутри и вне института, а возможности эти были велики. Но была одна касающаяся ее подробность, о которой не знали там, но знали в нашей семье. Это можно утверждать с полной определенностью. Если бы она стала известна, то в Москву бы мадмуазель Фарин точно не отпустили.
