Со стаканом я обхожу всю квартиру в поисках каких-нибудь следов. Но тот, кто принес телефон, был аккуратным взломщиком. Если бы не Sanyo, я даже не заметил бы, что в квартире кто-то побывал. Копперфильдовские штучки…
Облазив всю квартиру несколько раз, я сажусь в кресло рядом со столиком. Телефон по-прежнему лежит там. Жидкие кристаллы показывают время: 21.08. Я моргаю, и восьмерка сменяется на девятку. Мне остается только ждать. Вряд ли тот, кто приволок сюда сотовый, просто хотел сделать мне приятное. Несколько минут проходят в тишине. В комнате настолько тихо, что мне кажется, я слышу, как шуршат кристаллы, когда одна цифра меняется на другую.
Я терпеливо жду. Сижу, как прилежный ученик, положив руки на колени, и не свожу взгляда с серой коробочки Sanyo. Когда долго живешь в одиночестве, ожидание становится единственным делом, с которым справляешься по-настоящему хорошо. Лед в стакане медленно тает, виски постепенно светлеет.
21.23. Откидываюсь на спинку кресла.
21.25. Беру стакан и делаю глоток, не чувствуя вкуса.
21.28. Осторожно ставлю опустевший стакан на столик.
21.30…
Нестерпимая тишина взрывается сигналом SOS, и телефон, вибрируя, ползет к краю стола.
Я подпрыгиваю в кресле.
Три точки, три тире, три точки. У того, кто подбросил телефон, есть чувство юмора. Сам собой включается мой эксклюзивный механизм защиты.
Сигнал SOS окончательно стал международным сигналом бедствия только после гибели «Титаника». Ежегодно в морях и реках земного шара вылавливается около тридцати миллионов тонн рыбы. Одна капля нефти делает непригодными для питья двадцать пять литров воды.
Я протягиваю руку к телефону. Беру его осторожно, как гранату с выдернутой чекой. Открываю пикающую коробочку и подношу к уху.
— Привет, — говорю я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Привет.
Голос в трубке абсолютно бесцветный. Так мог бы говорить робот, желающий подчеркнуть, что ему на все плевать..
— Слышу, ты не очень удивлен? В общем, я предполагал, что ты догадаешься, когда увидишь телефон.
Голос в трубке ни высокий, ни низкий; ни грубый, ни мягкий. Никаких эмоций. Хотя говорить по-японски без интонаций практически невозможно, ему это удается. Правда, сложно уловить смысл произнесенных слов. Когда он замолкает, приходится напрячь память, чтобы вспомнить, что он говорил секунду назад.
— Я догадался.
— Ну, нужно быть полным идиотом на твоем месте, чтобы не догадаться.
Он замолкает, будто сказал все.
— Чего ты хочешь?
— Поговорить.
— О чем?
— О тебе. Обо мне. О нас с тобой. Ты ведь меня ищешь, верно?
— Ага, — говорю я.
Смешок в трубке. Безжизненный, тусклый. Просто набор характерных звуков. От него по спине пробегает холодок.
— Где Юрико? — спрашиваю я.
Когда тебе страшно, можно либо идти на поводу у своего страха, либо попытаться превратить его в злость. Опять же иллюзия свободы выбора. По телефону быть храбрецом очень просто. Главное, не думать, что на том конце провода сидит человек, который был психом еще до рождения. Если воспринимать его просто как бестелесный голос в трубке, можно проявлять чудеса героизма.
— Давай договоримся сразу — ты не задаешь мне вопросов. Я разговариваю с тобой не для того, чтобы облегчить тебе жизнь. Свои проблемы ты решаешь сам.
— Хорошо. А для чего ты со мной разговариваешь?
— Просто так. Считай, что ты мне интересен как человек. Тебе разве никогда не хотелось поболтать ни о чем с незнакомцем? Разговоры с близкими людьми — это не то… Там ты вынужден говорить то, что от тебя ждут. Общаясь с первым встречным, ты, наконец, можешь побыть собой.
— Ты хочешь убить меня, потому что я кое-что знаю о тебе? Знаю, чем ты занимаешься?
— Ну-ну, стоит ли все так упрощать? Твое знание не может причинить вреда никому, кроме тебя. Ты насмотрелся детективов и мыслишь шаблонно. Трудно поверить, что я хочу просто побеседовать с тобой?
— Еще как, — говорю я.
— Считай наш разговор просто моей попыткой завязать новое знакомство. Это ведь не преступление?
— Где Юрико?
— Мы же договорились — ты не задаешь вопросов. Все равно ни на один из них я не отвечу. Не теряй понапрасну время.
— Если с ней что-нибудь случится, я доберусь до тебя.
На этот раз в его смехе появляются эмоции. Почти человеческий смех.
— Ты меня напугал, — отсмеявшись, говорит он. — Даже не знаю, как мне теперь быть… Знаешь, у тебя неплохое чувство юмора.
— А у тебя с ним плоховато.
— Нет, ты заблуждаешься. Я умею веселиться и понимаю толк в шутках. Но тебе плевать на это… Ты ведь думаешь, что я сумасшедший, так? И только это тебя волнует. Но на самом деле я вполне адекватен…
— Ты адекватен? Ты, придурок, который доводит людей до самоубийства?
— Ты ведь не знаешь всей правды. Зачем спешить с выводами? Вот я, например, знаю, что ты стал мелким воришкой после смерти жены. Но я понятия не имею, о чем ты думаешь… И потому не тороплюсь называть тебя ненормальным. Хотя, согласись, бросить хорошую работу и стать вором — тоже не образец адекватного поведения. Нужно быть терпимее к людям…
— Откуда ты знаешь про…
— Опять вопросы? — шелестящий вздох. — Вопросы, вопросы, вопросы… Как будто ответы могут что-то изменить. Еще одно глупое заблуждение. Ответы лишь порождают новые вопросы, но ничего не проясняют. Если я расскажу тебе все, что ты хотел бы знать, ты окажешься в еще большем тупике. Не загоняй себя в угол.
— Хорошо, чего ты от меня хочешь?
— Я тебе уже сказал. Поговорить, познакомиться, узнать что-то новое друг о друге и, возможно, о самих себе.
— Сегодня я слишком устал для знакомств.
— А что так?
— Искал тебя.
— Успешно?
— Как видишь. Кстати, Судзуки Муцуми из твоей шайки?
— Это вопрос, — в трубке слышится легкий вздох.
— Я знаю. Вот и ответь на него.
— По правилам я не отвечаю на вопросы. Ты забыл?
— Где Юрико?
— Я же тебе сказал — перестань расспрашивать меня.
— Хорошо. Нет ничего проще… Перестану. Но только когда увижу Юрико.
— Больше всего не люблю, когда мне ставят условия. Это меня по-настоящему бесит, — говорит он.
— Ничем не могу помочь.
— Знаешь, прежде чем ставить условия, надо разобраться, к тому ли человеку ты обращаешься.
— Я сказал все, что хотел.
— Девушка — это твоя головная боль, не моя.
— Ошибаешься.
Он замолкает.
Я слушаю дыхание в трубке и думаю о том, что за его спокойным ровным тоном, если постараться, можно расслышать ледяную ярость одержимого какой-то чудовищной идеей психа.
Я слушаю ровное дыхание. Не какие-нибудь зловещие хрипы. Не какое-нибудь чокнутое бормотание. Нет нервного постукивания острым ножом по коллекционному черепу. Нет полязгивания любимых наручников. Нет дебильного сопения и звука всасываемых обратно слюней. Всего лишь спокойное дыхание человека, решающего какой-то серьезный вопрос.
Он, а не я размышляет о том, как дальше будут развиваться события.
И тут до меня доходит, что точка возврата пройдена. Я в игре. Что бы я теперь ни сделал, это будет очередным ходом в партии. Я играю с того момента, как ударил Юрико. Все сомнения и колебания — самообман.
Словно прочитав мои мысли и поняв, что слова больше не нужны, он все так же молча дает отбой.
Тишина в трубке звучит для меня как смертный приговор.
Я медленно закрываю телефон и подхожу к распахнутому настежь окну. Там, тремя этажами ниже, на узкой улочке идет обычная жизнь. Разбивающийся об асфальт Sanyo на мгновение останавливает ее. Радиус поражения осколками составляет где-то три метра. Несколько человек задирают головы вверх, пытаясь увидеть, откуда их бомбардируют сотовыми телефонами. Я прикрываю окно, возвращаюсь на середину комнаты и сажусь кресло.
Странно, я абсолютно ничего не чувствую. Будто поговорил о погоде со старым приятелем. А ведь, наверное, должен с ума сходить от страха и попыток найти выход. Ничего подобного. Даже выпить не тянет…
Ситуация выходит из-под контроля. Если, конечно, вообще можно говорить о каком-нибудь контроле. Случайное совпадение твоих планов с тем, что происходит на самом деле, — вот что такое контроль.
Я звоню Муцуми. Она снимает трубку после пятого звонка и говорит, что просто перепутала имена и адреса.
— Это случайность. Мне так неловко, что из-за меня вы потеряли целый день. Простите, пожалуйста, меня.
Я все равно простил бы ее. Ей не нужно извиняться. Она могла бы произнести тем же голосом что-нибудь вроде: «обычно зимой выпадает снег», и я простил бы ее. Она могла бы нести любую чепуху, и мне в голову не пришло бы обижаться на нее. Как только я ее услышал, как только представил ее губы, почти касающиеся телефонной трубки, когда она мягко говорит «это случайность», я простил.
