— А ты его откуда знаешь? — спросил Виктор.
— В горах виделись.
— А почему ты меня с ним не познакомил?
— Молод ты еще, — улыбнулся Антон. — Я имею ввиду, что ты еще очень молод в своем духовном развитии. Вот выйдешь из больницы — познакомлю… И не только с ним, есть у меня одна идея…
— А стихи или рассказы Валерия Истомина опубликованы?
— Как ты думаешь, Вика, сколько на свете одаренных людей? Много. А одаренных и широко мыслящих? Этих уже можно пересчитать, не по пальцам, но можно. А вот если к одаренности и уму прибавить бешеную работоспособность, крепкое, выносливое здоровье, творческую среду, как у тебя с Марком и Петровым, верных друзей, которые не бросят тебя в трудную минуту, жену, которая умеет готовить и готова безропотно ходить в старых стоптанных сапогах вместо импортных с подковами и вензелями, и наконец, удачу, тот счастливый миг удачи, который щедро одарит тебя за все страдания — вот тогда одаренность вырастает в одаренную личность, в талант, в гений. Валерий Истомин, бесспорно, одарен, он ищет ответа на сложные вопросы, он хочет их найти… В отличие от него я, например, не обладаю способностями к творчеству, но зато каждый год я поднимаюсь с ним в горы. С ним и еще с несколькими друзьями. И когда ты стоишь на вершине и весь мир внизу, под тобой, то понимаешь, что подняться на такую высоту могут лишь единицы.
— Возьми меня с собой в горы, Антон, — загорелся Виктор. — Возьми. Я тебя никогда ни о чем не просил, возьми, пожалуйста.
— Научись сначала по равнине ходить. Давай выздоравливай и помни: раз все в сравненьи познается — пусть будет познано вдвойне…
… Солнце зашло, и в сумерках стали призрачными, зыбкими аллеи Лефортовского парка, белые скамейки, серые внимательные глаза Антона и его слова… Зыбкими и двойными…
Такими же зыбкими, призрачными, как страшный давний сон, казались Люсе воспоминания Виктора в солнечном свете весеннего дня на Ленинских горах. Виктор говорил, рассказывал Люсе о себе и сам искренне удивлялся перипетиям своей судьбы, был снисходителен и терпим к хищному нраву Галины, клял себя за мальчишескую глупость и заносчивость по отношению к Ивану Сергеевичу, восхищался Марком и Петровым, сдержанно, но с глубоким волнением благодарил Антона.
Виктор помянул добрым словом и своих родителей. Мама есть мама, отец есть отец — как же рано они ушли в мир иной.
Виктор говорил правду Люсе, даже если слегка фантазируя, но все равно правду. Он он не говорил всей правды. Не говорил и той правды, которую знал, и той правды, которая существовала, но которую он не желал знать.
В рассказе Виктора случай с милиционером был просто нелепостью, неприятной нелепостью, происшедшей только по вине тупого служаки майора Савелова. Виктор не сказал Люсе, не признался ей, что из отделения милиции он вышел другим человеком, что он не сразу, но осознал, почувствовал в себе бессилие, беспомощность перед властью закона, ощутил страх за свою судьбу, за всю свою дальнейшую жизнь, которую мог свободно поломать майор Савелов, поставив свою готическую подпись под приговором. Конечно же, майор Савелов и не думал ломать судьбу гражданина Коробова, он просто хотел внушить уважение, воспитать уважение у молодого человека к нормам поведения в общественном месте. Чтобы молодой человек понимал свою ответственность за свои поступки и как гражданин, и как солдат, и как мужчина.
Виктор понял это, но по-своему. Майор Савелов олицетворял для Виктора силу, с которой ни в коем случае нельзя вступать в конфликт и с которой по возможности следует избегать любых соприкосновений.
Постепенно, с годами, у Виктора укоренилось убеждение, что помимо милиции существуют и действуют также другие силы, с которыми надо ладить любыми средствами, ценой любых уступок, ну, например, хоть не такая уж грозная, но требующая постоянного внимания сила, имеющаяся у начальства. И пусть для достижения своей личной цели надо быть двойным или даже тройным лицемером, но все это оправдано конечным результатом.
Выйдя из больницы с исправленным лицом, Виктор как бы надел маску на лицо своей совести. Три долгих года, три года своей жизни, впрочем Виктор потерял в тот период ощущение времени, понадобилось ему, чтобы защитить кандидатскую диссертацию.
Для Виктора не существовало дня и ночи, он взял себе за правило не доверяться ни почте, ни курьеру, а ходил с любой бумажкой, касающейся темы его диссертационной работы, сам. Вскоре в институте и на экспериментальном заводе он знал всех и все знали его, как скромного, увлеченного своей научной идеей, симпатичного парня.
С Иваном Сергеевичем Виктор был предельно благоразумен, входил в его небольшой кабинетик всегда с раскрытой записной книжкой, неукоснительно исполнял все указания и смиренно выслушивал нудные сентенции своего начальника с видом благодарного ученика, который так сильно нуждается в наставлениях своего мастера. В научных журналах появилось несколько публикаций по теме Виктора. Первой в числе авторов всегда стояла фамилия Ивана Сергеевича. Кроме того, Виктор стал необходимым, а потом незаменимым помощником институтского руководства в деле наглядной агитации.
А руководство, в свою очередь, не забывало Виктора.
Идея кандидатской диссертации Виктора не была нова. Если экспериментально построить кривую разрушения металлического образца при растяжении, то из нее следовало, что сначала металл сопротивляется, потом в каком-то месте становится пластичным, течет и рвется. Участок, где твердая металлическая структура превращалась в пластилин, является местом перехода количества в качество.
Кривая растяжения металлических образцов была известна давным давно. Виктор же задумал построить математическую модель процесса перехода из твердой фазы в пластичную. Причем натолкнули его на эту мысль структуры, созданные в мастерской Марком.
В случае удачи можно было бы математически точно рассчитать необходимые параметры и условия существования периода высокой пластичности металла, а следовательно, и технологические режимы работы и конструкцию станов для прокатки трудно деформируемых сплавов.
Задачей Виктора было доказать на серии опытных экспериментов, что в результате использования технологических режимов, рассчитанных по формуле Коробова, получают металл с заданными свойствами. Виктору надо было, чтобы его формула была математически безупречной, но здесь ему не хватало специальных знаний и он нашел способ проникнуть на математический семинар при Московском государственном университете, где будущие Пифагоры решили его задачку как частный случай той формулы, которая должна быть всеобщей, и создание и решение которой дает ответы на все случаи жизни.
Кроме того, Виктору надо было в промышленных условиях испытать рассчитанные им режимы. И здесь ему помог Антон, который по своей линии, действуя своими рычагами, добился разрешения, а главное, согласия руководства одного из небольших уральских заводов прокатать опытные партии металла. Металл был получен с заданными свойствами, хотя Виктор знал, что технологическая дисциплина на заводе слабо соблюдается и сказать точно, что все шло именно по формуле Коробова, можно было только с большой долей натяжки. Поэтому Виктору надо было найти оппонентов, которые не зарубили бы на корню его идею, и здесь ему неожиданно помог его научный руководитель Иван Сергеевич.
После защиты Виктора подозвал и долго беседовал с ним Александр Иванович Чернов, член-корреспондент Академии наук СССР, директор института. Чернов спросил Виктора, кто ему помог рассчитать формулу, где прокатывали опытные партии металла и есть ли договора с предприятиями отрасли на расчет технологических режимов. Выслушав ответы Виктора, Чернов немного задумался, шумно вздохнул и пожелал ему успеха.
Антон присутствовал на банкете по случаю защиты Виктора, ел, пил наравне со всеми, но участия в произносимых в честь именинника здравицах не принимал. Он пересел к Виктору, когда почти все гости разошлись, и загадочно спросил:
— Ну, а дальше что?
— Как что? — удивился Виктор. — Дальше по программе. Надо будет еще подработать формулу, заключить договоры на расчет технологических режимов и копить материалы для докторской.
— Умница, — кивнул головой Антон. — Только я не об этом. Ты лучше скажи мне, о чем с тобой после защиты так долго Чернов говорил?
Виктор понял, что Антон задает далеко не праздный вопрос, и подробно, почти дословно передал разговор с Черновым.
— Это хорошо, — задумчиво сказал Антон. — Значит, так… Аттестационная комиссия утвердит тебя через полгода, не раньше, а через год должно начаться одно дело, от которого, чую я, грядут большие перемены в твоей жизни, золотой ты мой, бриллиантовый. Но об этом после… А как у тебя с Иваном Сергеевичем?
