Это уже в шестой раз за тот день передавали обращение партийного бюро «Севастопольстроя» к севастопольцам.
— Мы привозим людей из других областей по оргнабору, — говорил нам секретарь райкома Николай Веслов, парень с русыми волосами, бледным, не очень здоровым лицом и черными, оттененными бледностью лица, умными глазами. — Условия на стройках не курортные. Девушки приедут, поработают, оформят постоянную прописку и уходят в буфетчицы, в официантки, в продавщицы. В результате только увеличивается количество нуждающихся в жилье. Давайте искать людей среди наших знакомых, соседей, родных. Предлагаю записать: каждый комсомолец должен привести одного человека на участок!
Я сидела и писала Виктору записку: «Полгода нужны не мне. Я люблю тебя. Дома у нас сейчас очень тяжело. Я не могу ссориться с ними».
Мама могла ссориться с бабушкой ради отца. Я знаю бабушку. Все бабушкины думы были только о черном дне. О том, что если такой день придет, то чтобы он хотя бы для нее самой был не слишком черным.
Мне же легче было сказать, что поссорюсь, чем поссориться.
А дома в самом деле было очень тяжело.
До самой встречи с Виктором я случая не помню, чтобы отец хоть слово сказал о ком-нибудь из моих друзей. Он приходил с работы, заглядывал в комнату и спрашивал маму:
— Что, у Женьки опять ее «подружки»?
И Кости, Стасики, Валерики, Волики могли приходить к нам, когда и насколько заблагорассудится. Они не стеснялись его, он — их. По-моему, они даже чуть-чуть взаимно любили друг друга: отец — их, ребята — его.
Но какая же бывала мука, когда раза два к нам попытался зайти Виктор…
В конце концов мы стали встречаться где-нибудь в городе, договорившись заранее.
Виктор сидел у стены в первом ряду. Я видела его лицо в профиль. Перед Весловым он говорил о том, что надо создавать на стройках такие условия, чтобы от нас новички так же не уходили, как не уходят с заводов. Что надо бороться не только за каждый дом, но и за каждого человека. Когда он говорил, в его лице все как-то твердело: и взгляд, и сдвинутые к переносице брови, и даже движение губ.
Виктор, читая записку, прикусил губу. На лице его вспыхнул жарок и потом постепенно сошел. Он посмотрел на меня: «Но я думал, что все, что касается нас, будем решать мы. А не другие. Пусть даже родные…»
— Ставлю на голосование, — сказал Веслов, оглядывая всех из-за своего стола с большим чернильным прибором. — Решаем: «Каждый комсомолец должен
привести на свой участок одного человека». Кто «за»?
Я переложила карандаш и вместе со всеми подняла руку.
Когда я вошла к Ленке из трех дверей, выходящих в коридор, шли слова:
— Товарищи сестры, жены, матери наших строителей. Посоветуйтесь в кругу семьи, найдите время помочь строителям!
В квартире жили три семьи.
Я открыла дверь наших. Тетя Вера вытирала пыль с буфета и безделушек на нем. Вытирала, сидя. Кто-то в книге «Полезных советов» написал, что лучше всего женщине домашнюю работу выполнять сидя. Не представляю себе совета более бесполезного.
— Слушайте, как вам не стыдно! — сказала я, войдя и чуть прикрутив приемник, который у них орал так, как будто они все в комнате были глухими. — Живете в одной комнате вчетвером. Ну, неужели вам не хочется отдельной двухкомнатной квартиры? Лена, ты идешь работать! Тебе завтра пришлют из райкома комсомола путевку.
Ленка сбросила ноги с дивана, на котором валялась.
— Ты не посмеешь! — испугалась она.
— Ты не посмеешь! — проговорила тетя Вера и грозно поднялась, так, что затарахтел буфет.
Я повернула ручку приемника, — может быть, они, в самом деле, глухие и им нужна громкость?
«Нет сомнения, что севастопольцы откликнутся на призыв строителей. „Нынешнее поколение людей будет жить при коммунизме!“ — говорит партия. Коммунизм — это, помимо всего и решение проблемы жилищ».
— Я уже посмела, — сказала я. — Вызов у тебя будет даже сегодня вечером.
— Ну, они еще спросят меня, согласна я, мать, или не согласна. Наша Лена еще и родителям шеи не просидела!
— Нашей Лене, чтобы поступить в институт, надо иметь рекомендацию райкома комсомола. А хотела бы я знать, тетя Вера, чего бы вы ни сделали для того, что бы заручиться сносной рекомендацией райкома!
— Зачем ты это сделала? — спросила меня Ленка.
— Лена, — сказала я, — я не понимаю, почему все смотрят на тебя и не хватаются за головы! Неужели тебе не страшно пролежать всю жизнь на диване? Иногда мне кажется, что по уровню сознательности ты где-то в переходном периоде…
— …от обезьяны к человеку? — догадалась Ленка.
— Примерно, — засмеялась я.
Ленка встала и заходила по комнате.
— Слушай! — сказала Ленка таким голосом, что я поняла: я вынудила ее говорить откровенно. Ей хочется бросить мне в лицо эту откровенность, как раньше бросали перчатку. — Слушай… Ты спрашиваешь, не надоело ли нам всем толкаться вот в этой комнате? Надоело! Вот так надоело! — Ленка стиснула себе горло. — Но в жизни есть главное и есть что-то такое, что само собой решается, когда решится главное. Так вот, я чувствую, понимаешь, я знаю, что я очень скоро выйду замуж. Уйду из этой комнаты, и всем, кто здесь останется, станет просторнее.
— А вдруг тот, за кого ты выйдешь замуж, не уведет тебя из этой комнаты, а сам возьмет свой чемоданчик и придет жить сюда?
— Ничего! — сказала тетя Вера так, как будто уже открывала входную дверь тому, кто женился на Ленке. — Пусть и так будет! Отдельную квартиру мы тогда себе зубами выдерем.
— И хотела бы я знать, зачем бы мне тогда лезть из кожи вон за райкомовской характеристикой!
— Ну, знаешь? — не так уж трудно выйти замуж. Трудно быть счастливой, — засмеялась я. — Не думай, это не мои слова. Мама говорит. Да и что же ты думаешь, если выйдешь замуж, так тебе уж никогда и не понадобятся ни работа, ни институт, ни райком?…
Я поднялась.
Я знала, когда шла сюда, что совсем не обрадую Ленку.
Но почему бы Ленке не поработать? Не хочешь быть строителем, твое дело — не будь. Но человеком-то ведь быть надо?
— Ну, вы уж как-нибудь переживете вдвоем это «несчастье». Но дня через два ты все равно, Ленка, будешь у нас на участке. Потому, что путевку тебе все равно пришлют!
Трехлетняя Светочка возилась в углу с медведем, паровозом и трамваем. Я подошла, чтобы хоть с ней попрощаться по-человечески. Светик-цветик-светлячок… Я каждый раз поражаюсь, какие у нее думающие глазенки.
— Зэня, — сказала Светка, подняв на меня глаза философа, — а есть садики, где манную кашу варят на воде!
Боже! Я оглянулась на тетю Веру. Нет, Светка так же похожа на нее, как и Лена. Все три — на одно лицо!
— Кто это говорит? — спросила я.
— Тетя Шура.
Тетя Шура была няней в садике.
— А у вас, Света, разве кашу не на воде варят?
У Светы от такого предположения глаза так расширились, что ей, наверное, было больно смотреть.
— Нет! — возразила она. — На кухне!
Я расхохоталась и расцеловала ее в налитые щечки. Нет, Светка единственный думающий человек в этой комнате.
— Я бы на твоем месте не смеялась! — оборвала меня тетя Вера голосом человека, выведенного из себя. Она стряхнула тряпку, которой только что вытирала рюмки, намочила водой из графина и пошла к дивану, поднося компресс ко лбу. — Тебе просто не по себе, что у Лены — все условия готовиться к экзаменам! Ты хоть надеешься сдать в этом году?
— Надеюсь… — сказала я.
Тетя Вера повернулась ко мне всем корпусом и стала смотреть, пытаясь догадаться, на чем держатся мои надежды?
— Знакомство? — спросила она.
— Знакомство! — подтвердила я.
— С преподавателем каким? — спросила тетя Вера.
— Выше!
— С деканом! — у тети Веры остановилось дыхание.
— Выше!
Тетя Вера не сказала, она только беззвучно пошевелила губами. И по этому движению губ я поняла вопрос:
…с директором?
— Выше! — проговорила я. Сказала, и просто испугалась за ее сердце.
— С кем же? — хрипло выдавила тетя Вера.
— С самим… с самим!.. с самим!.. Исааком Авраамом Ньютоном! Знакомство, которое никогда не подводит! Любую задачу, тетя Вера, теперь в три минуты решаю!
Тетя Вера измученно закатила глаза вверх. Потом, наконец, донесла компресс до лба.
— А я все равно скоро выйду замуж! — крикнула мне Ленка в лицо, словно Исаак Ньютон чем-то чрезвычайно сильно оскорбил ее.
Светочка поднялась из своего угла и потянула мать за подол.
— Отстань, Света! — простонала тетя Вера. — Голова кружится.
Света задумалась и пристально посмотрела на голову матери.
— Как? Как карусель? — спросила она, обведя пальчиком горизонтальный круг.
— Как карусель! — буркнула тетя Вера.
