Ознакомительная версия.
— Каждый из вас заслуживает этого! — орал, указывал револьвером на труп Трофима Маркелин. — И в моей власти расстрелять вас как контру, как восставших против Советской власти. Но я милостив… — Маркелин запнулся, замолчал, глядя растерянно на Егора, и спросил недоуменно, совершенно другим тоном: — А как ты с ними оказался? — Потом повернулся к Мишке Чиркунову. — Анохин тоже бунтовал?
Мишка отвел глаза, помедлил, буркнул:
— Брательник его был… Вот его и взяли…
— А Егор при чем?
— Ни при чем… Случайно… должно.
— Егор! Иди сюда, — позвал, махнув револьвером Маркелин, и сказал негромко подошедшему Анохину. — Не обижайся… видишь, что делается. Кругом враги… — И снова заорал арестованным мужикам: — Я прощаю вас на первый случай. Это Трофим вас на бунт подбил. Но в следующий раз пощады не ждите!.. А сейчас выкуп за каждого тысяча рублей — и можете быть свободны. — Повернулся к толпе родственников, крикнул: — Слышали все? Тысяча рублей выкупа за каждого. Жду — час. Кого не выкупят, расстреливаем!
Маркелин отвернулся, стал совать револьвер в кобуру. Еле сдержался Егор, чтоб не выхватить револьвер у Маркелина, не попытаться пристрелить стоявшего в двух шагах от него Мишку Чиркуна. Уверенности не было, что успеет выстрелить.
Родственники арестованных шумели, галдели. Но кое-кто сразу отделился, заторопился домой за деньгами.
— Вы чо, не поняли? — крикнул взволнованной толпе Маркелин. — Я все сказал! Вы меня знаете.
Толпа поняла бесполезность спора, быстро рассасываться стала. Егор увидел мать. Она звала его, кричала, махала рукой. Анохин побежал к ней и услышал сзади требовательный голос Маркелина.
— Егор, останься с нами!
— Егорша, как же нам быть? — дрожащим голосом сказала испуганная мать. — Где жа я стока денег возьму?
— Совсем нету?
— Чудока, совсем чудока…
— Лошадь… Чернавку продай… Наживем… и быстро.
— Кому жа? Кто ж купить?
— Веди к Алексею Чистякову. Он на нее давеча зарился. Отдавай, сколько дасть… Беги… Меня, вишь, не пускают.
И повернулся, пошел к Маркелину, чтоб не задерживать мать разговором. Время течет, жизнь брата уносит.
Арестованных мужиков загоняли в сарай. Отец Трофима Булыгина, седой, косматый старик с густой бородой, обхватил вялый труп сына темными в черных трещинах руками и, тужась, тащил от сарая мимо сгрудившихся в кучу красноармейцев. Тащил молча, немо раскрыв волосатый рот, а из глаз по морщинистым щекам, по седой бороде обильно текли слезы и падали на грудь, на рубашку. Босые белые ноги Трофима волочились по траве, царапали пальцами землю. Страшно было смотреть на седого старика, и Егор отвернулся, увидел, как билась на земле, выла, ползла на коленях за пятившимся Маркелиным старуха в ветхой застиранной юбке со многими заплатами, в худых лаптях. Она поймала, обхватила ногу Маркелина, прижалась щекой к его пыльному сапогу, выла, визжала истошно:
— Сыночек, помилуй!.. Пощади, сыночек! Где жа я стока денег возьму? Сроду у нас стока не было… Пощади!
Маркелин злой, алый, дергал ногой, пытался освободиться, но старуха цепко впиявилась.
— Мама! — от сарая крик донесся. Кричал, раскорячась в двери, Митек Павлушин. Его заталкивали, били прикладами два бойца заградительного отряда. — Мама, у кума спроси! У кума Володьки! — прокричал и вдруг плюнул в харю одному красноармейцу, нырнул во тьму сарая. Дверь захлопнули, заперли. Боец вытерся рукавом гимнастерки.
Маркелин рванул ногу из объятий старухи, буркнул:
— Иди к куму за деньгами.
Старуха упала лицом в траву. Она долго лежала, рыдала, царапала, рвала траву руками, трясла седой головой. Потом поднялась тяжело и побрела со двора Гольцовых, продолжая голосить. Была она растрепанна, серый выцветший платок свалился на плечи.
Красноармейцы, видно, привыкли за долгую службу ко всему: один из них спокойно сидел на пеньке, перематывал обмотки; пятеро рядом с ним расположились на земле, курили, разговаривали; остальные отдыхали стоя. Некоторые возле тачанки с пулеметом. Лошадь выпряжена, паслась неподалеку, помахивала хвостом. На старуху никто не смотрел, будто не слышал ее воя, причитаний. Пудяков с плясуном и Андрюшкой сидели на завалинке.
— Пошли в избу, — дернул Мишка за рукав Маркелина. — Там подождем.
На лице у Чиркуна борозды от ногтей Настеньки почернели. Нос раздут, сизый, как слива. И на шее синяк. Помяли ночью мужики.
— Погоди, видишь, деньги несут… Успеем. День год.
И действительно, по лугу к ним бежали две бабы, бежали, будто наперегонки: кто первая успеет. Дышали тяжело, хрипло, когда совали деньги Маркелину. Бойцы открыли сарай, позвали:
— Егоркин Семен! Кирюшин Иван! Выходите.
Увели бабы своих мужей. Долго слышны были причитания, ругань женщин. Кляли они мужей за то, что вступились за попа: сидели бы смирно, ничего бы не было.
Маркелин сунул одному бойцу несколько бумажек, приказал:
— Скачи к Ольке Миколавне, возьми четверть!
— Может, так? Реквизируем?
— Купи.
Боец взял деньги и пошел к своему коню.
— Смотрите! — крикнул один из красноармейцев, смеясь и указывая на луг.
По нему, подняв над головой шашку, бежала молодая женщина в сером платье. Длинные светлые волосы ее трепало позади ветром, большие груди бились под платьем. Егор узнал сноху, Любашу, и кинулся навстречу.
— Уйди-и! Зарублю! — взвизгнула Любаша, когда он подлетел к ней, и рубанула шашкой.
Егор еле уклонился. Со свистом рассек воздух клинок над его ухом. Не дал ей Анохин снова вскинуть шашку, обхватил Любашу, выкрутил руку, вырвал клинок. Она царапалась, визжала, кричала Маркелину:
— Изверг! Кровопийца!
Егор зажал ей ладонью рот.Она укусила его. Отдернул руку, но не выпустил ее, успокаивал, говорил вполголоса:
— Любаша, милая, о сыне подумай… Любаша, молоко пропадет… Угомонись… Все хорошо. Все хорошо будет. Отпустят сейчас Николая… Угомонись…
Успокаивал и тянул подальше от двора Гольцова, от смеющихся красноармейцев. Больше всего боялся, что вспылит Маркелин, и черт знает что может сделать. Успокоил малость, проводил до конца Хутора.
— Иди к матери, пусть поскорей Чернавку продает… А так ты и себя и Николая загубишь. Беги домой, и быстрей, быстрей… Времени почти не осталось…
Шашку он отобрал у снохи. Сам Бог прислал ему ее. Осталось улучить момент и снести голову Чиркуну. А там будь что будет. Все равно жизнь пропала.
— Это твоя шашка? — спросил Маркелин, когда Егор вернулся к сараю.
— Моя…
— Та, что Тухачевский подарил? Дай-ка взглянуть, — протянул он руку.
Анохин нехотя отдал ему шашку. Маркелин про себя прочитал надпись, покрутил клинок в руке, помахал в воздухе, одобрил:
— Хорошая игрушка.
К нему, запыхавшись, подбежала молодая полногрудая женщина в сером грязном платке, протянула деньги, выдохнула:
— Сергей Жариков!
— Выпустите Жарикова! — приказал Маркелин. Шашку он не вернул Егору, а Анохин не решался попросить ее. Вернет сам.
Люди несли деньги, забирали мужей, сыновей. Приходили одни бабы, только Акима Поликашина сын выручил, рослый мрачный сорокалетний мужик.
Маркелин принимал деньги с таким видом, будто делал великую милость крестьянам, уступал им, благодаря своему мягкому сердцу, мол, другой бы на его месте поступил жестко. Большинство баб кланялось ему, благодарило.
Егор поглядывал на луг в сторону Угла: матери не видать. Стало покалывать в груди, лихорадочно мелькнуло в голове: тронет брата, вырву шашку, рубану.
Набил карманы деньгами Маркелин, посмотрел на луг — не видно никого, глянул на часы:
— Час минул… Сколько там осталось? — спросил у мордастого красноармейца, выпускавшего крестьян из сарая.
— Шестеро.
— Выводи их сюда.
Понуро вышли мужики. Николай тоже головы не поднимал.
— Не хотят выкупать вас родственники! — насмешливо обратился к ним Маркелин. — Не нужны им заговорщики и бунтовщики. И Советской власти не нужны бунтовщики! Значит, быть расстрелу… Взять его, — указал Маркелин на Митька Павлушина.
Мордастый и еще один красноармеец ухватили за руки Павлушина, потащили к омету.
— Первое отделение, стройся! — выкрикнул Mapголин.
Была надежда, что он, как и в прошлый раз, зимой, «шуткует». Думал, наверное, об этом и Митек Павлушин. Страха он не выказывал, хотя лицо побелело малость и покрылось потом.
— Отделение! — поднял руку Маркелин. — По врагу народа и революции — пли!
Хлестнул залп. Лопнула рубаха на груди у Митька в нескольких местах. Он резко качнулся к омету, словно его сильно толкнули в грудь, и стал сползать вниз, шурша сеном.
Маркелин повернулся к оставшимся крестьянам.
— Даю вам еще десять минут! Не будет денег, будете расстреляны все!
Не успели запереть за ними дверь, как из-за угла сарая вывернулась старуха, Митькова мать. Она хрипела, старые ноги вихлялись, но лицо радостное. Деньги зажаты в кулаке.
Ознакомительная версия.
