— Просто хочу повидать его, если это возможно. Я был выпущен из больницы с целью встретиться с ним. Этим объясняется, — объяснил Эдвин, — мой довольно странный наряд.
— О, — сказала секретарша. — Лучше, пожалуй, пройдите сюда. — Что, возможно, означало: «Больше не могу допустить, чтобы меня здесь видели беседующей с вами». Она повела его по коридорам, дойдя, наконец, до дверей, которые хорошо помнил Эдвин. Перед дверью стояла вешалка для шляп с котелком мистера Часпера с круто загнутыми полями. Большеголовый мужчина. — Будьте добры просто здесь обождать, — сказала секретарша, входя в кабинет. Через три минуты к дверям подошел сам Часпер, громкоголосый, с сердечным рукопожатием.
— Прибой, — сказал он, — Прибой, Прибой. Самое поэтическое имя на всем факультете. Заходите, дорогой друг. — Это был симпатичный брюнет, элегантный, подобно своей секретарше; какой-то там тори. Он сел за свой стол, сложил руки, энергично взглянул на Эдвина и молвил с понижающейся интонацией: — Да.
— Я только что из больницы вышел, как видите, — сказал Эдвин. — И хотел перемолвиться с вами словечком по поводу денег.
— Я так понимаю, операция прошла удачно? — сказал Часпер. — Полагаю, мы скоро получим известие. Знаете, наш доктор Чейз позаботится о вашем возвращении. А как, — осведомился Часпер, — миссис Прибой?
— Наверно, хорошо, — сказал Эдвин. — Что мне действительно нужно в данный момент, так это каких-нибудь денег.
— М-м. Ведь вам заплатили, не так ли? — Часпер добродушно нахмурился. — Жалованье за два месяца вперед. Казначей прислал копию ведомости. Это значит, что больше вам жалованья не положено до… дайте сообразить, да, до конца ноября. Довольно долгое время. Думаю, — сладкозвучно продолжал он, — вы обнаружите, что жить здесь довольно дорого. Или ваша жена обнаружит. — И улыбнулся, как бы сообщая: «До чего женщины экстравагантны, не правда ли? Моя тоже, старик. Я-то знаю».
— Ну, — сказал Эдвин, — если честно, проблема вся в том, что жена моя отправилась чуточку отдохнуть и забрала все деньги с собой, а мне нелегко с ней связаться. Вопрос, понимаете ли, в монете-другой, чтобы мне протянуть до ее возвращения.
— Но ведь о вас в больнице заботятся, правда? — сказал Часпер. — Я хочу сказать, не принято нуждаться в лишних деньгах на еду и так далее, лежа в больнице. Люди вам передачи приносят, не правда ли? Это, кстати, напомнило мне, — сказал Часпер, — что я не навестил вас, не так ли? Непременно приду, принесу винограду или еще чего-нибудь. Я так понимаю, вы любите виноград? — И что-то нацарапал в записной книжке.
— Если б я мог занять, — сказал Эдвин, — пару монет на жизнь. Если бы вы могли черкнуть казначею записку. Чтобы высчитали из ноябрьского жалованья. Вот и все. Всего пару монет. Фунтов, — перевел он, чтоб Часпер как следует понял.
— И сигарет принесу, — обещал Часпер. — Рад видеть, что вы выглядите настолько лучше.
— Лучше чего? — спросил Эдвин. — Слушайте, насчет пары монет. Фунтов. Одного фунта…
— О, лучше, чем я ожидал после всей этой возни с замшелым серым веществом. Волосы, думаю, быстро вырастут?
Возникла секретарша.
— К вам профессор Ходжес, мистер Часпер. Пришел чуть раньше назначенного.
— Впустите его, — велел Часпер. — Рад был снова вас видеть, Прибой. Заскочу в часы для посещении. Раньше надо было это сделать, да вы знаете, как мы тут заняты. Привет миссис Прибой.
На стене висела карта. Эдвин глазел на нее, открыв рот.
— Зенобия, — сказал он. — Нет такого места, Зенобия. — Вошел аккуратный мужчина с умными глазами, профессор Ходжес. — Слушайте, — сказал Эдвин, — что это за Зенобия? Кого вы одурачить хотите?
— Не принесете ли досье, миссис Вулленд? — сказал Часпер. Секретарша зашла во внутреннее помещение. Эдвин остался на собственном попечении. — До свиданья, Прибой, — сказал Часпер. — Постарайтесь как следует отдохнуть.
Теперь у дверей в кабинет Часпера не было шляпы не только Часпера, но также и профессора Ходжеса. Профессорская шляпа была очень мала. Шляпа Часпера чуточку велика. Держалась у Эдвина на ушах. На ленте значилось имя авторитетного шляпника. Ее можно вернуть, обменять. Это следующая задача. Заложить? Не много получишь. Эдвин вошел в читалку. Хмурые индусы читали «Панч» и «Нью стейтсмен». Тут уж никакой «Жестокой красоты». Эдвин завернул котелок Часпера в номер «Таймс». На каминной полке лежал довольно симпатичный том о карибских птицах. Можно получить за него кое-что, хотя на рубашку, наверно, не хватит.
— Простите, — вдруг сказал негр. — Эта книга моя.
Эдвин опомнился, потрясенный. Кража, да? Настоящая деградация. Но во всем виноват Часпер. Сволочь скупая. Тем не менее невозможно удачно продать эту шляпу или обменять. Он ее позаимствовал, вот и все. Отдаст, когда раздобудет каких-нибудь денег. «Таймс»? Эдвин решил использовать на обертку всего один двойной лист. Это будет около пенни. Оставил три полупенса, — на его взгляд, поистине щедро. И остался пустой (прелестное слово).
— Получили, что хотели, сэр? — спросил любезный астматик швейцар у выходившего с пакетом Эдвина. Эдвин улыбнулся.
Теперь надо было пешком возвращаться к больнице, вероятно к «Якорю», в данное время, — как сообщали уличные часы, — открытому. Может, Шейла заглянет, хотя он как-то сомневался. Интуиция у него в последние дни довольно неплохо работала, возможно вследствие болезни. Но лучше всего держаться именно этого заведения. Может быть, кто-нибудь знает, где она; может, она поручила кому-то отнести в больницу записку.
За Грейт-Рассел-стрит Эдвин увидел мужчину в фуражке, носившего, точно сандвич, рекламные щиты, уныло шаркавшего по серой улице под серым небом. Передний щит гласил: «НЕ ДИВИТЕСЬ, БРАТИЯ МОИ, ЕСЛИ МИР НЕНАВИДИТ ВАС. I Св. Иоанн, 3». На заднем щите было написано: «СКАЗАЛ БЕЗУМЕЦ В СЕРДЦЕ СВОЕМ: „НЕТ БОГА“. Псалом 52».
— Хиппо, — окликнул Эдвин.
— А? Чего? — Хиппо вытаращил глаза, морщинистый, грязный, с верхней губой, запавшей внутрь в месте отсутствия зуба. — Чего надо?
— Тебе чертовски хорошо известно, — сказал Эдвин, — чего мне надо. Мне часы мои надо, черт побери. — И протянул руку.
— Не знаю, кто ты такой, — сказал Хиппо. — Никогда раньше за всю свою хреновую жизнь тебя не видал.
— Стой. — Прохожий, слыша императив, остановился на миг. — Проклятье, хорошей, должно быть, мы выглядим парочкой, — прокомментировал Эдвин и принялся разъяснять Хиппо: — Щелкушка. Больница. Часы.
Тон Хиппо начинал возвышаться к базарному вою кокни.
— Никогда не видал твоих хреновых часов. Никогда даже не знал, что у тебя есть часы хреновы. Чего пристал. — Он жестикулировал на восточный манер. — Сделай хреново доброе дело, и вот чего получишь. Не достать меня, — продолжал он, — таким, как ты, вообще никому. — Он старался собрать небольшую толпу. — Вот он тут объявляет, будто я украл его хреновы часы. Никогда не видал я хреновых часов. Никогда даже не знал, что у него есть часы. — Библейские тексты внушали к нему симпатию.
— Позор, — сказала женщина в вышедшем из моды твиде, уже благородно подвыпившая. — Их должны в своих странах держать. Иностранцы у наших людей отнимают работу.
— Если вы говорите, будто он у вас часы украл, — сказал мужчина в пальто и в очках, — то должны доказать. Должны в участок его отвести и должным образом предъявить обвинение.
— Не хочу неприятностей, — объяснил Эдвин. — Мне нужны только часы или соответствующий эквивалент в наличных.
— Являются сюда, — сказал мужчина с кипой дневных изданий, — учатся нашему языку. Правительство слишком мягко с ними обращается, как я погляжу.
— Говорит, я часы его хреновы прихватил, — скулил Хиппо. — Какое он право имеет расхаживать тут и это говорить? Я ни ему и никому другому ничего плохого не сделал. Стараюсь честно заработать на жизнь, хожу тут вот с этими досками, а он пришел и давай ко мне приставать. Стыдоба хренова.
— Точно, — сказала подвыпившая женщина в твиде. — У нас свободная страна, была, по крайней мере, пока эти заграничные не нахлынули. То и дело видишь, — сообщила она маленькой плотненькой женщине, которая присоединилась к компании, — как они живут на бесчестные заработки белых женщин. Большей низости нету.
— Просто хожу с объявлениями, — продолжал Хиппо, — видите, вот написано. Объявляю, по-моему, про какую-то приличную кафешку, куда котов вроде него вообще не пускают. Видите, просто стараюсь вести приличную жизнь, прокормить жену и семерых ребятишек. — Вой еще повысился.
Эдвину не понравились инициированные твидовой женщиной и завершённые Хиппо обвинения в сутенерстве. Вдобавок до толпы дошел факт неграмотности Хиппо, отчего она проявила к нему еще больше симпатии. Интуиция полыхнула, и Эдвин сказал Хиппо:
