Ознакомительная версия.
Слезы застилали мне глаза. Рыдание разрывали изнутри, я не знала что мне делать. Генрих приближался, а я больше не могла бороться с собой. Передо мной стоял Генрих. Его лицо было искажено болью и раскаянием. Это было сильнее моей ненависти.
— Ты даже не представляешь, что со мной сделают, если узнают, что я скрываю еврейского ребенка. Что слугам в моем доме живется вольготно и хорошо. Что они сыты. Что ты не моя жена… а русская.
— Я не просила привозить меня в Варшаву! — в последней отчаянной попытке воскликнула я.
— Анни… — его голос дрожал. Я впервые услышала, что этот сильный и безжалостный солдат, умеет переживать. — Я не могу пойти против системы… Анни… будь благоразумной, подумай об Александре, что они сделают с ним?
Его слова упали последней каплей в чашу сомнения. С глаз спала пелена и я отчетливо увидела картину нашего будущего. Генриха отдадут под трибунал, меня бросят в концентрационный лагерь. А моего мальчика, тихое, невинное дитя, отправят в газовую камеру «Треблинки». Генрих знал, на что давить. Я сдалась. Генрих подошел, осторожно забрал у меня нож, отбросил в сторону и прижал к себе.
— Я просил перевода, но получил отказ. — отчаянно прошептал он, целуя мои волосы у виска.
Я стояла истуканом, позволяя себя обнимать и целовать, и вдруг вспомнила слова Александра.
— Ты убил его родителей?… — Было невыносимо тяжело, но все же я спросила.
— Возможно.
Небеса рухнули на землю, голова загудела, сердце заныло. Но теперь мне предстояло научиться жить с этой правдой… Я отстранилась от него, вытерла слезы. Мне было страшно заглянуть ему в глаза.
— Я должна проверить Александра.
Генрих нехотя отпустил меня, и сгорбившись, на дрожащих ногах, я вышла. Чувствуя провожающий взгляд, направленный мне прямо в сердце. Не было оправдания его преступлениям, и я никогда не смогла бы его простить в другой жизни. Но в этой жизни, не было выбора жить иначе. В очередной раз я заставила себя вспомнить, что идет война. И не мы диктуем ей условия.
…ты народ святой у Господа Бога твоего, и тебя избрал Господь, чтобы ты был собственным Его народом из всех народов, которые на земле.
(Второзаконие)
За все, что делает христианин, он отвечает лично.
За все, что делает еврей, отвечают все евреи.
(Анна Франк).
Спустя неделю, случилось то, что повергло меня в еще больший ужас. Я прежде даже не представляла, что такое может на самом деле происходить в цивилизованном мире. Казалось мы вновь возвращались к истокам варварского существования, где человеческая жизнь ценится не больше смятой безжалостной рукой бумаги.
Была глубокая ночь, когда я проснулась от громких голосов за окнами и шума проезжающих мимо машин. Я поднялась, стараясь не разбудить Генриха, накинула халат и спустилась вниз. Дом был наполнен пугающей тишиной. Вдруг мрачную тишину нарушил странный звук, похожий на стук дверцы. Я вздрогнула. Первой мыслью было разбудить Генриха, но думая, что это может быть кто-то из служащих дома, оставшихся на ночь, я решила проверить все сама.
Я вошла на кухню и зажгла свет. Первое что я увидела, было странное почти иссохшее существо, с густой бородой и скатавшимися волосами. В руках оно держало кусок хлеба и кружку. Я прикрыла рот рукой, чтобы ненароком не вскрикнуть от ужаса, боясь своим криком разбудить весь дом. Я вспомнила каким был Александр до того как я привела его в дом. Существо бросило на меня взгляд и умоляюще прошептало:
— Пожалуйста, мисс, не кричите. Я сейчас уйду.
Только тогда, я осознала, что передо мной человек. Но что должно было произойти в его жизни, что он превратился в столь жалкое и убогое создание. Меня смутила его правильная речь и спокойный ровный голос, слегка ослабевший, но все же принадлежащий человеку.
— Кто вы? — спросила я.
— Януш. — ответил гость.
— Вы еврей?
Гость печально кивнул. Я испуганно оглянулась, боясь, что нас могут застукать в любую минуту.
— Что вы делаете в нашем доме? — шепотом спросила я.
— Я прятался от своих преследователей, и случайно попал в ваш дом.
— Как вам удалось миновать охрану?
После покушения на Генриха, наш дом был самым охраняемым из всех нацистских особняков оккупированной Варшавы.
— Ваш задний двор плохо охраняется. Я перелез через забор и на мое счастье задняя дверь оказалась открытой…
— Вы из гетто? — догадалась я.
Он снова кивнул.
— Это вас ищут солдаты?
— Да. Меня. — Грустно признался он. — Нас отобрали на переселение, но мне удалось бежать. Мы же знаем, что все это миф… Нет никакого переселения.
Мне вновь вспомнился состав с людьми превращенными в животных. Вспомнились строки и картины из отчета о «Треблинке». И я невольно протянула к Янушу руку.
Он отшатнулся.
— Я не причиню вам вреда, — сердечно сказала я.
Он улыбнулся, хотя вряд ли можно было назвать улыбкой, то что отобразилось на его иссохшем грязном лице, только вытянулась тонкая линия губ и показались пожелтевшие зубы. Он пихнул недоеденный кусок хлеба себе в карман, залпом допил молоко и слегка склонился, в прощании. Он собирался уходить, когда я поняла, что за пределами нашего дома, его ждет неминуемая смерть, если и не от рук солдат или жандармов, то от голода.
— Я могу вам помочь. — Тихо прошептала я.
Он замер, и удивленно уставился на меня.
— Зачем вам это?
— Оставьте вопросы. Что вы умеете?
Он задумался.
— Я учитель.
Я просияла.
— В моем доме живет ребенок, мальчик, четырех лет. Ему необходим учитель. Вы можете заниматься с ним, ведь однажды война закончится, и он пойдет в школу. Александр очень смышленый мальчик, если бы вы согласились заниматься с ним, я была бы вам очень благодарна.
На лице незваного гостя отразилось сомнение, Януш некоторое время недоверчиво смотрел на меня, затем вдруг метнулся в мою сторону, схватил за руку и поцеловал тыльную сторону ладони. Я не смогла не заметить зловонного смрада источающегося от его тела и одежды, но не отвернулась.
— Сегодня вы можете переночевать в нашем подвале, а завтра я поговорю с хозяином дома, и скажу, что нашла для мальчика учителя. Он хороший человек. Он непременно позволит вам остаться.
Я видела, что Януш растрогался моим отношением. Видимо он давно уже отвык от хорошего обращения. Он привык слышать только ругань и оскорбления, привык терпеть побои и унижения, а мне даже в голову не пришло, что к уважаемому человеку, учителю, можно обращаться грубо и с ненавистью.
Позже я спустила ему в подвал одеяло и подушку, и увидев столь забытые и прежде необходимые для себя постельные принадлежности он несколько минут сидел сгорбившись, прижимая к груди подушку, укачивая ее словно малое дитя и вдыхая ее свежеть.
— Я так давно не спал в постели. — Печально признался он.
— Спокойной ночи, Януш. — тихо сказала я и вышла, оставив его наслаждаться минутами долгожданно комфорта.
— Спокойно ночи.
На следующее утро, я предупредила Еву о нашем новом служащем. Она помогла Янушу принять ванную, подстригла косматые волосы и принесла чистую одежду. Когда он вновь обрел человеческий вид, я едва не расплакалась, передо мной стоял интеллигентный человек, с прекрасными манерами. Только его худоба все еще выдавала в нем вчерашнего узника гетто.
В тот же день, я пришла к Генриху. Как обычно он работал в своем кабинете. Когда я вошла, он поднял голову, видимо ожидая увидеть кого-то другого, но узнав меня, тепло улыбнулся.
Привыкая к зародившейся между нами близости, я подошла и села к нему на колени. Он обнял меня и нежно поцеловал, будто мы на самом деле были мужем и женой.
— Как ты спала? — ласково спросил он.
— Хорошо.
— Ты ночью просыпалась?
Я вздрогнула, может он уже знает все, что случилось этой ночью? Видел Януша, и ждет момента, когда я заговорю, чтобы обличить мой обман. Я с улыбкой посмотрела ему в глаза, и прижалась щекой к его щеке.
— Я думаю… вернее может быть… если ты позволил бы мне… — я почувствовала как напряглись его руки, и поспешила продолжить. — Александру нужен учитель.
— Учитель? — заметно расслабившись переспросил Генрих, он видимо ожидал другого ответа.
— Да.
Он задумался.
— А где мы его найдем? Кто пойдет учить еврейского ребенка? Это же верная смерть!
— Мы можем найти еврейского учителя.
Генрих усмехнулся.
— Как ты предлагаешь мне его искать? Ходить и у каждого спрашивать? Да они сочтут меня сумасшедшим.
— А если я скажу, что уже нашла, и требуется только твое разрешение.
Генрих рассмеялся, и я расслабилась. Он не злился.
— Я могу хоть посмотреть на него?
Ознакомительная версия.
