Он отправился на квартиру Медсестры, они занялись любовью. После обеда спустились с глокеншпилем в Подземку. Здесь Кляйнцайт наиграл и развил тему о морской черепахе. К ужину у них было 2 фунта 43 пенса.
— И это только за полдня, — восхитился Кляйнцайт. — За целый день мы могли бы собрать что‑то между тремя или четырьмя фунтами. А за шесть дней это бы уже составило от восемнадцати до двадцати четырех фунтов. — Слово «мы» выпорхнуло из его уст, как цыпленок, погуляло по переходу, что‑то бесцельно поклевало на полу, немного почирикало. Они наблюдали за ним.
Ты, выговорила Подземка. Сутенер.
Что ты имеешь в виду? — пораженно спросил Кляйнцайт.
Что ты имеешь в виду! — передразнила Подземка. Ты думаешь, будь ты один, тебе отвалили бы 2 фунта 43 пенса? Они смотрят на нее, а потом дают деньги. Почему бы тебе не позволить им зайти дальше, тогда они отстегнут больше. Сутенер. Ты думаешь, Эвридика стала бы держать шляпу, пока Орфей играл на улице за деньги?
Да я зарабатывал 6,500 фунтов в год! — возмутился Кляйнцайт.
Мимо проходил хорькоподобный старикашка. Тот ли самый, что играл на губной гармошке у моста? Он ничего не сказал вслух, лишь губы его произнесли какое‑то слово.
Что он сказал? — спросил Кляйнцайт.
Сутенер, с удовольствием повторила Подземка.
Кляйнцайт уложил глокеншпиль в футляр, сгреб Медсестру в охапку и поспешил с ней обратно в квартиру, здесь схватил стопу желтой бумаги в коричневой обертке, сел, держа ее перед собой.
Мне кажется, я должен сделать это наедине, не сказал он.
Думаю, да, не ответила она. Собрался?
Как собрался? — не переспросил он.
Не знаю, не ответила она.
Я существую, произнесло зеркало в ванной, глядя в лицо Рыжебородому. Мир возник вновь. Лицо появилось и пропало. Свет зажегся и погас. Звуки, голоса. Жизнь, произнесло зеркало. Действие. Снова тишина.
В замке повернулся ключ. Свет, шаги у входа в гостиную, голос Кляйнцайта. «Святые угодники!», — сказал этот голос.
В комнате ничего не было, кроме стола и стула. Простого стола и простого кухонного стула. Никогда прежде он их не видел. На столе лежала записка. На белой бумаге — мелкий неразборчивый почерк:
Поверь мне, это было очень трудно, но я таки сделал это для тебя. Рыжий
Кляйнцайт вошел в спальню. Кровати не было. Матрас и белье лежали на полу. Он растворил дверки шкафа. Кроме зимнего пальто, ничего.
Он зашел в кухню. Две тарелки, две суповые миски, две чашки, два блюдца. Два ножа, две вилки, две чайные ложечки, две столовые ложки. Кастрюля, сковородка, чайник, кофейник. Лопатка для жаренья, ножи — хлебный, для разделки мяса, консервный. На полке для продуктов — хлеб, кофе, чай, соль, перец, сахар, растительное масло. Больше ничего. Нет старых банок из‑под краски, стоящих на нижней полке, нет торчащих из них засохших кисточек. Нет ваз. Нет жестянки из‑под табака «Золотая Вирджиния», и в ней — покрытых коркой краски старых шурупов. Плита. Холодильник. В холодильнике — пинта молока, свежего. Больше фунта масла. Пять яиц. Кляйнцайт вновь заглянул на полку, где хранились продукты. Варенья нет.
Ни магнитофона, ни пишущей машинки, ни паспорта, ни радио, ни граммофона, ни скрепок для бумаги, ни страховых полисов, ни крема для обуви. Ни книжных полок, ни книг. Вся его библиотека состояла теперь из Ортеги–и-Гассета да пингвиновского издания Фукидида, которые он принес с собой из госпиталя. Он уже читал Ортегу, он вообще не хотел знаться с библиотекой, состоящей всего из двух книг. Он вышел в коридор, оставил книгу у двери женщины, которая обучала ораторскому искусству и игре на фортепиано. Взял Фукидида с собой в ванную, поднес его к зеркалу. Пелопонесская война, прочитало зеркало в зеркальном порядке. Офигеть, сказало зеркало.
Обратно в столовую. Пластинок нет. Он напел начало «Die Winterreise», представил, как бы это звучало, сыграй он его на глокеншпиле. Получалось не очень.
Внезапно он почувствовал, что ему недостает аквариума, его мерцающего зеленоватого освещения, загадочной улыбки и роскошных форм русалки. В горле его застряло рыдание от осознания этой потери.
На простом столе стояла пепельница. По крайней мере, подумал Кляйнцайт, он не хочет, чтобы я бросил курить. Он поднял с пола телефон, набрал 123, узнал, что на счет три будет 7.23 и сорок секунд, поставил свои часы.
Он положил обернутую в коричневое желтую бумагу на простой стол, сел рядом на простой кухонный стул. Лампы нет. В столе обнаружился ящик. Он выдвинул его, нашел там шесть свечей и спичечный коробок. Он прилепил свечу к блюдцу, зажег ее, выключил свет, закурил, закрыл глаза, пробежал пальцами по страницам «Пелопонесской войны», на одной остановился, открыл глаза, прочел:
«Этот союз был заключен вскоре после установления мира. Афиняне возвратили лакедемонянам пленников с острова. Затем наступило лето одиннадцатого года войны. Этим заканчивается описание первой войны, которая продолжалась непрерывно в течение этих 10 лет»[3]
Нда, это тебе не И–цзин, сказал Кляйнцайт.
Я занимаюсь своей работой, а ты занимайся своей, огрызнулся Фукидид.
Кляйнцайт распечатал желтую бумагу. Она уставилась на него, словно гигантский спрут. Он завернул ее снова, закрыл глаза, полистал Фукидида, остановился, открыл глаза, прочел:
«Воины, отважно разделившие со мной опасность! Пусть никто из вас не стремится в настоящий тяжелый момент выказать свою рассудительность, тщательно взвешивая окружающие нас угрозы. Лучше без долгих размышлений идти на врага в твердой уверенности, что и на этот раз победа будет за нами. Там, где выбора нет, как у нас здесь, нет места и для долгих колебаний, ибо нужна быстрота и риск…»
Неплохо, похвалил Кляйнцайт.
Всегда к услугам, отозвался Фукидид.
Кляйнцайт не глядя развернул желтую бумагу, отделил наугад несколько листов, взял фломастер, записал три строчки, посвященные фарфоровой русалке:
Темный–темный осенний дождь,
Освещенный изнутри аквариум;
Улыбка русалки!
Затем он написал, так быстро, насколько мог, стихотворение о морской черепахе и другое, про жестянку из‑под табака «Золотая Вирджиния», задул свечу и отправился спать.
Наутро, позавтракав, он переписал оба стихотворения на несколько отдельных листов, взял глокеншпиль и желтую бумагу, по пути купил у Раймэна катушку скотча и диванную подушку и спустился в Подземку. Добравшись до своего места, он написал на листе желтой бумаги:
СТИХОТВОРЕНИЯ, 10 пенсов
Он прилепил это объявление и два своих стихотворения к стене, сел на подушку, заиграл на глокеншпиле мелодию про морскую черепаху и жестянку из‑под «Золотой Вирджинии».
Кто‑то из прохожих просто читал стихотворения, не покупая их и не бросая деньги в футляр из‑под глокеншпиля. Кто‑то кидал деньги, но стихотворения не покупал. Спустя некоторое время стихотворения все‑таки раскупили. Кляйнцайт сделал новые копии, приклеил их к стене. К обеду он продал уже шесть экземпляров стихотворения про морскую черепаху и четыре — про жестянку из‑под табака, получив за все это 1 фунт 75 пенсов. Когда меня нашел Фукидид, я был ничем, с гордостью подумал он. А теперь посмотрите‑ка на меня.
Полдень был буквально нафарширован туристами. Некоторые, купив его стихотворение, фотографировали его самого. Ничего, думал Кляйнцайт. Небось, завидев тут Гомера, они сфотографировали бы его тоже. После вечернего часа пик он сосчитал дневную выручку. 3 фунта 27 пенсов и какой‑то ключ.
Кляйнцайт оглядел ключ. Ключ был не его, и он не видел, чтобы кто‑нибудь бросил его. Это был ключ от американского автоматического замка, сделанный из латунной заготовки. От той комнаты с надписью ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА, комнаты Рыжебородого? Тот получил свой ключ от прежнего человека желтой бумаги, который, скорее всего, был Легковоспламеняющимся. Тот отдал свой ключ и умер в госпитале. Когда Рыжебородый отказался от желтой бумаги, они поменяли замок в той комнате. Теперь вот ключ переходит Кляйнцайту. От кого? Он попытался вызвать в памяти всех, кто проходил мимо него за весь день. Возможно, Рыжебородый был просто эксцентричный миллионер, держащий эту комнату специально для людей желтой бумаги, и его сказки про то, что ему негде ночевать, были просто способом проверить Кляйнцайта. Он почувствовал, как по его телу прокатилась волна благодарности. Он не один! Кто‑то присматривает за ним, подбросил ему ключ! Может, он и не от комнаты ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА. Может, от женщины? Но тогда она должна была оставить ему записку, от какой двери этот ключ. Не может быть, чтобы от женщины. Это покровитель, такой, каким он и должен быть. Покровитель! Кляйнцайту представилась собственная фотографии на обороте суперобложки. Коктейли, красивые доступные женщины, не вместо Медсестры, конечно, а так, в дополнение к ней.
