Абсолютной уверенности в том, что это она, не было; это было даже маловероятно. Среди мятежников вполне могла оказаться какая-нибудь фанатичная амазонка-республиканка. А если это так, прилично ли бомбить женщину? Командор Картрайт начал задумчиво подкручивать свои усы после того, как Маунткэттен обрисовал ему обстановку: шесть матросов убито, двадцать пять ранено; что касается положительных результатов обстрела, то они были незначительны. Картрайт приказал прекратить огонь и отправить радиотелеграмму, дабы известить генерала Максвелла о присутствии женщины среди мятежников на набережной Иден и запросить дальнейших указаний.
XLIX— Антракт, — объявил Келлехер.
— Они сдохлись, — сказал Маккормак.
— Непонятно, с чего бы это, — сказал Мэт Диллон.
— А нам передышка, — сказал Каллинен. — Это нас немного взбодрит.
Келлехер засуетился возле своего пулемета.
— А Кэффри? — спросил О’Рурки.
— Кажется, наверху здорово бабахнуло, — сказал Мэт Диллон.
— Дева Мария, Дева Мария, — зашептал Галлэхер, хватаясь руками за голову.
— Что с тобой?
Галлэхер, дрожа как охотничая собака, жалобно заскулил. Келлехер, оставив «максим», похлопал его по спине.
— Ну что, старина, — участливо спросил он, — расклеился?
— Расскажи нам о Кэффри, — произнес Маккормак.
— Я же сказал, что там здорово бабахнуло, — объявил Диллон. — Пойду посмотрю.
Он пошел. Занеся ногу над первой ступенькой, он поднял голову и увидел Герти, которая наблюдала за ними и слушала, что они говорят. Стояла она прямо, смотрела неподвижно; ее мятое платье было окровавлено. Мэт Диллон испугался. Во рту у него все слиплось. Он с трудом произнес: «Она не убежала». Остальные повернулись и посмотрели на нее. Галлэхер перестал плакать.
Герти шевельнулась и стала спускаться по лестнице.
Диллон медленно отошел к сбившимся в кучку товарищам.
Она подошла к ним. Села. И очень мягко сказала:
— Я бы поела омаров.
LОна уселась перед ними и начала медленно есть. Доела и протянула Галлэхеру пустую консервную банку; тот принялся ее (консервную банку) задумчиво ощупывать. О’Рурки налил ей стаканчик уиски, который она сразу же осушила.
— Вы прятались? — спросил Маккормак.
— Это допрос? — спросила Герти.
Она вернула О’Рурки пустой стаканчик.
— Он мертв, — сообщила она. — Его голова — здесь (она махнула рукой), а тело — там (она махнула рукой в другую сторону). Какой ужас, — добавила она из приличия. — Снаряд разрушил часть стены. Я бы выпила еще.
О’Рурки налил ей полный стаканчик уиски, который она сразу же осушила.
— Вы прятались? — снова спросил Маккормак.
— Но Кэффри не мог не знать, — встревожился Диллон. — Он что, соврал? Где вы были?
— Бедный Кэффри, — сказал Галлэхер и снова запричитал: — Бедный Кэффри!
— У него спросите, — ответила Герти и кивнула в сторону Галлэхера.
— Когда ты относил паек для Кэффри, ты ее видел?
— Какой ужас, Дева Мария! Какой ужас!
Маккормак бросил на Герти внезапно и неимоверно встревоженный взгляд:
— Что вы с ним сделали? Что вы нам плетете про какой-то снаряд? Вы его убили? Вы его убили?
— Сходите и посмотрите.
Выглядела она очень спокойной, слишком спокойной. Повстанцы держались от нее на расстоянии. Дежуривший у амбразуры Каллинен постоянно оборачивался и с удивлением смотрел на нее. Она улыбнулась ему. После этого он уткнулся в бойницу и больше не оборачивался.
— Почему вы улыбаетесь? — спросил Маккормак.
Но она уже не улыбалась.
— Схожу посмотрю, — сказал Мэт Диллон.
Этот никогда не упускал возможности куда-нибудь сходить.
— Там крови по колено, — предупредила его Герти. — Какой ужас, — добавила она из приличия.
— Дева Мария! Дева Мария! — причитал Галлэхер.
Маккормак и О’Рурки его обматерили и как следует встряхнули. Галлэхер успокоился. Повернувшись спиной к Герти, он подобрал свою винтовку и подобрался к одному из забаррикадированных окон: на борту «Яростного», кажется, ничего не происходило.
— Как называется корабль, который нас обстреливает?
Все отметили «нас», но ни один из караульных ей не ответил. О’Рурки сообщил ей, что речь идет о «Яростном», и спросил:
— Почему вас это интересует?
— У каждого корабля свое название.
«Она не очень любезна ко мне», — подумал О’Рурки.
— Если, — продолжал Маккормак, — если, как бы это сказать, если вы не виновны в смерти Кэффри и если Кэффри действительно мертв, мы сдадимся британцам.
Каллинен и Галлэхер вздрогнули, повернулись и посмотрели на О’Рурки; тот даже не понял почему.
Герти сделала вид, что раздумывает, и ответила:
— Я не хочу.
— Так, значит, вы прятались? — в очередной раз спросил Маккормак, который никак не мог отвязаться от этой мысли.
— Да, — ответила она и сразу же добавила: — Кэффри об этом знал.
Галлэхер и Каллинен отвели от нее взгляд и вернулись к наблюдению за по-прежнему спокойным «Яростным».
Маккормак чувствовал себя все более и более неловко.
— Ах, Кэффри, Кэффри, ах! — недовольно пробурчал он и замолчал, бросив пугливый взгляд на Герти; он страшно боялся, что она решится внезапно и публично возобновить свои действия, неприличные до невообразимости, если не сказать — до невероятности; греховные действия, в которых невозможно даже исповедоваться, ибо в катехизисе об этом не упоминается; впрочем, Маккормак не особенно хорошо себе представлял, в чем женщины способны исповедаться перед священником; он поймал на себе взгляд Герти, но ничего в нем прочесть не смог; командира бросило в дрожь. Он снова забурчал, но уже совершенно бессвязно: «Ах, Кэффри... Кэффри...» — потом вдруг решился: «Нужно принять решение», — решил он и повел себя по-командирски решительно. Не дожидаясь, пока подчиненные отреагируют на его решение о принятаи решения, он вскочил, схватил Герти за руку, подвел опешившую девушку к одному из кабинетов (к тому самому, в котором Галлэхер и Келлехер складировали труп привратника), подтолкнул ее и запер за ней дверь на два оборота ключа, который прочувствовал на себе всю решимость командирской хватки.
Маккормак вернулся к товарищам и произнес следующее:
— Дорогие друзья и товарищи, так продолжаться больше не может. Я говорю не о британцах, они нас уделают, это уж точно, нам крышка, нечего хорохориться, хотя напоследок мы им здорово всыпем, проявим геройство, настоящее геройство, черт бы нас побрал, что касается геройства, то мы им покажем геройство, это уж точно, но что касается девчонки, то это никуда не годится, чего это она вздумала прятаться в туалете, когда разразилась битва, теперь от нее не отвяжешься, что ей нужно, непонятно, но совершенно очевидно и однозначно, что она что-то задумывает, да что там задумывает — обдумывает! А может, уже все обдумала. Нет. Нет. Нет. Пока эта паршивка с нами, все шиворот-навыворот, нужно принять решение, решение совершенно очевидное и совершенно однозначное, черт побери, и это еще не все, нужно объясниться насчет нее, нужно сказать всю правду насчет нее. Вот что я думаю: я здесь командир, и я принимаю решение: прежде всего принять какое-нибудь решение как командир, а здесь командир — я, а после этого или скорее перед этим сказать всю правду о том, что касается по поводу насчет этой особы женского пола, которую я только что затворил в кабинете.
После выступления воцарилась гробовая или даже загробная тишина. Такая запредельная, что даже дежурившим у амбразур стало не по себе.
Каллинен повернулся и объявил:
— На «Яростном» по-прежнему спокойно.
Десятую долю секунды спустя Галлэхер повернулся и объявил:
— На «Яростном» по-прежнему спокойно.
Тут возникло явление интерференции, совсем как на лекции по физике, при сравнении скорости света и звука.
Но присутствующим на интерференции было утробно наплевать. Они переваривали то, что им выдал Маккормак. Смысл произнесенной речи запал караульным так глубоко в душу, что они забросили свою амбразуродозорную деятельность с пренеприятнейшим риском быть вероломно и коварно атакованными подлыми британцами.
Келлехер потерся животом о ствол «максима» и оборвал затянувшуюся паузу следующим обращением:
— Коли ты командир, то продолжай дальше и начинай сначала говорить правду по поводу насчет личности, которую ты только что затворил и которая принадлежит к противоположному нам полу.
— Лады, — сказал Джон Маккормак.
Он засунул руку в распах рубахи и почесал волосатое пузо.
Затем сконфуженно замер.
— Кстати, — сказал Келлехер, — что там делает Диллон? Что-то его долго нет.
LIУвидев плавающую в луже крови и на значительном расстоянии от тела голову Кэффри, портной с Мальборо-стрит Мэт Диллон упал в обморок.
