— Верно! Обратите внимание, что этот год расположен в середине Эпохи Ночи. Почти мистика!
Брюх чокнулся, влил в себя сладкую тягучую гадость и спросил:
— И все-таки, кем вы работаете?
— Спасателем на волжском пляже. Я ведь в юности плавал за сборную, был чемпионом спортклуба армии. Ну, обманываю. Был вторым. Засудили! Фотофинишей тогда не было. Но то, что хорошим был пловцом, — правда.
Они пожали друг другу руки.
В субботу Кух обзвонил всех
В субботу Кух обзвонил всех хронопов и сообщил о намерении сходить на кучу. В первый раз после больницы. Хронопы встретились на Сенной автостанции, дождались компанию Вайтснейка и вдесятером поплыли под откос. Шли себе мирно, и что же… Под лестницей развивалось подобие драки. Пятеро шакалов окружили одного крупного чувака и методично превращали его в кровавую “грушу”.
Вайтснейк зычно крикнул: “Наших бьют!” И хронопы побежали отбивать чувака. Шакалы оказались нетрусливого десятка и попытались сохранить лицо, но в конце концов дали деру. Парень, попавшийся им в лапы, был хорошо побит, но держался молотком. Когда его спросили, не проводить ли до остановки, он спросил: “Зачем?” — и уверенными ногами направился вниз, в сторону кучи. По дороге перезнакомились. Пацан назвался Соровым. Сумка с пластами чудесным образом осталась у него, не отдал шакалам. Пока спускались на кучу, он показал, что у него там. 80-й “Genesis”, 75-й сольник Стива Хаккета, 78-й “Talking Heads”, дебютник “The Doors”. Чувак-то своим оказался.
— А я вас помню, вот тебя точно, — и показал на Куха. — Вспомни-ка, у тебя был пласт Сантаны “Abraxas”, и ты поменял его на “Ram” маккартниевский, так вот тот “Ram” был мой…
— И я тебе еще трешку добил, — припомнил Кух. — Но я тебя с тех пор здесь не встречал.
— Я вообще-то стараюсь не пропускать. Просто не в каждое воскресенье могу, иногда работаю, у нас посменно. А бывает и неохота. С Мончаги-то ехать полтора часа. И то если сразу автобус подойдет.
— Ты с Мончаги? — Кух жил в тех же степях. — Можно вместе ездить. Встречаемся у аптеки — и на шестьдесят восьмом до площади Свободы.
Обменялись телефонами. Обмен в тот день был никудышный.
В понедельник, на следующий день после кучи, Кух рассказывал хронопам, что они с Соровым вместе тряслись до Мончаги на шестьдесят восьмом.
— Знаете, где он работает?
И Кух выложил все, что знал. Про подземную дорогу, про экспедиторский отдел. Дорога до Мончаги длинная, был длинным и рассказ Сорова.
— Поможет выехать за “китайку”? — осторожно спросил Бух. — С ним до Саранска, а там можно взять билеты в питерскую сторону. Или опять же автостопом. Хотя автостопом долго, быстрее на поезде.
— Пока не знаю. Но я тоже обо всем этом размечтался.
— До Нового года мало времени осталось. Надо бы раскочегарить Сорова. — Нюх взял быка за рога. Бух посмотрел с упреком. Да и остальные тоже.
— Все понимают, что времени мало, но как его заставишь? — Бух повернулся к Куху. — Ты поговорил с бабушкой? Сможет она нам достать на декабрь справки, что мы больны? Надо бы с числа двадцать пятого. На недельку. А там уже праздники, и мы успеем вернуться.
Кух полез в сумку за листом бумаги.
— Говорил. Но надо, чтобы каждый сообщил номер своей поликлиники. И она постарается достать бланки отовсюду. Вникла в проблему, обзванивает знакомых врачей.
— Невероятно. — Все обернулись к Духу. Он произнес эту фразу, ни к кому не обращаясь. Заметив внимание остальных хронопов, проговорил: — Наверное, в тоннеле под “китайкой” такие жирные крысы водятся! Мутанты!
— Уж наловишь так наловишь, — успокоили его. И отправились в гастроном, туда, слышали, привезли “Агдам” в “бомбах”.
Вечером в дверь хронопа вновь постучал Виссарион Игоревич. Брюх открыл. Увидел в руках у отставного майора флакон водки.
— Мне показалось, что вы мне вчера не поверили. А я уезжаю завтра утром на некоторое время, не знаю, когда вернусь, да и вернусь ли, поэтому принес вам некоторые доказательства своей теории.
Рябов подошел к книжным полкам:
— Вот у вас томик с дореволюционной историей России… — Вынул. — Что же мы тут находим? Первого сентября одна тысяча девятьсот одиннадцатого года в киевском оперном театре на представлении “Царя Салтана” был убит двумя пулями, выпущенными из браунинга, премьер-министр Петр Аркадьевич Столыпин, рожденный в шестьдесят втором году века прошлого. Убит неким агентом охранки, впрочем, это не важно.
А важно то, что Россия, начавшая было после реформ Столыпина возрождение из глухоты и слепоты, с убийством премьера впала в окончательный коллапс и позволила себя ввергнуть в революцию. Убийство премьера и есть предтеча революции. Спрашиваю вас — произошла бы революция, кабы не эти выстрелы в киевском театре? Большущий вопрос.
Мысли Брюха метались, а Рябов продолжал:
— А что же случилось через семьдесят два года после выстрелов на “Царе Салтане”? Вы не забыли, что один цикл истории равен семидесяти двум? Так что произошло? — Майор на самом интересном месте принялся разливать свою водку.
Брюх вынужден был смириться с потерянным мотивом и переключился на рассказ майора. Взял стакан.
— А вот что произошло. Некий южнокорейский пассажирский самолет нарушил воздушное пространство СССР, нашей с вами страны, и, естественно, был сбит нашим доблестным истребителем. Погибло двести шестьдесят девять пассажиров и членов экипажа. Вы слушаете вражьи голоса? Там об этом подробно рассказывали.
— Какая связь?
— А связь есть. Этот инцидент в небе — да что там инцидент, просто убийство мирных пассажиров — привел к новому, как сейчас говорят, витку напряженности, доведению холодной войны между сверхдержавами до кромешного оледенения.
— Так что же в этом хорошего?
— Ничего. Но просто Аннушка разлила маслице.
— И?
— И это предтеча. Скоро — пока не могу назвать, насколько скоро, — очередной генсек умрет, и страна станет другой.
— Это не доказательства, а догадки. — Брюх уже разливал жидкость по стаканам. — Хотя за такое блестящее пророчество надо выпить. Вы упоминали, что летом работаете спасателем на пляже. А зимой? — Служба майора стала навязчивым вопросом хронопа.
— Зимой обеспечиваю прорубь для моржей. Но платят мало, на жизнь не хватает. Приходится браться за всякие халтуры.
— Какие?
— Самые разные. Акваторию Волги и Оки я знаю хорошо. Вот и обращаются ко мне. Вы уж присмотрите за комнаткой, пока меня нет. Впрочем, даже и жить у меня можете. Баллон с газом новый. Если что сварить, разогреть — запросто.
И, оставив ключ, он испарился.
Из дневника Алюни
А вот и первые репрессии…
21-го у Буха должен был быть первый гос — по марксизму-ленинизму. Он, конечно, посещал семинары плохо, в лучшем случае — через один, но такого все равно не предвидел. Пришел сдавать гос со своим потоком, но ему сообщили, что он не допущен к экзамену. Поплелся на кафедру выяснять, но с ним и говорить не стали. По существующим правилам пересдавать гос можно лишь через полгода, автоматически и диплом переносится на осень.
Бух рассказал, что Следняков обещал ему нечто подобное, но он не поверил. И вот здрасте. Диплом осенью (через год) — может, и не трагедия. Но если все так пойдет, они (мои коллеги!) еще что-нибудь придумают. Репрессивный орган, fucking hell.
Кух, как и договаривались, пришел к Сорову в четверг
Кух, как и договаривались, пришел к Сорову в четверг. Соров успел отоспаться после смены, пребывал в бодром расположении духа. Обстановка у экспедитора была спартанская — шкаф, стол, диван. Однако Кух заметил, что все предметы новые, только что из магазина. В шкафу было втиснуто не меньше трех сотен пластов. Заметив восхищенный взгляд, Соров наслаждался произведенным эффектом.
— Вот. Все альбомы “King Crimson”, “Genesis”, “Gentle Giant”, “Jethro Tall”, Фрэнка Заппы, многие заказывал у фарцовщиков специально. Чтобы из столицы привезли. Еще я собираю пласты Дэвида Боуи, “T.Rex” и “Emerson, Lake & Palmer”. К сожалению, нет только концертного тройника Эмерсона. Говорят, очень хороший. Собраны, конечно, все битлы, роллинги, “Кровь, пот и слезы”, кое-какие альбомы “Чикаго”, мне, правда, их последние работы не в кайф, слишком попсовые. И не без Саймонов и Гарфункелов, конечно. Коллекционирую только в отличном и хорошем состоянии. Запиленные сливаю.
