Ознакомительная версия.
В груди булькала вялая, бессильная злоба. На самого себя. На всю свою глупую жизнь. Ему хотелось взять эту сумку и запустить ее через забор, в лес. Чтобы она навсегда улетела из его жизни. Но он сидел не шевелясь. Он даже встать бы сейчас не смог, так ослабел. Ему было страшно, но уже не за деньги. У него никогда не болело сердце, и он не знал, как оно болит, но сейчас в груди, слева, было тяжело. Давило.
Он взял сумку, наполненную влажными зелеными бумажками, бросил в нее две сухие пачки, застегнул и вышел. Мело по-прежнему, даже сильнее. Снег налипал на куртку, на сумку. Он шел, осторожно переставляя ноги. На них тоже налипло, на все его тело, на него самого налипло. Было бы где присесть, он бы и сел — такая странная слабость была во всем теле. Дошел до машины, бросил сумку на заднее сиденье. Посидел, прислушиваясь к сердцу, зачем-то пощупал пульс. На часах было около двенадцати, он провел здесь больше двух часов.
На дороге никого не было, но Костя ехал медленно. В голове было мутно. Временами у него почему-то начинали трястись руки и все тело пробирал озноб. Он стискивал зубы, пытался о чем-то думать, чтобы привести себя в порядок, но ни о чем не думалось.
Автоматически остановился на недорогой деревенской бензоколонке. Он на ней всегда останавливался, когда ехал с дачи. Никого не было. Оператор в зарешеченном окошечке сидел, смотрел телевизор. Экран светился и мигал яркой картинкой. Костя залил полный бак и снова выехал на дорогу. Он завидовал этому пожилому мужику. Так у него там было уютно. Тепло, телик смотрит. Наверное, и пивка выпил. Костя не любил пива, но во рту пересохло, и он подумал о нем с удовольствием. Хорошо бы купить пару бутылок.
Но потом он вспомнил про деньги. Не надо бы с такими деньгами останавливаться. Он обернулся на заднее сиденье — сумки не было. Костя глянул внимательнее, за спинку своего сиденья, вниз, опять страшно заколотилось сердце и закружилась голова, он остановился у ближайшего фонаря и вышел из машины. На заднем сиденье ничего не было. Вообще ничего. Он точно помнил, что бросил их именно сюда, но проверил и в багажнике — там тоже ничего. Насос. Инструмент. Костя проверил все еще раз и сел за руль. Вернулся на заправку, обошел вокруг колонки, заглянул в окошечко, спросил про сумку. Мужик пожал плечами и покачал головой.
Костю заклинило. Он сидел в машине и тупо перебирал, как и что он делал, как ковырялся в подвале, как шел по колено в снегу, вспоминая, выключил он свет на даче или не выключил, как потом бросил, именно бросил сумку на заднее сиденье. И она там лежала. Точно лежала, он это хорошо помнил. Он не понимал, зачем он это вспоминает. Вспомнил даже, как сказал, чтобы они пропали. Вслух сказал! Костя задумался. Совсем уж дурь лезла в голову про каких-то бесов, которые дали и они же забрали. Он ничего не понимал, понимал только, что он один против этих бесов. Совсем один.
Сердце вдруг сжалось так, что он испугался, завел мотор и поехал. Он уже не думал о деньгах, ему было страшно за свое сердце. Вспомнил, что помогает коньяк, и ему жутко захотелось выпить. И еще к Вере захотелось. Сейчас приеду, посидим, с ней. На секунду даже легче стало. Но он представил, как он ей говорит… и опять захлестнуло ночным погребом, грязной банкой в руках, мокрым снегом, этой сумкой, пухлой, как подушка. И этот нож в руке — неужели убил бы? — мелькнуло страшно. Убил бы человека! За деньги.
Вера не спала. Костя медленно раздевался, думая, как же все это сказать, и не мог придумать. Прошел за стол, сел устало. У него болела голова, и хотелось спать.
— Дай-ка мне водки, мать, я деньги потерял, — выговорил Костя тихо, и сам испугался того, что сказал. Поднял голову на жену: — Все!
Тут у Веры заколотилось сердце. Она, пока ждала его, опять готовилась к тяжелому разговору о его ночных «работах», хотя и не знала, что сказать, и даже, наверное, не хотела этого разговора, а тут еще и деньги. Подумала даже не собрался ли ее Костя совсем уйти вместе со всеми своими деньгами… но в Костином лице не было и намека на ложь. Оно было очень плохое.
Вера сходила на балкон, принесла водку и остатки рыжиков.
— Знаешь, мать. — Костя посмотрел на Веру. Ему хотелось что-то важное сказать. Про то, что он все не так делает, и не знает, как надо делать, и что-то еще, важное, очень важное, — но он не мог — слов не было и давило слева. Тяжело и страшно. — .Я, наверное… не буду. Что-то у меня тут… лягу, пойду.
Он лег, не раздеваясь. Вера вошла.
— Как болит-то?
— Тут, — провел Костя по левой стороне, — в боку.
— Может, сердце?
— Не знаю. Весь бок болит.
Он снова вспомнил про дачу, поморщился и шевельнул рукой. Ладно, мол, пройдет.
Вера вышла, осторожно прикрыв дверь. Он и не мог уже думать, и не хотел, но мысли откуда-то лезли, шуршали в голове, как мыши. Хотелось встать и вытряхнуть их. Да нет, объяснял он сам себе, так все и должно было случиться. И не могло по-другому. Все к тому и шло. Вспомнил кривую ухмылку зятя. А ведь точно, жлоб! Ни себе, ни людям. Появись они сейчас, упади, вот с неба, взял бы и отвез этому бездельнику. Сейчас бы отвез! Легче от этих глупых мыслей становилось. Казалось, что они могут взять — и правда упасть с неба. Куда-то же они делись? Может, отдадут?
Он забывался, как будто даже засыпал ненадолго, и ему грезилось, что деньги целы, что он никуда не ездил и они лежат сейчас в кухне, в шкафу, а другие — на даче в банке. И от этого почему-то становилось еще тяжелее. Он задыхался, открывал глаза, и ему казалось, что он в больничной палате. Безжизненный, серый свет шел из окна. И стены были, как в больнице — пустые и безразличные к его боли.
Вошла Вера, в своем светленьком халатике.
— На-ка, выпей, — подала стакан с чем-то вонючим.
Костя сел на кровати, выпил, поморщился и посмотрел на жену с такой благодарностью, что если бы не темнота, то постеснялся бы.
— Надо бы машину поставить.
— Ложись, не надо ничего, — она стала раздевать его, как маленького, стащила свитер, расстегивала пуговицы на рубашке… и он не сопротивлялся. Только все смотрел на нее, пользуясь темнотой и чувствуя ее родной запах.
— Давай, штаны снимай…
Вера накрыла его одеялом, вышла на кухню, и Косте снова показалось, что он в больнице. Как-то все безвольно, обреченно было. Как будто от него уже ничего не зависело. Еще лекарство воняло.
— Вер, — позвал Костя. Он боялся этой больницы.
Вера легла, он обнял ее слабой рукой, ткнулся носом в пухлую грудь и подумал, что вот лежит мужик, потерявший кучу денег. Но эта мысль не вызвала в нем ничего. Вера чуть заметно гладила его по голове.
— Тебе полегче? — спросила.
И Костя понял, что она плачет.
Костя проснулся, когда уже было совсем светло. Солнце заливало комнату. Шторы стали прозрачными и легкими. Он был совершенно спокоен. Нигде не болело, и ни о чем не думалось. Только в душе была пустота и усталость. Вера что-то делала на кухне. Мелко-мелко стучала ножом. «Капусту в щи режет», — подумал Костя. И ему вдруг вспомнилось детство. Мать вот так же стучала по воскресеньям — пирог с капустой стряпала. И можно было еще малость поваляться. Он пытался вспомнить вчерашнее, но оно было уже где-то далеко — как будто фильм вчера посмотрел с плохим концом. «Повезло мне все-таки с ней, — подумал. — Ни слова не сказала».
Он оделся и пошел поставить машину. На улице была настоящая весна. Солнце палило, капало отовсюду. Вчерашняя метель была чем-то далеким-далеким, будто это было зимой и давно-давно. А он сам будто бы из больницы вышел. Слабый еще. Щурился на сверкающий на солнце снег. «Баню надо достроить, — подумал, — сейчас взял бы Веру, да и съездили бы».
Задница соседа торчала из мотора стареньких «жигулей». Так бывало каждое воскресенье. Костя слабо улыбнулся и подумал с неожиданным облегчением: «Может, Бог у меня их забрал. Деньги-то!»
Деньги лежали в машине. На видном месте — в ногах переднего сиденья. Костя как сел, так сразу их увидел. Он сидел и спокойно смотрел на них. На них и в окошко. На голубое небо.
Дома Костя прошел на кухню, поставил сумку на стул рядом с Верой.
— На вот. Ленке отдай.
— Что это? — не поняла Вера.
— Деньги.
Вера с испугом посмотрела на Костю. Но он ничего не стал объяснять. Вышел на балкон и достал сигареты. «К матери надо съездить… — подумал, — давно не был».
Он смотрел на ясное небо, и виделось ему одно далекое майское утро.
Солнце уже встало. Они с отцом пробираются по заросшей вершинке сопки и просматривают под собой освещенную, по низу еще в тумане, покать. Косули должны быть на склоне, на молодой травке. Идет слепой дождь. Легкие косые нити висят с неба, серебрятся в лучах, а обернешься назад — прозрачно, будто и нет дождика. Они идут осторожно, тихо. И временами Костюха слышит какой-то тонкий, ужасно волнующий запах. Он крутит головой, но все не может понять, что же это. И у отца не спросишь — нельзя разговаривать.
Ознакомительная версия.
