То, что последовало дальше, походило на сон. Человек по имени Ник повел ее к стоящему за вокзалом «воксхоллу», грязной машине с драной обивкой, с мусором на полу, сиденьях и щитке управления. Они переехали реку у Вестминстера и повернули на восток. Стоял не по-сентябрьски теплый, туманный день, и хотя солнечный свет искрился на воде Темзы, воздух был несвежим, пыльным, душным. Ветра не было. Эту часть Лондона Стелла не знала. Узкие улицы тянулись вдоль складов, построенных в прошлом или позапрошлом веке. Свет почти не проникал между зданиями, все окна были либо заложены кирпичом, либо разбиты, либо покрыты пылью. Они миновали свалку за проволочным забором, и Стелла увидела черного котенка, медленно пробиравшегося по мусору. Заброшенные груды бревен и битых кирпичей поросли бурьяном. Людей на улицах было очень мало. За время поездки они заговорили всего один раз, когда Стелле пришло в голову спросить:
– Как он меня описал?
Ник улыбнулся, но не ответил.
– Скажи.
– Рубенсовская женщина.
– А-а.
Это была их шутка. Теперь ее знал и Ник. Стелла задумалась. Как ни странно, она ничего не имела против.
Наконец он глянул в зеркало заднего обзора, и машина остановилась на пустынной улице недалеко от реки. Ник въехал задним ходом в переулок, ведущий в пустой двор позади одного из складов. По трем сторонам стояли здания, с четвертой, прямо перед ними, находился виадук, в его арках размещался оптовый фруктово-овощной рынок. Там тоже не было людей. Ворота и ограды были заперты на висячие замки.
– Приехали, – объявил Ник.
…Стелла вылезла из «воксхолла». Воздух пах апельсинами. Окна окружавших двор зданий уставились на нее, будто слепые глаза. У одной стены валялись старые автомобильные покрышки. Обрывок газеты слегка поднялся в неподвижный воздух. Ник оставил ее стоять у машины посреди двора и вернулся на улицу, через несколько секунд опять появился и повел ее к подъезду одного из зданий. Там было темно, пахло мочой. У Стеллы мелькнула мысль, что ее вот-вот убьют.
Ник распахнул дверь подъезда. В темноту поднималась узкая, крутая лестница. Воздух был холодным, сырым. Пахло плесенью и испражнениями.
– Теперь поднимайся, – сказал ей Ник.
– Где он?
– На верхнем этаже. Иди-иди.
Ник слегка улыбался, и Стелла поняла, что он насмехается над ней – но потому ли, что она так охотно поехала с ним сюда, или потому, что светская дама, вырванная из привычного окружения, теперь утратила свою слабую решительность и колебалась? Он был уже не комичным, а зловещим, но Стелла стала подниматься – что еще ей оставалось делать? Ступени прогибались и скрипели. В воздухе стояла духота. Гладкие деревянные перила были неплотно пригнаны к штукатурке. Поняв, что Ник за ней не идет, Стелла остановилась и оглянулась. Он стоял у подножия лестницы, глядя на нее, и тыкал вверх длинным указательным пальцем.
Стелла миновала несколько лестничных клеток. На верхней запыленное окно выходило во двор. Она увидела Ника, открывавшего дверцу «воксхолла», и отступила назад, свалив с подоконника обрезок железной трубы. Он со стуком упал на пол, подняв облачко пыли. На лестничную клетку выходила дверь. Стелла робко открыла ее. Ей было очень страшно. За дверью находился зал, такой большой, что свет из нескольких окон едва достигал середины пола. Ее глаза привыкли к полумраку. В дальнем конце, в стене, с которой осыпалась почти вся штукатурка, обнажив дранку и шляпки гвоздей, располагались двери.
– Эдгар?
Стелла сделала несколько шагов. Стук ее высоких каблуков казался оглушительным. На ней были косынка и легкий красно-коричневый плащ с поясом, не застегнутым, а завязанным узлом. С плеча свисала большая сумка на ремне. В полумраке стоял бородатый мужчина и смотрел на нее. От неожиданности Стелла вскрикнула. Он направился к ней, улыбаясь, и она побежала навстречу ему.
Стелла вернулась в начале седьмого, и когда вышла из ванной, Макс был уже дома. Он пребывал в хорошем настроении, что в те дни случалось не часто. Спросил, удачной ли была поездка. Интерес его был деланным, и Стелле не составило труда изобразить досаду по поводу того, что в пятницу придется ехать снова. Макс предложил ей погулять в саду перед ужином, и она сочла благоразумным согласиться.
Они пошли в огород, и Стеллу позабавило, что официально это территория Макса, тогда как она повсюду ощущала присутствие своего любовника. Теперь бородатого! Вечер был теплым, воздух неподвижным, душным. Летняя растительность истощила почву, после короткого периода зрелости должно было начаться увядание. Из-за садовой стены доносились назойливые птичьи крики.
– Ты виделась с Брендой? – спросил Макс, когда они шли по дорожке, останавливаясь то у одного, то у другого растения.
– Времени не хватило.
– Ну еще бы, с какой стати тебе ехать к ней? Моя мать надоела тебе за лето. Да еще эта история…
Стелла перебила мужа:
– Мы с Брендой, когда нужно, находим общий язык. И я довольна, что она приезжала. Помогла мне с Чарли.
Они подошли к оранжерее. Работы там не возобновлялись, и она выглядела развалиной, похожая на скелет. Большой белый каркас слегка поблескивал в угасающем свете. Макс вздохнул. Разговор неизбежно перешел к первым дням после побега Эдгара. У них еще не было возможности подробно обговорить события тех дней и то, как они отразились на положении Макса в больнице. Может, никак? Они сели на скамью возле стены и закурили. Макс опять спросил, как она провела время в Лондоне, и Стелле не без труда удалось вернуть его к более привычным темам, связанным с работой. Она задалась вопросом, почему он уделяет ей столько внимания, и вспомнила, как Макс несколько дней назад сказал, что теряет ее. Тут ей пришло в голову, что раз она собирается видеться с Эдгаром регулярно, то надо восстановить с мужем прежние отношения.
Макс взял Стеллу за руку.
– Хорошо здесь вечером, – сказал он. – Тебе холодно?
– Слегка озябла, – ответила она. – Нужно было захватить кофту.
– Пойдем обратно.
Они пошли в сумерках по дорожке к дому, держась за руки.
О поездках Стеллы в Лондон я узнал только несколько дней спустя. Положение ее тогда было критическим. В первые, мучительные дни их связи нервное напряжение, как ни странно, ощущалось менее остро. Тогда она опасалась, что существующие препятствия как раз и разжигают страсть, что без них и создаваемого ими напряжения она стала бы тупо, вяло удивляться, чего ради идет на такой риск. Иногда, призналась Стелла, в глубине души, в каком-то ее уголке, где главное место занимали благоразумие, безопасность, уверенность, она даже немного надеялась, что страсть перегорит и ей удастся избавиться от этого наваждения, словно бы поработившего ее…
Теперь уже нет. Теперь все то, на чем раньше держалась повседневная жизнь – обязанности, семья, забота о внешности, заведенные порядки, – превратилось в проформу. Стелла сохраняла ее, но лишь из соображений холодной практичности: она не хотела привлекать к себе внимание, допускать, чтобы кто-то помешал ей ездить к Эдгару.
Так что же произошло?
Стелла всплакнула, описывая, как в тот день поднялась на верхний этаж и там ее ждал Эдгар. Они, не теряя времени, поспешили в дальний конец зала, в комнату, которую Эдгар называл своей мастерской, взобрались по лесенке на что-то вроде широкой полки и улеглись на матрас. Я снова стал тщательно вдаваться в подробности: мне было любопытно, отличался ли этот секс от того, что был на территории больницы, но она лишь сказала, что тут им впервые не требовалось соблюдать тишину. Я решил, что все протекало примитивно, поспешно – и шумно. Затем, лежа нагими поверх одеяла, они разговаривали о событиях после побега, о том, как уже в Лондоне Ник приехал за Эдгаром, привез его сюда и отдал ему свою мастерскую. Стелла сказала, что впервые видела подобную комнату – с почерневшими кирпичными стенами и высоким потолком, под которым тянулись трубы. Три больших окна выходили на запертый склад по другую сторону улицы. Большой, придвинутый к стене стол был завален чертежной бумагой и другими материалами. Комната понравилась Стелле, она чувствовала себя в этой художественной мастерской смелой, незаурядной, свободной. Спустясь, она ходила там в расстегнутом плаще, со стаканом виски, брала в руки то одно, то другое, пристально разглядывала все. Потом, снова в постели, сказала Эдгару, что держалась на слепой вере и джине, дожидаясь его звонка.
– Значит, ты не сомневалась во мне.
Стелла повернулась к Эдгару и покачала головой.
– У меня бы возникли сомнения.
– Ты не я.
– Тогда кто же?
Стелла прижалась к нему, стала гладить его тело, потом лицо, погружая пальцы во влажную бороду. Они снова занялись сексом, время летело, и лишь когда она, сев, сказала, что ей пора уезжать, прозвучала единственная неприятная, зловещая нота. Эдгар шевельнулся у нее за спиной.
