— Я? — Адела удивленно вскинула брови. — В Индию?
— А что тут такого?
— Индия. — Глаза у Аделы как будто вспыхнули. — Вот было бы… О боже. Мы вдвоем… и Индия. Свет в глазах потух. — Родители никогда меня не отпустят. Такие расходы…
— Я могла бы попросить отца…
Адела рассмеялась:
— Ты представляешь, что скажет моя мать, если я вдруг ни с того ни с сего объявлю, что собираюсь в Индию? Рыболовецкий Флот хорош для девушек с двумя-тремя неудачными сезонами или для таких, как ты, у кого там семья. А я? Нет, никогда. Матушка считает, что мужчины, служащие в Компании, это что-то вроде мирской приправы к миссионерским крокетам. Мы с тобой болтаем о Фанни Паркс, а она думает, что женщин там похищают и прячут в гареме. Представь меня в гареме.
Фелисити не ответила. Адела в гареме? Смешно. И в то же время не смешно.
Адела погладила подругу по изящному запястью:
— У меня за спиной всего один сезон, и матушка еще не потеряла надежду. Может быть, через несколько сезонов, если ничего не получится, она отчается и отпустит меня на все четыре стороны.
— Но это же столько лет!
— А как еще? — Адела опустила голову. — Ох, что же я буду без тебя делать.
Фелисити закрыла глаза, словно у нее разболелась голова.
— Я никуда не поеду. Останусь и подожду, пока ты не сможешь поехать со мной.
— Нет! — Адела резко выпрямилась. — Так нельзя. Этого я тебе не позволю. Подумай, сколько предложений тебе придется отвергнуть. Ты уедешь, а я присоединюсь, когда смогу. У каждой из нас долг перед собой, не забыла?
— Ты серьезно?
— Да. — Беспечный тон давался Аделе нелегко. — У каждой свой путь, к тому же у меня есть сейчас Кэти. Знаешь, я ведь учу ее читать.
Фелисити вздохнула:
— Как же мне будет недоставать тебя.
— Нам обеим будет трудно.
Прошел месяц. Адела и Фелисити стояли на пристани ливерпульского порта, и свежий сентябрьский ветерок трепал их юбки. Обе молчали, не находя прощальных слов. Толпа шумела все громче, и люди уже сновали туда-сюда по широким сходням. Груженные багажом кебы еще влетали на пристань, и рука громадного парового крана подхватывала ящики и тюки, вскидывала в небо и опускала в трюм. Между поднимавшимися на борт легко угадывались возвращавшиеся после визита домой жены военных — на лицах их застыло выражение смиренной покорности.
На носу корабля собралась небольшая группа пассажиров третьего класса — миссионерши в унылых, однообразных одеждах. Открыв маленькие черные книжицы, сборники духовных гимнов, они завели печальную песнь об опасностях далекого пути и ожидающем их в чужих краях одиночестве.
— Какие дуры, — пробормотала Фелисити. — Как будто путешествие — это наказание.
— Я буду скучать. — Адела крепко обняла подругу, и некоторое время они стояли, тесно прижавшись. Чуть в сторонке Кейтлин присматривала за вещами Фелисити. Когда погрузка закончилась, а девушки так и не разомкнули объятий, Кейтлин крикнула:
— А вон и ваш сундучок!
Они опустили руки и отступили на шаг. Фелисити пообещала писать из каждого порта: Гибралтара, Александрии, Коломбо. Они говорили то же, что и все, договаривались о том же, что и все, — только лишь для того, чтобы как-то облегчить расставание. Корабль дал гудок. Фелисити взошла на борт «Камбрии», протолкалась к поручню и послала на берег воздушный поцелуй. Адела и Кейтлин махали, пока судно не отвалило от пристани, и, когда первая тихонько всхлипнула, вторая сжала ее руку.
1947
Мартин ворвался в дверь, как предвестник штормового фронта. Раскатывая повсюду в «паккарде» с опущенным верхом, он так загорел за несколько месяцев, что стал темнее некоторых индийцев. Когда я сказала ему об этом, он рассмеялся и ответил, что пытается смешаться с местным населением. Кроме того, он перестал носить носки и коричневые туфли и переключился на легкие кожаные сандалии, что было вполне разумно в условиях тамошнего климата. Себе и Билли я тоже купила сандалии, из-за чего мы стали похожими на туристов, но этническая принадлежность черноволосого и смуглолицего Мартина могла вызвать сомнения.
С его появлением атмосфера моментально изменилась: Билли притих, я напряглась, ощущая исходящее от мужа беспокойство.
— Какие новости?
Мартин подхватил Билли на руки.
— Потом. — Он поцеловал сына. — Ты как, Бо-Бо?
— Хорошо. — Билли положил ручонки Мартину на щеки. — А тебе грустно, папа?
— Грустно? Мне не может быть грустно, когда рядом вы с мамой.
— Нет, тебе грустно.
Мартин невесело улыбнулся и опустил Билли на кровать. Потом мы сели за стол и ели горчичное карри с чем-то, что внешне напоминало курицу, но вкусом и текстурой смахивало на старую кожу. Еще Хабиб оставил нам миску райта — охлажденного йогурта, смешанного с порезанными огурцами, своего рода кулинарный огнетушитель. Мартин отправил в рот кусочек карри, и я приготовилась услышать привычные охи и стоны, но он только моргнул и потянулся за водой.
— Райта гасит специи лучше воды, — заметила я.
— Пробовал. Мне просто не нравится райта. — Он прополоскал рот и шумно выдохнул.
— Так что сегодня случилось?
Мартин снял очки и потер глаза.
— Беспорядки в Лахоре, поджог в Калькутте. Жертвы исчисляются десятками. Сколько пострадало, одному лишь Богу известно.
— И это все во имя религии?
Мартин презрительно хмыкнул.
— Я дал телеграмму в университет. Хотел напомнить, что у меня здесь семья, жена с сыном. Чего я от них хотел, сам не знаю. Остановить беспорядки они не могут, а вас сюда притащил я сам.
— Мы вместе приняли это решение.
— Телеграф не работает, провода перерезаны.
— Господи!
— Не здесь.
— Слава богу.
Телеграфные провода были нашими спасательными тросами, «дорогами жизни», соединявшими нас с новостями и деньгами, дававшими надежду на помощь. Чек приходил по проводам, и жили мы только на те деньги, что получал Мартин. Мысль о том, что мы можем остаться без связи, очень меня обеспокоила.
— Уверена, у нас ничего подобного не случится. Масурла, как и говорил Уокер, тихая заводь. Мы здесь в полной безопасности.
Мартин посмотрел на меня:
— Уокер не говорил, что мы здесь в безопасности. Он только сказал, что здесь безопаснее. А от неприятностей никто и нигде не застрахован.
Безопасность. Где ее больше, а где меньше? Нужно набраться терпения. Тот рисковый, авантюрный парень, за которого я вышла, не стал бы тревожиться так явно, и он не исчез, он был где-то рядом — я ощущала его присутствие за этой угрюмостью, за этим унынием, — но непреходящий пессимизм сегодняшнего Мартина изрядно меня утомлял.
На следующее утро Мартин встал рано и ушел, не позавтракав. Услышав, как щелкнул замок, я провела ладонью по его половине постели. Под потолком лениво ворочал единственной лопастью вентилятор, и это неспешное движение действовало на меня гипнотизирующе, не давая окончательно проснуться. Следя за ним, я оставалась в полусне, оттягивая возвращение в реальный мир.
Потом в комнату вбежал Билли и, проскользнув под москитной сеткой, забрался на кровать и подкатился мне под бочок. На завтрак я, как обычно, приготовила яйцо всмятку и теплый роти. Как приготовить роти, показала Рашми. Идея пришлась мне по вкусу — свежий хлеб за пару минут. Все, что требуется, это раскатать небольшой комок теста и быстро поджарить его на сковороде. Местные женщины делали роти немного иначе, на горячих плоских камнях, где лепешка поднималась на глазах, золотея и набухая. Я смазала роти маслом, положила джема и свернула в трубочку. Билли еще ел, когда задняя дверь приоткрылась и появилось круглое, улыбающееся личико Рашми. Билли помахал ей лапой Спайка:
— Намасте, Рашми.
— Намасте, бета. Намасте, Спек. — Она покачала головой, и камушек у нее в носу задорно блеснул. Потом повернулась ко мне и, сложив руки в молитвенном жесте, сказала: — Сегодня пойду в храм, пуджу делать. — Подняв пухленькую ручку, Рашми показала сначала на красную нить, которую пандит повязал ей на запястье, а потом на оранжевую точку, тика, на лбу.
— Очень красиво, — согласилась я.
— Я буду делать пуджу для мадам и господина.
— Ты будешь молиться за нас?
— Я каждый день проверяю постель мадам. — Рашми посерьезнела. — Хорошего секса нет?
— Что? — Я почувствовала, что краснею.
— Мадам не надо беспокоиться. Я сделаю пуджу Шиве. — Рашми заговорщически подмигнула. — Вы знаете Шиву, да? — Она как-то странно задергала плечом, и я вдруг поняла, почему в храмах Шивы так много фаллических скульптур. Шива — бог созидания и секса.
— Господи. — Может быть, англичане правильно делали, что держались подальше от своих слуг.
— Шива — сто процентов первый класс, — заверила меня Рашми и, прежде чем я успела что-то сказать — и даже сообразить, что именно сказать, — добавила: — Идем, бета. — Она подхватила Билли на руки и унесла из гостиной — несомненно, чтобы скормить ему тайком принесенный кокос.
