«Игра эта,— думал Рудольф Сергеевич, меняя угол наводки,— несомненно, апеллирует к самым низким и жестоким инстинктам из живущих в человеческом подсознании. И вместе с тем она фундаментально лицемерна, как весь западный дискурс. Она позволяет убивать живых существ, сохраняя при этом цивилизованное лицо. Ужасно, однако, что даже в наших деток, которых мы считаем такими вот белокурыми ангелочками, инстинкт убийства уже вшит, присутствует прямо с рождения... А как мяско-то жрут... Ангелочки, да... Надо будет вставить в Пролегомены».
Он запустил птичку в небо и шлепнул по экрану пальцем. Синяя птичка разделилась натрое. Три синих живых шарика отважно и безнадежно врезались в косую стену, повредили несколько планок и скатились вниз — умирать.
Зеленый свинтус-фараон глядел на Рудольфа Сергеевича исподлобья с мрачным фатализмом. Его рот под рыжей щеткой усов чуть заметно шевелился, словно начитывая непонятную каббалу. У Рудольфа Сергеевича мелькнула конспирологическая догадка, что этот зеленый свиной фараон сам устроил птичье покушение на себя, чтобы тут же назидательно покарать виновных...
«Наверно,— подумал Рудольф Сергеевич,— мне потому Птицы примерещились, что постоянно играю в эту дурь. Слишком уж часто... Как ребенок, право. Даже неловко...»
Мысль, нарушенная припадком, вернулась наконец в творческую колею: стало ясно, как философема должна развиваться дальше.
Рудольф Сергеевич положил телефон на стол и застучал по клавишам:
«Итак, есть всё, которое спит и видит сон — и этот сон всё... Основной вопрос философии и теогонии тогда прозвучит так — Lucid Dream or Nightmare? Осознает ли ВСЁ, что ему снится сон? Или это просто кошмар, над которым ОНО властно не более, чем мы над своими дурными снами ?
Наблюдая за окружающим, логично предположить, что наш Творец видит кошмар, но не может в него вмешаться — так как не знает, что спит и видит кошмар. Возможно, он все-таки благ, несмотря на зло, постоянно причиняемое им миру — ибо просто спит и видит сон. Зло перестает быть его выбором и предопределением.
И, last but not least, в этом случае объяснимым становится древний парадокс, завораживавший еще Ницше и Борхеса — самоубийство Бога, лежащее в основе множества легенд и религий...»
Рудольф Сергеевич почувствовал между лопатками дрожь благоговения, словно бы сладчайшую чесотку духа, намекающую на то, что у него пробиваются крылья. Так всегда бывало перед тем, как ему удавалось на несколько мгновений заглянуть в сверкающий мир Идей — платоновский Космос.
Он ясно увидел тот духовный механизм, который тщился описать, и понял, что почти разгадал его сокровенное устройство.
Перед ним возникли два ослепительных шара, соединенные линиями, проходящими через расположенный точно между ними фокус.
Это было подобие объемного знака бесконечности — переливающаяся и сверкающая всеми цветами радуги трехмерная восьмерка.
Платоновская природа этого объекта проявлялась в том, что его форма являлась одновременно и его смыслом, который делался ясен при первом же взгляде. Эти два духовных солнца были связаны таинственнейшим из взаимодействий.
Первый шар своими лучами создавал второй. А второй — своими лучами создавал первый. Они как бы взаимно порождали друг друга.
Здесь не было творца и творимого — шары не могли существовать по отдельности. Не имел смысла вопрос, какой из них первый и главный. Это были два проектора, каждый из которых возникал из луча другого. Две руки с карандашами, рисующие друг друга на листе бумаги.
Рудольф Сергеевич понял, что видит космический Инь-Ян — простейшее из лиц Божества.
«Да,— подумал он,— это я не сообразил.
Мы — просто кошмар, снящийся Богу. Но Бог — просто кошмар, снящийся нам. Надо дописать...»
А ведь была еще и Троица... Рудольф Сергеевич уже собирался устремить к ней свои духовные очи, как вдруг с неудовольствием заметил, что чистоту переживания нарушил пошлейший отпечаток профанного мира.
Сверкающая восьмерка потеряла свой радужный блеск, и Рудольф Сергеевич увидел в одной ее половинке зеленое свиное рыло в золотой короне. Это, без сомнения, был евин из «Angry Birds» — он выглядел так же карикатурно. Зато в другом шаре...
В нем появилась жуткая голова Птицы, как бы полусожженная неземным огнем. И ничего карикатурного в ней уже не было.
Рудольф Сергеевич видел прежде эту страшную обожженную Птицу... Он вспомнил свой припадок и сопровождавшие его галлюцинации... Галлюцинации?
Увы, с содроганием понял он, нет.
Галлюцинациями было все остальное.
Он ясно осознал теперь, что он, сменивший Николая, Дашу и еще Бог весть кого до них — просто парящее в пустоте оружие Птиц. Меняющий форму ключ, как никогда близкий к тому, чтобы открыть тайную дверь Вселенной.
Древний Вепрь был пойман и не мог уйти из силка, куда его уловили Птицы. Этим силком стал ум Рудольфа Сергеевича. Он дотянулся до Вепря, скрывшегося в платоновском космосе, и набросил на него сеть из безупречных силлогизмов.
Рудольф Сергеевич ощутил ужас и гордость. Все-таки в его Пролегоменах был смысл — о, еще какой! Хоть и не тот, о котором он думал, конечно... У него мелькнула мысль, что, успей он увидеть Троицу, он нашел бы в ней и себя самого — создаваемого и создающего, сознаваемого и сознающего — но времени на эти экзерсисы уже не осталось.
Он опять увидел объемную восьмерку с запертыми в ней Вепрем и Птицей. Обожженная Птица высунулась из своей половинки и коснулась Рудольфа Сергеевича чем-то вроде короткого маршальского жезла.
Рудольфу Сергеевичу показалось, что его конечности стянуло тугими невидимыми лентами. Эти ленты подняли его с места и поволокли по красному пятну, прежде бывшему его комнатой, к светлой прорехе выхода — двери на балкон.
Уже переваливаясь через его ограждение, Рудольф Сергеевич понял наконец безжалостно простой план Птиц. Прочно зафиксировав Древнего Вепря в платоновском космосе идей, следовало уничтожить весь этот космос вместе с сознанием, где тот возникал. Его сознанием.
Но что тогда случится с обожженной Птицей?
Рудольф Сергеевич толком не успел задать себе этот вопрос, а из реальности уже пришел ответ.
Обожженная Птица сделала невозможное. Сверкнув красной голографической юбкой, похожей на фартук с египетской фрески, она непонятным образом высунулась за пределы восьмерки, вылезла из нее — и, нарушая все соответствия и масштабы, одним движением клюва подхватила Рудольфа Сергеевича и бросила на свое место.
Рудольф Сергеевич стал одним из полюсов мироздания. Он создавал Древнего Вепря по доставшимся ему от Птиц чертежам — в виде карикатурной зеленой свиньи. А Вепрю, видимо, приходилось создавать Рудольфа Сергеевича, чтобы тот мог и дальше создавать его самого. Теперь для них это был единственный способ продолжаться из мига в миг — и в карих с поволокой глазах Вепря застыла покорная грусть...
Но исчезновение стало неминуемым, ибо их двухполюсный эйдос несся, разгоняясь, навстречу идее грязного асфальта, и в месте столкновения неминуемо должна была проявиться идея страшного удара.
Рудольф Сергеевич замер в свистящей невесомости, зажмурился — и понял, что птицы опять промахнулись.
Они не уничтожат платоновский космос вместе с ним, догадался он. Вернее, уничтожат, но таких космосов в мире столько же, сколько есть в нем умов, оперирующих абстрактными понятиями. И в каждом из них — каждом! — останется убежище для Древнего Вепря, если этот ум хоть изредка станет думать о том, каков его источник, и в той или иной форме вспомнит Творца...
Его смерть будет не самоубийством Бога, а просто надругательством Птиц над ими же созданной издевательской иконой. Древнего Вепря нельзя было настичь в его последнем и высшем убежище.
Или...
Падение вдруг затормозилось — словно Птицы услышали эту мысль и она показалась им настолько важной, что ради нее они замедлили время.
Единственный способ победить Вепря — вообще отказать ему в существовании, понял Рудольф Сергеевич. Сделать так, чтобы в сознании не осталось идеи Творца. Для этого нужно отобрать у людей избыточную энергию, прежде позволявшую им догадываться о Боге. Когда ни в одной из божественных Двоиц и Троиц, которые он созерцал, не найдется места для Создателя, того просто не станет... Бога можно умертвить лишь одним способом — забыть его полностью... Это будет долгая и трудная битва. Но победу в ней можно одержать. Вот только самым совершенным и последним мечом Птиц, понял Рудольф Сергеевич, будет уже не он.
Рудольф Сергеевич испытал одновременно ужас и упоение от масштаба открывшейся ему тайны. Время замедлилось почти до полной остановки, все вокруг почернело, и в одном миллиметре от асфальта он постиг, что Птицы нашли нужный код. Именно так теперь будут перепрограммированы их могучие квантовые вычислители.
