И вот как-то утром Гарриет, очнувшись от забытья, от дурного сна, хотя и не помнила какого, сказала:
— Я поеду посмотрю, что там делают с Беном.
Дэвид открыл глаза и лежал безмолвно, уставившись через плечо в окно. Перед этим он не спал, только дремал. Гарриет знала, что он боялся такого поворота, и что-то в нем говорило: ладно, пусть так, с меня хватит.
— Дэвид, я должна.
— Нет, — сказал он.
— Я обязательно должна.
И вот он лежал рядом, не глядя на нее и ничего не говоря после своей односложной реплики, и Гарриет по всему видела, что ей придется плохо, что Дэвид сейчас принимает какое-то решение. Он полежал, не двигаясь, несколько минут, потом встал с постели, вышел из комнаты и спустился по лестнице.
Одевшись, Гарриет позвонила Молли, которая сразу встретила ее холодным гневом.
— Нет, я не скажу тебе, где он. Вы уже отдали его, и пусть теперь все будет как есть.
Но в конце концов она дала Гарриет адрес.
И опять Гарриет удивлялась, почему к ней всегда относятся так, будто она преступница. Все время так, подумала она, с тех пор как родился Бен. Теперь ей казалось, что и вправду все молча порицают ее. Это моя беда, говорила она себе, а не преступление.
Бена увезли куда-то в Северную Англию — четыре или пять часов езды, а может, и больше, если будет много машин. Машин было ужасно много, и ехать пришлось сквозь серый зимний дождь. Вскоре после полудня Гарриет подъехала к большому массивному зданию из темного камня, где-то в ложбине между вересковых холмов, которые едва виднелись за косым серым дождем. Стены высились прямо и ровно среди мокрых унылых вечнозеленых кустов; в три ряда шли одинаковые зарешеченные окна.
Гарриет вошла в маленький вестибюль; на внутренней двери была приколота рукописная табличка: «Звоните». Она позвонила, подождала, ничего не происходило. Сердце у нее колотилось. В ней еще кипел адреналин, который побудил ее приехать сюда, но долгая дорога усмирила, а тяжелая обстановка говорила ее душе, если не рассудку, — ведь, в конце концов, у нее не было никаких фактов, чтобы так думать, — что ее страхи сбудутся. Только она сама не знала точно, чего боится. Гарриет позвонила еще. Тишина: было слышно дребезжание звонка где-то далеко в глубине дома. И опять ничего, и она уже хотела повернуться и идти в обход к задним дверям, когда дверь внезапно распахнулась, и показалась неопрятная девушка в футболке, вязаной кофте и толстом шарфе. У нее было маленькое бледное лицо под копной кудрявых желтых волос, стянутых синей лентой на манер овечьего хвоста. Девушка выглядела усталой.
— Что вам? — спросила она.
Гарриет поняла, что это значит: сюда просто никогда никто не приходит.
И сказала уже твердо:
— Я — миссис Ловатт, я приехала навестить сына.
Было ясно, что таких слов в этом учреждении — чем бы оно ни было — никак не ждали.
Девушка уставилась на Гарриет, слегка покачала головой, непроизвольно выражая беспомощность, потом сказала:
— Доктора Макферсона на этой неделе нет.
Она тоже была шотландка и говорила с заметным акцентом.
— Кто-то должен его замещать, — решительно сказала Гарриет.
Под напором Гарриет девушка отступила, неуверенно улыбаясь, она заметно встревожилась.
— Подождите здесь, — пробормотала она и исчезла за дверью.
Гарриет прошла следом, прежде чем большая дверь захлопнулась и отрезала ее. Девушка оглянулась на ходу, будто собираясь сказать: «Вам надо подождать там», но вместо этого произнесла:
— Я приведу кого-нибудь. — И зашагала вдоль темной пещеры коридора с маленькими лампочками на потолке, которые едва тревожили тьму.
Пахло дезинфекцией. Стояла полная тишина. Нет, немного спустя Гарриет различила высокий тонкий визг, который возник и стих, а потом начался снова, он доносился откуда-то из дальней части здания.
Ничего не происходило. Гарриет вышла в вестибюль, там было уже темно — наступал вечер. Дождь лил холодным потоком, бесшумным и неослабевающим.
Она решительно позвонила еще раз и вернулась в коридор.
Далеко впереди под крошечными светляками ламп появились две фигуры, они шли к ней. Впереди девушки, которая держала в зубах сигарету и щурилась от дыма, шел молодой человек в белом халате, отнюдь не свежем. Оба выглядели усталыми и смущенными.
Человек был вполне заурядный, но какой-то потрепанный; руки, лицо, глаза — в отдельности ничем не примечательны, но было в нем какое-то исступление, будто он сдерживал гнев или отчаяние.
— Вам сюда нельзя, — сказал он взволнованно и неуверенно. — У нас не предусмотрены посещения.
У него был южнолондонский выговор, монотонный и гнусавый.
— Но я-то здесь, — сказала Гарриет. — Я приехала повидать моего сына Бена Ловатта.
Тут молодой человек потянул воздух и поглядел на девушку, которая сжала губы и подняла брови.
— Послушайте, — сказала Гарриет. — По-моему, вы не поняли. Поймите, я не уеду просто так. Я приехала повидать сына, и я этого добьюсь.
Мужчина понял, что Гарриет настроена серьезно. Он медленно кивнул, будто говоря: «Конечно, только дело не в этом». И жестко посмотрел на Гарриет. Она получила предупреждение — от человека, который взял на себя ответственность предупредить ее. Пожалуй, он был довольно жалок, и определенно изнурен и недокормлен, и работал тут, потому что не мог найти другого места, но весомость его положения — безрадостная весомость — говорила в нем, и это лицо, эти красные от дыма глаза были строги, с ними нужно было считаться.
— Люди, которые сдают сюда детишек, не приходят потом их навещать, — сказал он.
— Вот, вы же совсем не понимаете, — заговорила девушка.
Гарриет услышала собственный сердитый голос:
— Мне тошно слушать, что я не понимаю того, не понимаю этого. Я мать мальчика. Мать Бена Ловатта. Вы понимаете?
И вдруг всех троих объединило понимание, даже безнадежное смирение перед слепым роком. Мужчина кивнул и сказал:
— Что ж, пойду посмотрю…
— Я тоже пойду, — сказала Гарриет.
Тут он не на шутку встревожился.
— О, нет, — воскликнул он, — вы — нет.
Потом что-то сказал девушке, и та на удивление быстро побежала по коридору.
— Ждите здесь, — сказал он Гарриет и зашагал следом.
Увидев, что девушка свернула вправо и исчезла, Гарриет не задумываясь открыла дверь с правой стороны. Она успела увидеть, как мужчина вскинул руку, проклиная или предупреждая, и тут столкнулась с тем, что оказалось за дверью.
Гарриет стояла в начале длинной палаты, вдоль стен которой теснилось множество кроватей и кроваток. В кроватках были — монстры. Торопливо шагая через палату к дверям в противоположном конце, Гарриет увидела, что в каждой кровати и кроватке лежал младенец или ребенок, в котором человеческий облик безобразно исказился — у кого-то чудовищно, у кого-то — слегка. Младенец-запятая, гигантская голова качается на стебле туловища… Что-то вроде членистого насекомого, огромные выпученные глаза посреди окостеневших хрупких конечностей… Маленькая девочка, вся растекшаяся, плоть оплывает и тает — кукла с раздутыми мучнистыми членами, глаза большие и пустые, как два голубых озера, рот открыт, в нем виден маленький распухший язык. Долговязый мальчик перекошен — одна половина тела как бы свисает с другой. Один ребенок с виду показался нормальным, но потом Гарриет разглядела, что у него нет затылка — сплошное лицо, которое, казалось, визжало на Гарриет. Вереница уродов, почти все они спали, все — молчали. Их буквально до бесчувствия напичкали лекарствами. Нет, молчали все же не все: из кроватки, завешенной по бокам одеялами, доносились тоскливые рыдания. Тонкий прерывистый вой, уже где-то ближе, по-прежнему нервировал Гарриет. Пахло экскрементами — сильнее, чем дезинфекцией. Но вот она вышла из кошмарной палаты и оказалась в другом коридоре, параллельном первому и точно таком же с виду. В конце коридора показалась девушка, за ней мужчина, они шли в сторону Гарриет, но скоро свернули направо… Гарриет побежала, гулко топая по половицам, свернула в тот же проход и оказалась в тесной комнатке, где были каталки с лекарствами и медицинскими инструментами. Пробежав через нее, она выскочила в длинный коридор с цементным полом, вдоль которого по одной стене шли двери с зарешеченными смотровыми окошками. Молодой мужчина и девушка как раз открывали одну из дверей, когда Гарриет подошла сзади. Все трое тяжело дышали.
— Черт! — Мужчина злился, что Гарриет оказалась здесь.
— Вот уж точно, — сказала Гарриет, когда дверь отворилась в квадратную комнату из блестящего белого пластика, прикрепленного к стенам пуговицами, как подделка под дорогую кожаную обивку. На полу, на зеленом поролоновом матрасе, лежал Бен. Он был без сознания. Голый, замотанный в смирительную рубашку. Изо рта торчал бледный желтый язык. Тело мертвенно-белое, зеленоватое. Все — стены, пол, Бен — было вымазано экскрементами. Лужица темной желтой мочи вытекала из-под насквозь промокшей подстилки.
