— Он и сейчас, наверное, живет в третьем от нас доме.
— И веревочная лестница тоже убрана?
— Молодежь никак у нас не приживается… Что же поделаешь, в городе платят лучше, да и кино и рестораны каждый день открыты…
— Но ведь не может быть, чтобы ни одному человеку еще не удалось убежать отсюда?
— Почему же, был один молодой парень, которого сбили с пути дружки, и он убежал в город… Кого-то он там ножом пырнул — даже в газетах об этом писали… Срок ему дали, а после сюда обратно вернули, живет, наверное, спокойно под родительским кровом…
— Не об этом ли я спрашиваю! Я спрашиваю о тех, которые убежали отсюда и не вернулись!
— Это давно было… Помню, целая семья сбежала ночью… Дом долго пустовал, и это стало очень опасно, но уже ничего не сделаешь… правда, очень опасно… Если хоть одно место здесь рушится — это все равно что трещина в плотине…
— И после этого, говорите, не было?
— Думаю, что нет…
— Абсурд какой-то! — Жилы у него на шее вздулись, стало трудно дышать.
Вдруг женщина перегнулась пополам, точно оса, кладущая яйца.
— Что такое?.. Болит?
— Да, больно…
Он дотронулся до ее побелевшей руки. Потом просунул пальцы сквозь узел и пощупал пульс.
— Чувствуете? Пульс вполне хороший… По-моему, ничего серьезного. Понимаю, что поступаю плохо, но мне нужно, чтобы вы пожаловались тем, из деревни, которые во всем виноваты.
— Простите, вы не почешете мне шею, там, за ухом?
Застигнутый врасплох, он не мог отказать. Между кожей и коркой песка был слой густого пота, напоминавшего масло. Было ощущение, что ногти проходят сквозь кожу персика.
— Простите… Но правда, отсюда еще никто не выбирался.
Внезапно очертания двери превратились в бесцветную, неясную линию и уплыли. Это была луна. Осколки тусклого света — точно крылышко муравья. И по мере того как глаза привыкали, все дно песчаной чаши приобретало влажную глянцевитость, какая бывает на сочных молодых листьях.
— Ну что ж, в таком случае я буду первым!
Ждать было тяжело. Время лежало нескончаемыми петлями, похожими на кольца змеи. Вперед можно двигаться лишь из кольца в кольцо. И в каждом кольце сомнение, а у каждого сомнения — свое собственное оружие. И очень нелегко было продвигаться вперед, споря с этими сомнениями, игнорируя их или отбрасывая.
В мучительном ожидании прошла ночь. Рассвело. Из окна над ним смеялось утро, ползшее, как белая улитка, по его лбу и носу.
— Простите, водички бы…
Что такое? Наверное, задремал на какой-то миг. Рубаха, штаны на коленях взмокли. Песок, налипший на пот, и цветом и на ощупь — точно недопеченная пшеничная лепешка. Он забыл прикрыть лицо, поэтому в носу и во рту пересохло, как на рисовом поле зимой.
— Простите, очень прошу…
Женщина, с ног до головы засыпанная песком, тряслась как в лихорадке. Ее страдания, будто по проводам, передавались и ему. Он снял с котелка полиэтилен и сначала сам жадно припал к нему. Набрал немного воды, чтоб полоскать рот, но одного раза, даже двух было недостаточно. Он все время выплевывал комья песка. Потом махнул рукой и проглотил песок вместе с водой. Это было все равно что глотать камни.
Выпитая вода тут же проступила потом. Воспаленная кожа — на спине сверху донизу, на груди и на боках до самой поясницы — болела так, точно ее сдирали слоями.
Он попил и с виноватым видом поднес котелок ко рту женщины. Она схватила его зубами и, не прополоскав рот, стала пить, постанывая, как голубь. В три глотка она опорожнила котелок. Глаза ее, смотревшие на мужчину из-под припухших век, впервые наполнились беспощадным осуждением. Опустевший котелок стал легким, точно был сделан из бумаги.
Чтобы избавиться от гнетущего чувства вины, мужчина спустился на земляной пол, отряхивая песок. Может, хоть лицо протереть ей влажным полотенцем? Конечно, это гораздо разумнее, чем давать ей задыхаться от пота. Считается, что уровень цивилизации пропорционален степени чистоты кожи. Если у человека есть душа, она, несомненно, обитает в коже. Стоит только подумать о воде, как грязная кожа покрывается десятками тысяч сосков, готовых всосать ее. Холодная и прозрачная как лед, мягкая как пух — великолепное вместилище для души… Еще минута — и кожа на всем его теле сгниет и отвалится.
Он заглянул в бак и отчаянно закричал:
— Там пусто!..
Он засунул в бак руку. Черный песок, скопившийся на дне, лишь испачкал кончики пальцев. Под кожей, жаждавшей воды, закопошились мириады раненых тысяченожек.
— Сволочи, про воду забыли?.. Может, они ее попозже собираются привезти?
Он хорошо понимал, что хочет этим успокоить себя. Пикап всегда заканчивает работу и возвращается в деревню, как только рассветет. Замысел этих негодяев понятен. Они, видимо, решили прекратить доставку воды и довести его до исступления. И он вспомнил — ведь эти люди, прекрасно зная, как опасно подрывать песчаный обрыв, не сочли даже нужным предостеречь его. У них и в мыслях нет заботиться о том, чтобы с ним ничего не случилось. Они, наверное, и в самом деле не собираются выпускать его отсюда живым, человека, так глубоко проникшего в их тайну, и если уж встали на этот путь, то не сойдут с него до конца.
Мужчина остановился в дверях и посмотрел на небо. В розовой краске, разлитой утренним солнцем, с трудом можно было различить пушистые застенчивые облака… Небо не предвещает дождя. С каждым выдохом тело, казалось, теряет воду.
— Да что же они задумали?! Хотят убить меня, что ли?
Женщина по-прежнему дрожала. Она молчит, наверное, потому, что все прекрасно знает. Короче — соучастница преступления, прикидывающаяся жертвой. Помучайся!.. Твои мучения — лишь справедливое возмездие.
Но все ее мучения ни к чему, если о них не узнают те подлецы из деревни. А ведь нет никакой гарантии, что они узнают. Мало того, если понадобится, они, вполне возможно, и женщину, не задумываясь, принесут в жертву. Может быть, поэтому она и напугана так. Зверь слишком поздно обнаружил, что щель, в которую он полез, надеясь убежать на волю, оказалась входом в клетку… Рыба поняла наконец, что стекло аквариума, в которое она то и дело тыкалась носом, — непреодолимая преграда… Он второй раз остался ни с чем. И сейчас оружие в руках у них.
Но пугаться нечего. Потерпевшие кораблекрушение гибнут не столько от голода и жажды, сколько от страха, что пищи и воды не хватит. Стоит только подумать, что проиграл, и в тот же миг начнется поражение. С кончика носа упала капля пота. Обращать внимание на то, сколько кубических сантиметров влаги потеряно, — значит попасться на удочку врага. Надо бы подумать, сколько потребуется времени, чтобы испарился стакан воды. Ненужные волнения ведь не подгонят эту клячу — время.
— Может, развязать, а?
Женщина настороженно замерла затаив дыхание.
— Не хотите — мне все равно… Хотите — развяжу… Но с одним условием… Без разрешения лопату в руки не брать… Ну как, обещаете?
— Очень прошу, ну пожалуйста! — стала жалобно просить женщина, до того терпеливо сносившая всё. Это было неожиданно, точно зонт вывернуло порывом ветра. — Что хотите обещаю! Очень прошу, ну пожалуйста, пожалуйста!..
На теле остались багровые рубцы, сверху покрытые белесоватой пленкой. Лежа в том же положении, лицом вверх, женщина терла лодыжки одну о другую. Потом начала пальцами разминать запястья. Чтобы не стонать, она стиснула зубы, на лице выступил пот. Вот она медленно перевернулась и встала на четвереньки: сначала на колени, потом на руки. Наконец с трудом подняла голову. Некоторое время она оставалась в этом положении, слегка раскачиваясь.
Мужчина тихо сидел на возвышенной части пола. Он собирал во рту слюну и глотал. После нескольких глотков слюна стала вязкой, как клей, и застряла в горле. Ему не хотелось спать, но от усталости в мозгу все расплывалось, как чернила на влажной бумаге. Перед глазами мелькали какие-то мутные пятна и линии. Точно загадочная картинка. Есть женщина… Есть песок… Есть пустой бак из-под воды… Есть распустившее слюни животное… Есть солнце… И где-то, — где, он и сам не знает, — есть, конечно, и районы циклонов, и переходные слои между течениями воздушных масс. С какой же стороны подступиться к этому уравнению с множеством неизвестных?
Женщина встала и медленно пошла к двери.
— Куда идешь?
Лишь бы отвязаться, она пробормотала что-то, чего он не разобрал. Ему стало понятно, почему все это время ей было так плохо. За деревянной стеной сразу же послышалось, что она тихонько мочится. И вдруг все показалось ему до ужаса никчемным.
Это очень верно: время не начинает вдруг лететь галопом, как лошадь. Но и не тащится медленнее ручной тележки. Постепенно жара достигла своей высшей точки; она довела до кипения глаза и мозг, расплавила внутренности, подожгла легкие.
Песок, впитавший в себя ночную влагу, выпускает ее в виде испарений в атмосферу… Благодаря преломлению света он сверкает, как мокрый асфальт… Но на самом деле эта, без всяких примесей, одна восьмая миллиметра — суше поджаренной на сковородке мухи.
