– Ты же идиот! – приговаривал врач, постукивая пациента по колену небольшим гаечным ключом, а пациент дрыгал ножкой и огрызался:
– Так сделай меня умным!
– А кто это может?.. Ты человеческий язык понимаешь: тебе нельзя работать.
– А кто за меня будет платить?
– Ты сдохнешь!..
Ко мне подошел грузин в кепке, промышлявший у отеля «Мэдисон»:
– Самолет уже приземлился, сейчас поедем.
Вровень с нашими лицами поднялся назидательный палец:
– Не будем забывать, товарищи, что рейс мэждународный: пассажиры должны пройти таможню…
Габардиновый, хоть и с бахромой на концах рукавов, макинтош. Такая же, видавшая виды, но некогда подобранная в тон велюровая шляпа.
– Вы его знаете? – спросил я таксиста в велюровой шляпе, указав взглядом на «невропатолога» с золотыми зубами.
Чуть приспустились веки, и это означало – «да»…
– Он врач?
Последовал едва заметный кивок. Очевидно, Габардиновый Макинтош привык к тому, что окружающие улавливаю т его ответы…
– Почему же он работает в такси?
– А что еще ученый человек может делать в этой вонючей Америке?
«Вонючей»?
Я не рискнул противоречить вслух, но и согласия с категорическим таким суждением не выразил. Это было расценено, как дерзость. Царапающий взгляд измерил мой рост:
– Когда ты приехал?
– Года три назад…
– И до сих пор ничего не понял! – Габардиновый Макинтош закинул рукава за спину и зашагал прочь, а грузин в кепке покачал головой, осуждая меня.
– Кто это? – поинтересовался я.
– Балшой человек! – с печалью ответил грузин и вернул разговор в заглохшее было русло: – Земляк, я тоже не сразу раскусил этих американцев.
И он добросовестно, обстоятельно принялся растолковывать мне разницу между обманчивым первым впечатлением, которое американцы производят на доверчивого эмигранта поначалу, и тем, что они собой представляют на самом деле.
Трудолюбивый грузин начал водить желтый кэб на второй день по приезде, хотя по-английски не понимал ни слова, а Нью-Йорка, разумеется, тоже не знал:
– Пассажиры, ты же сам знаешь, смеются, дорогу показывают, «типы»[27] хорошие платят. Но я тогда еще глупый бил, думал: какие добрые, какие хорошие люди!
Поумнел грузин примерно через неделю, когда его с женой пригласила на обед чета волонтеров, помогавших новоприбывшим из России:
– Абикнавэны абет. Суп – из пакетика, турка[28] – мороженая. Павериш, я это кушат нэ мог. Варенья немножко скушал, чаю выпил, гаварим спасибо и пошли в синагогу…
Однако, вовсе не обед – скромный или неудачный – задел грузинское самолюбие, а то, что после службы в синагоге, когда евреи столпились на крылечке, – и тут я своему приятелю вполне поверил, – стали волонтеры отчаянно хвастаться своим гостеприимством. Познакомьтесь, это семья евреев из Советской Грузии; мы их только что обедом угощали… Рассказ сопровождался подмигиваниями и перешептываниями: можете, дескать, представить себе, какой это был обед и как наши гости, дай им Бог здоровья, уписывали американские вкусности!.. Именно тогда у грузина в кепке открылись глаза, и он понял, что Америка – ванючая, и народ в ней живет – ванючий!
– Приходим домой, я говорю жене: сделай стол!
– Какой стол?
– Абикновэны! Ты видел когда-нибудь грузинский стол?
Я поддакнул, и грузин продолжал:
– Делает жена стол, я звоню этим валантерам: приезжайте!.. Пачиму праздник? Просто покушаем вместе. Вчера мы у вас кушали, сегодня ви у нас покушаете. Только, пожалуйста, позвоните своим друзьям и пригласите их тоже.
– Каких друзей пригласить?
– Каких хотите! Пригласите десять человек, двадцать человек, а еще лучше будет, если пятьдесят человек!
– Нет у нас столько друзей, – удивляются волонтеры.
– А вы позовите соседей. Позовите своих детей. Дети у вас ест, соседи ест – всех зовите!
Ни детей, ни соседей волонтеры не привезли, но сами приехали. Зашли – ахают: «У вас, наверно, свадьба. Почему же вы не сказали, мы бы привезли подарки…». А жена-грузинка, провозившаяся в кухне, не приседая, добрых часов двадцать, хохочет:
– Какая свадьба? Ми каждый день так кушаем…
– А что НЭ скушаем, – сверкнул глазами глава кавказской семьи, – в помойное ведро вибрасываем!
К нам присоединился еще один кавказец:
– Им трудно понять, как ми жили…
Эти «им» относилось вовсе не к волонтерам и вообще не к американцам. Незнакомый грузин имел в виду меня. В отличие от остальных эмигрантов, кавказцы не считали себя «русскими». «Мы не из Советского Союза. Мы из ФРГ, – шутили грузины, – из Федеральной Республики Грузии».
– Маленький пример, – сказал вступивший в наш разговор грузин, поясняя свою мысль: – Допустим, я захожу в парикмахерскую. Побрили, сделали компресс, массаж, я встаю, ничего не плачу, говорю спасибо. Мне отвечают: пожалуйста, уважаемый!.. Прихожу в другой раз, сделали маникюр – «Спасибо».
– Пожалуйста! Заходите к нам…
– А ты, значит, опять не платишь?
– Ни капейки! Прихажу в третий раз. Постригли, уложили волос, я небрежно кидаю сто рублей, парикмахер говорит:
– Большое спасибо. Заходите к нам, уважаемый!..
Тут, наверное, мне бы самое время, воспользовавшись дружеской беседой, расспросить таксистов, сколько они заработали накануне и поподробнее выяснить, как вообще делает деньги водитель желтого кэба, но вместо этого я зачем-то сказал:
– Не знаю, какую ты получал зарплату, а я из своей не мог платить по сто рублей парикмахерам. На сто рублей моя семья должна была жить дней десять.
Лица грузин расцвели, так приятно им было слышать мои слова:
– Чтоб моя мама была так здорова, – побожился любимец парикмахеров. – Никогда в жизни не получал я никакой зарплаты!
– Как же ты жил?
– Я хорошо жил. Красиво.
– Я имею в виду, кем ты работал?
– Скульптором я был, – с горечью ответил грузин. – Понимаешь: скульптором…
Но я не понимал:
– Почему же ты водишь такси?
– А что еще скульптор может делать в этой паскудной Америке?!
Над сонной стоянкой пронеслось движение: стеклянные двери аэровокзала отворились, взревели пять-шесть одновременно включенных моторов, кэбби спешили к своим машинам. Промелькнул таксист с железными зубами; он бежал, прижимая к груди, словно раненую, левую руку…
Хорошо в аэропорту на рассвете! Тишина, ветерок… Нас пятеро или шестеро заспанных русских водителей. Всей компанией, заперев машины (кое-кто из ребят еще сунет электронный счетчик под мышку, чтоб, часом, не свистнули), – мы отправляемся в буфет пить кофе. По дороге опять начинаются таксистские байки. Хотите послушать еще одну? Ну, хотя бы о том, как Доктор получил свой первый доллар на чай…
Он тогда только-только провалил медицинский экзамен, и его благоверная велела ему либо идти работать, либо убираться из дома ко всем чертям. Старый знакомый, с которым они вместе работали в Одессе в таксомоторном парке, научил Доктора, как купить за стодолларов «лайцен»,[29] и вчерашний врач стал кэбби.
Нужно ли упоминать, что разговорная речь таксистов отличается от учебных текстов, по которым иммигрант изучает язык. Куда ни приедет Доктор: в аэропорт, к гостинице, в ремонтиую мастерскую – всюду слышит: «фак-ю! фак-ю!». Спросил своего кореша: что это значит? Тот объяснил: – Жаргончик… Вместо thank you[30] таксисты в Нью-Йорке обычно говорят fuck you.[31]
– А почему они так говорят?
– Почему да почему. Они так говорят в шутку…
Что-что, а пошутить Доктор всегда любил. Но, чтобы шутка была уместна, нужен повод. Однажды какая-то старуха из Боропарка,[32] расщедрившись по случаю пятницы, оставила а идише драйвер[33] доллар на чай!
– Фак-ю! – осклабился Доктор.
– Как вам не стыдно, я старая женщина…
– По-моему, вы совсем не такая старая, – галантно отвечал Доктор.
– Закрой свой грязный рот! – зарычала старуха. – Где твоя благодарность?! Такое говорят – человеку, который дал тебе целый доллар?!
– Ша! – сказал Доктор. – Если вам мало, я могу сказать – больше: Ай фак-ю вэри мач!
…Хорошо среди своих. Я знаю уже почти всех русских, встречающих в Кеннеди ранние самолеты. Вот Алик-с-пятнышком – официант из ленинградского «Интуриста». Смазливенький, с розовой родинкой на щечке, он подмигивал посетителям и потихоньку предлагал им расплатиться валютой. Принимал валюту по официальному советскому курсу: семьдесят копеек за доллар, – и спускал эти доллары на «черном рынке» раз в семь дороже. Алик-с-пятнышком был самостоятельным человеком.
– Как же тебя не взяли за одно место? – поинтересовался я.
– О чем ты говоришь? Я восемь лет проработал, ты спроси: хоть тучка над моей головой пронеслась?!
– Значит, ты был полезным человеком.
