Ознакомительная версия.
— Ой! — вскричал Егоров и закрыл лицо рукой. — Значит, это были вы? — проговорил он глухо. — То-то я сначала голову ломал, где я вас видел. Черт побери, как стыдно!
— Мне тоже, — сказал Зеленин.
— Вам-то что? Это ведь я к вам пристал. Верите ли, первый раз в жизни потерял над собой контроль. И все Мишка Сазонов, старая кочерга. Четырнадцать лет не виделись, и вдруг, понимаете, выхожу из Дома книги и сталкиваюсь с ним. Тяжело сложилась жизнь у парня. Пятно на нем есть, и отмыть его трудно.
— Какое же пятно? — спросил Александр, хотя его интересовало совсем другое.
— Понимаете, в бою Михаил вел себя отлично, а вот казни испугался. В плену. Согнали их в березовую рощицу, стали сортировать. Евреев и коммунистов, как известно, в яму. Ну, Мишка и зарыл свой партбилет под березкой. Ужас на него нагнала эта яма. Вот рассудите: подлец он или нет?
— Я не знаю, — медленно ответил Зеленин, — такой страшный выбор… Может быть, он и не подлец, но не коммунист. Просто человек.
— Да-а-а. Словом, после войны Михаил отправился в ту рощицу. По ночам целую неделю там копал.
Зеленин передернулся:
— Ну и что же?
— Костей накопал много и металлических предметов: пуговиц, пряжек, штыков. Тогда он вроде немного тронулся. А отношение к нему было в те годы как к последнему мерзавцу и предателю.
Егоров налил себе рюмку, медленно выпил. Взгляд его скользил мимо Александра, куда-то в угол.
— Вот какую повесть рассказал мне этот мой друг. Думаю перетащить его сюда. Место присмотрел: капитаном рейда, по сплаву в основном работенка. Мы ведь с ним из Института водного хозяйства на фронт ушли…
Какими мелкими показались Зеленину сомнения и проблемы его и его друзей по сравнению с тем, что стояло за спиной этих сорокалетних мужчин! Их как будто каждого проверяли на прочность, щипцами протаскивали сквозь огонь, били кувалдой, совали раскаленных в холодную воду. «А наше поколение? Вопрос: выдержим ли мы такой экзамен на мужество и верность? Постой, что ты говоришь? Наше поколение… Тимоша, Виктор — вот они. Разве с первого взгляда не видно их силы? А мы, городские парни, настроенные чуть иронически ко всему на свете, любители джаза, спорта, модного тряпья, мы, которые временами корчим из себя черт знает что, но не ловчим, не влезаем в доверие, не подличаем, не паразитируем и, пугаясь высоких слов, стараемся сохранить в чистоте свои души, мы способны на что-нибудь подобное? Да, способны! Пусть Лешка корчит из себя усталого циника, уверен, что и он способен, И Владька тоже…»
— Сергей Самсонович, вы помните хоть немного тогдашний наш разговор?
Егоров поморщился и досадливо махнул рукой:
— Какое там? Была сплошная пьяная склока.
Странно, он ничего не помнит. Для него это досадный и нелепый эпизод, а между тем именно эта стычка привела Зеленина в Круглогорье.
— Впрочем, кажется, что-то припоминаю. Я увидел двух парней… Вспомнил! Мне показалось, что вы похожи на стиляг, и я направился выяснить ряд вопросов. Что я бормотал, этого уже не помню.
— Вы хотели выяснить, куда клонится индекс, точнее, индифферент наших посягательств.
Егоров изумленно выпучил глаза и захохотал.
— Что вы! Серьезно? Это же была наша институтская острота. Видно, для подхода ее ввернул.
— А я решил, что это из вас культура прет.
— Видите, как сложно людям понять друг друга.
— Но что вас все-таки волновало? Простите за назойливость, мне это важно знать.
— Что волновало? — Егоров обвел взглядом стены, окна и потолок своего дома. — Это был странный вечер с самого начала, и странные чувства во мне взыграли. Понимаешь, я много лет не был в большом городе. Как после войны забрался сюда, так и не вылезал. И вот ранним вечером я попадаю на Невский, стою у стены, чувствую себя жалким, провинциальным, одноногим, А мимо толпа течет. Здоровые, веселые люди, молодежь, девушки, стройные, смелые, ну и вульгаритё, конечно, попадаются, юнцы какие-то развинченные косяками ходят. Музыка из кафе… А я думаю, вернее, не думаю, а ощущаю какой-то дополнительной селезенкой! Егоров, ты глупец и идеалист. Кто из этих людей узнает о твоих «великих деяниях» на сельской ниве? Какая девушка подарит тебя улыбкой? Ты не видел жизни, не знал молодости. Смотри теперь и грызи локти. Ну тут сердце мое, ошарашенное и испуганное, заорало: «Неправда! Щенки! Вы никогда не узнаете сладости поцелуев, каждый из которых кажется последним, никогда при жизни не почувствуете, какие жесткие пальцы у смерти, никогда не затуманит ваши головы и не стеснит вашу грудь молодая гроза внутри! Помните, „нас водила молодость в сабельный поход, нас бросала молодость на кронштадтский лед“? А вас куда она бросала, жалкое племя панельных шаркунов?» Но мозг мой вмешивался и приказывал: «Стоп, Егоров! Что ты, не видел нынешней молодежи? Не знаешь, как она может работать? Они веселы, шатаются по Невскому, целуются, но они же в теплушках уезжают на восток, как ты когда-то ехал на запад, они же бродят по тайге и лазают по домнам. А эти развинченные пижоны… Во-первых, их не так уж и много, а во-вторых, что у них за душой, ты знаешь?» Вот так и бились во мне мозг, сердце и селезенка эта дополнительная. Извините, доктор, за кощунство над нормальной анатомией и физиологией. Потом я встретил Михаила.
Зеленин слушал Егорова и курил частыми, нервными затяжками. Значит, он был прав, он понял, что за бормотанием подвыпившего добряка кроется какой-то большой смысл. А Лешка этого не понял.
— Сейчас вы нашли ответ, Сергей Самсонович?
— Не совсем, — ответил Егоров.
Он повернулся на стуле и включил приемник, стоявший на тумбочке за его спиной. Александр посмотрел на его мощный, высоко постриженный затылок и подумал, что такие вечера делают людей друзьями. Ровный гул приемника заполнил комнату. Егоров защелкал переключателем диапазонов и побежал по шкале. Стали лопаться атмосферные разряды, вскрикнула скрипка, забормотал раздраженный торопливый голос на незнакомом языке; раздались мощные тревожные раскаты симфонического оркестра. Вдруг в ткань симфонии вплелось и постепенно вытеснило ее разухабистое кудахтанье джаза: «А нам наплевать, пусть все идет к черту, нам наплева-а-а…» И в наступившей тишине отчетливо зазвучали уверенные, спокойные, знакомые с детства позывные: «Ши-ро-ка стра-на мо-я род-на-я… Ши-ро-ка стра-на мо-я род-на-я…»
— Сергей Самсонович, вы верите в коммунизм? — спросил Зеленин.
Егоров повернулся к нему, посмотрел внимательно и сказал:
— Я ведь член партии.
Зеленин смешался.
— Простите, я не так хотел поставить вопрос. То, что вы разделяете марксистские идеи, мне ясно. Я хотел спросить, вы представляете себе коммунизм реально? Вот у нас, знаете, многие кричали: вперед к сияющим вершинам! Но я уверен, что далеко не все полностью осознавали, что работают для коммунизма. Что такое сияющие вершины? Абстракция! Мне кажется, что сейчас больше людей стало задумываться над этим.
— Я понял вас, — сказал Егоров. — Правильно, некоторые представляли себе коммунизм какой-то аркадской идиллией, а некоторые просто горлопанили, не задумываясь над значением слова. Сейчас массы людей становятся строже, внимательней к словам и поступкам, ищут черты коммунизма в окружающей среде и в самих себе. А он ведь рядом, он простой, теплый. Может быть, я представляю себе его чересчур заземленно, я переношу мечту на местную действительность. Вот было сельцо Круглогорье, ходил народ на зверя, рыбку ловил, сделал революцию, прогнал белых, построил пристань, завод, новые дома, электричество провел, радио — стал поселок Круглогорье. Люди работали, умирали, другие рождались уже при электрическом освещении. Мы сейчас работаем… здесь и на Стеклянном. Будет город Круглогорск. А наши дети тут атомную энергию в ход пустят. Эта непрерывная цепь уходит вперед, в грядущие годы, и я вижу: светлые, глазастые дома отражаются в теплой воде, пальмы качаются, по бетонированным магистралям стеклянные автомобили летят. Круглогорье! А что ты думаешь? Так и будет.
— Я, кажется, понял. Главное — в этой непрерывной цепи. Мой прадед сидел в Шлиссельбурге. Разве он надеялся на свержение царизма при его жизни? И весь наш мир стоит на том, что большинство людей имеет свойство работать и жить не только для живота своего…
Они засиделись допоздна. Головы их были ясны, мысли чисты, и каждый радовался, что нашел друга.
Когда Зеленин вышел на крыльцо, его поразило странное свечение ночи. Только спустя несколько секунд он сообразил, что это снег. Тучи, накрывшие поселок белой пеленой, раздавшие пушистые одеяла и шапки улице, крышам и трубам, надевшие на боярскую шубу старенькой церквушки горностаевый ворот, ушли далеко на юг. Полная луна стояла в темно-синем небе. Началась зима.
ГЛАВА VI
Порт — это тихая гавань
В конце ноября в одну ночь льды сковали акваторию порта. С моря к городу потянулись плотные сизые пласты тумана. Из глубины их доносились отрывистые гудки, завывание сирен, треск сокрушаемого льда. В залив выходили мощные буксиры. Там формировались караваны грузовозов. По проломанной буксирами, дымящейся дорожке они шли в порт. Лихой карантинный катер уже неделю стоял на берегу, на слипе, стыдливо демонстрируя свое ободранное красное днище. Врачи выходили теперь на прием судов в трюмах буксиров вместе с таможенниками, пограничниками, диспетчерами «Инфлота» и инспекторами по сельхозпродуктам. Жизнь стала какой-то хриплой, дымной, топочущей, зажатой туманом и льдом в тесные рамки практической необходимости. Но кроме метеорологических факторов было еще кое-что, что не позволяло отвлекаться.
Ознакомительная версия.
