Прижимая подбородок к груди, чтобы дождь не заливал глаза, она пробежала мимо кафе «Тауэр», где укрылось несколько туристов, которые уже горько раскаивались в том, что попробовали местные деликатесы. Завернув за угол Белой башни, она стремительно миновала казармы Ватерлоо, и, когда добралась до ряда домов со светло-синими дверями, выходящими на Тауэрский луг, ее мокрые от дождя волосы, собранные на затылке в хвост, тяжело хлопали ее по спине.
После яростного стука доктор Евангелина Мор наконец открыла дверь и отступила в сторонку, впуская промокшую хозяйку таверны. Извинившись за свои мокрые ноги, Руби Дор прошла по коридору в кабинет. Она села за стол на стул со скрипучим кожаным сиденьем и подождала, пока врач тауэрской общины займет свое место. Только тогда она сказала:
— Прошу прощения за вторжение, но мне кажется, что я беременна.
Через несколько часов, когда тьма расползлась над парапетами стен, Бальтазар Джонс топтался перед таверной «Джин и дыба», собираясь с духом, чтобы войти. Он не стал переодеваться после дежурства, потому что мысли были заняты предстоявшей встречей, на которой он должен был сообщить обитателям Тауэра о новом зверинце. Многочисленные слухи уже ходили по крепости, и самые мрачные утверждали, будто тиграм позволят свободно гулять по всей территории по вечерам после ухода туристов. Неожиданно вывеска над дверью, изображающая бифитера, приводившего в действие дыбу, заскрипела от ветра. Бальтазар Джонс вошел и увидел своих сослуживцев, которые тоже не успели переодеться и уже сидели за столиками, каждый с пинтой пива перед собой на столе и с женой под боком.
Зная, что найдутся сильно недовольные проектом, потому что ничто так не выводило бифитеров из равновесия, как изменения в привычном укладе жизни, Бальтазар Джонс направился прямо к бару. Руби Дор, которая все еще не забыла, как он довел ее канарейку до обморока, в итоге соизволила нацедить ему пинту «Дочери Сквенджера» [9], заказанную не столько из любви к пиву, сколько в знак примирения. Единственный эль, который варился на территории крепости, некоторые обитатели Тауэра считали даже более отвратительным, чем орудие пытки, в честь которого он был назван. Бальтазар Джонс успел с неохотой сделать всего три глотка, когда с места поднялся главный страж и потребовал тишины, после чего попросил объяснить собравшимся, что за катастрофа вот-вот у них разразится.
Поставив свою кружку на стойку бара, Бальтазар Джонс развернулся к сотоварищам, волосы которых, примятые шляпами, являли все оттенки седины. Он огладил бороду, потому что внезапно позабыл все слова, хотя накануне старательно репетировал. Но затем заметил капеллана, сидевшего у дальней стены рядом с доктором Евангелиной Мор. Святой отец улыбнулся и поднял большие пальцы, подбадривая его.
— Как прекрасно известно почти всем здесь присутствующим, в лондонском Тауэре с тринадцатого по девятнадцатый века находился королевский зверинец, — начал он. — Поначалу животных сюда привезли исключительно ради монарших забав, но при Елизавете Первой зверинец открыли для широкой публики. Там была львица, названная в честь королевы. Говорили, будто жизнь монаршей особы и этой львицы неразрывно связаны, и львица в самом деле умерла за несколько дней до смерти королевы.
— Давайте ближе к делу, — сказал главный страж.
— Традиция дарить монархам живых зверей сохраняется и по сей день, и все они содержатся в Лондонском зоопарке, — продолжал Бальтазар Джонс. Он немного помолчал, а затем продолжил: — Королева решила перевезти их в Тауэр и возродить зверинец. Она очень надеется, что их присутствие привлечет больше посетителей. Животных привезут на следующей неделе, а для публики зверинец откроется, как только его обитатели привыкнут к новому месту.
Зазвучал хор протестующих голосов.
— Но нам не нужно больше посетителей. У нас и так от них деваться некуда, — прокричал вороний смотритель.
— На днях один такой постучал ко мне в дверь и имел наглость спросить, нельзя ли ему походить по дому, — сказала одна из жен бифитеров. — Я велела ему убираться, но он, кажется, не понял. Потом попросил, чтобы я сфотографировала для него дом изнутри. Ну, я сделала ему фото сортира, отдала фотоаппарат и захлопнула дверь.
— Но где именно будут жить звери? — спросил кто-то из бифитеров. — Мне кажется, для них попросту нет места.
Бальтазар Джонс откашлялся.
— Сооружение вольера для пингвинов уже начато в крепостном рву, рядом с ним возведут и другие павильоны. Один расположится на лужайке перед Белой башней. Так же будут задействованы некоторые пустующие башни. Например, птиц решено поселить в Кирпичную башню.
— Какой породы пингвины? — спросил йомен Гаолер, чья торчащая во все стороны борода покрывала монументальные подбородки, словно вереск торфяную пустошь. — Надеюсь не те, что обитают на Фолклендах? Они гораздо агрессивнее аргентинских. Как кого увидят, так сразу и щиплют за зад.
Бальтазар Джонс отхлебнул из своей кружки.
— Все, что я помню, — они плохо видят вдаль, когда выбираются из воды, и без ума от кальмаров, — ответил он.
— Бывший военный ухаживает за животными… Никогда в жизни я не испытывал такого унижения, — взъярился главный страж, и его как будто набальзамированные пальцы сделались еще бледнее, когда он ухватился за ручку своей кружки. — Надеюсь, присматривать за животными вы будете лучше, чем ловите карманников, йомен Джонс. Иначе мы обречены.
Несколько бифитеров направились к бару, остальные продолжали высказывать свое возмущение по поводу вторжения в их жизнь четвероногих. Бальтазар Джонс забрал кружку и отошел, чтобы взглянуть на канарейку, в надежде, что о нем забудут. Наклонившись над клеткой, он поглядел на птицу, сидевшую на строгой диете. Сунул руку в карман и вытащил печенье с инжиром, похищенное в конторе из пакета, на котором черным маркером было выведено: «Йомен Гаолер». Он отломил кусочек и протянул через решетку крошки безмолвному существу. Не глядя ему в глаза, канарейка медленно, бочком прошла по жердочке и с проворством профессионального карманника схватила крошку. Собравшиеся у стойки бифитеры развернулись в изумлении, чтобы увидеть, как обезумевшее пернатое вдруг разразилось длинной руладой, выражавшей все чувства, скопившиеся в ее груди. А пока все смотрели на запевшую птичку, преподобный Септимус Дрю снова устремил взгляд темных глаз на восхитительную Руби Дор.
Пока бифитеры молчали, онемев от трелей желтой птицы, вороний смотритель допил свой томатный сок. Несмотря на соблазны бара, он избегал расслабляющего действия алкоголя, потому что сейчас ему требовалась ясная голова, чтобы не потерять бдительности и не выдать себя.
— Я пойду проведать воронов, — сказал он жене, похлопав ее по коленке. Послав ей от двери воздушный поцелуй, который ужасно смутил йомена Гаолера, нечаянно оказавшегося на «линии огня», он прихватил свою шляпу и вышел. Один из немногих бифитеров, не отпустивших бороды, он мгновенно прочувствовал всю неприветливость промозглого вечера. Он уже собирался перейти Водный переулок, когда увидел Гебу Джонс, которая быстрым шагом шла с работы домой, выдыхая в морозный воздух облачка пара.
Он замешкался в дверях паба, неспешно натягивая черные кожаные перчатки. Они с Гебой Джонс почти не разговаривали с тех пор, как гнусные вороны лишили Миссис Кук хвостика. Исполняя свой материнский долг, Геба Джонс помогала Милону в его бесплодных попытках отыскать утраченный отросток. Мальчик твердо верил, что его можно будет пришить, как палец, который Танос Грамматикос, двоюродный брат матери, потерял после неудачного возврата к темному плотницкому искусству. Шестилетний ребенок несколько часов внимательно исследовал закоулки Тауэра, и Геба Джонс ползала на четвереньках вместе с ним. Время от времени он радостно кидался к какому-нибудь сучку, но только чтобы отбросить, рассмотрев поближе. Наконец он с неохотой признал, что хвост, скорее всего, был съеден — вывод, к которому его родители пришли гораздо раньше, — и поиски в итоге были прекращены.
Долгие годы Бальтазар и Геба Джонс вынуждены были вести себя с вороньим смотрителем прилично из-за дружбы, завязавшейся между их детьми. Она началась, когда Шарлотта Бротон, которая была на восемь месяцев старше Милона, однажды утром появилась под Соляной башней с новым, как она утверждала, хвостиком для Миссис Кук. Геба Джонс сейчас же пригласила ее войти и проводила по винтовой лестнице наверх. Все семейство уселось на диван и затаило дыхание, когда девочка медленно разжала кулак. Если родители сразу же узнали самый обыкновенный корешок пастернака, то Милон пришел в восторг от нового хвоста. Дети тут же отправились на поиски Миссис Кук, которую и обнаружили в итоге в ванной, они улеглись на пол рядом с ней, пытаясь придумать, как прирастить новый хвост. И вот, благодаря обрывку зеленой шерстяной нитки, старейшая черепаха в мире все утро волочила за собой побуревший корешок, пока это не увидел Бальтазар Джонс, положивший конец унижению черепахи.
