Голоса. Ладно. Он постучал вокруг палкой.
Хотите сесть? спросил мужской голос.
Ага.
Вот сюда. Сэмми подвели к сиденью, он плюхнулся, врезавшись в человека, сидевшего у окна. Простите, сказал он.
Ничего.
Женщина!
Я бы не прочь покурить, сказал он. Он уже достал сигарету и вставил в губы. Щелкнул зажигалкой – зажглась, значит, работает. Пальцами придерживая сигарету за кончик, раскурил ее. Затянулся.
Минуту спустя он уже хихикал про себя; просто идиотская мысль насчет того, что в автобусе, может, пусто, всего один человек, а ты этого не знал и, может, выбрал сиденье, где он-то и сидит – она то есть, баба, – и плюхнулся прямо на ее долбаное колено! Простите и все такое! Ты только представь, какая дурь! И он опять не сдержался, фыркнул, люди небось услышали, если они не глухие, на хер! Дичь.
Ох, исусе-христе, исусе-христе. Ну ладно, ладно. Он глубоко затянулся. Почему это он такой, к матери, счастливый! А бог его знает. Может, чертов никотин ударил в голову. Хотя нет, не так уж он и счастлив, не в этом дело; просто доволен собой, просто доволен. Вот же он, в автобусе.
Ты шутишь?
Пока все путем. Ему предстояло принять кучу решений, и кое-какие он уже принял. Отлично справился. Деньги в кармане, а сам он вот он. Не то чтоб он какой-то особенный. Да он и не хотел никогда быть особенным. Не хотел. Какой есть, такой и есть. Его устраивает.
Если надо сделать дело, ты идешь и делаешь его, слепой там или не слепой. Этому Сэмми давно уже научился – ты мужик, ты не слабак. И потом, не во всем из случившегося виноват только он. Кое в чем да, но не во всем. За все отвечать невозможно; только не в этом мире: в этом мире, друг, точно тебе говорю, ты никогда не отвечаешь за все. Но с другой стороны, и никаких других мудаков винить не приходится, сам все сотворил, так что просто жми, на хер, вперед, занимайся делом, мать-перемать.
Сэмми откинулся на спинку сиденья. Потом свернул еще две сигаретки и засунул их в кисет.
Уф. Видела б его Элен. Ничего особенного, конечно, но все-таки человек при деле.
Да, размяк ты, брат, тут и говорить не о чем. Зарядку надо делать, друг, пора бы начать, пора бы, на хер, начать. Вот разберется с деньгами, перерегистрируется. А там кто знает. Кто знает.
Центральная клиника!
Автобус остановился.
Центральная клиника!
Ах, чтоб тебя! Сэмми поспешно вскакивает. Не ждал, что будет так скоро. Простукивает себе дорогу к лестнице, и тут палку заклинивает, друг, заклинивает: долбаная дрянь. Впору и запаниковать, но он в порядке, не надо было торопиться, спешить, просто перестань спешить; хорошо, ладно. Вон и водитель на твоей стороне, водителя винить не в чем. Вот только Сэмми нужно спуститься по лестнице, а это ни хрена не просто, наверх-то залезть пустяк дело, а тут хрен знает что, идешь прямо по воздуху, вот что ты делаешь, еще и палка застряла, на хер, где-то ее заклинило. Он ударяется плечом о перегородку и останавливается, чтобы перевести дыхание.
Ты в полном порядке, друг мой!
Сэмми двигает дальше.
Не волнуйся, ты в полном порядке.
Он спустился с последней ступеньки, прошел вперед, не отрывая руки от поручня, вот и стойка.
Все нормально?
Сэмми не отвечает, держится рукой за левую половинку двери, сходит на мостовую; на мостовую, нужно побыстрее найти бордюр, быстрее, друг, давай, давай. Он как-то раз видел, один мужик соступил с тротуара, Аргайл-стрит, субботний вечер, господи-боже, везде толпа, а по улице, по самому краю, гнал автобус и долбаное боковое зеркальце шарахнуло того мужика прямо по долбаной черепушке, кровь так и брызнула, а треску! водитель выскочил из кабины, хотел помочь, но несчастный ублюдок тут же задал стрекача, думал, наверное, что наделал делов, повредил хлебаную собственность компании или еще чего, а водитель намерен выяснить его имя, ну он и дунул по улице, чистый спринтер, только мотало его из стороны в сторону – Сэмми как сейчас его видит, бедного ублюдка, весь, на хер, в кровище.
О чем говорить, все может случиться. Заранее ж не знаешь. И просто махать во все стороны палкой тоже нельзя, так недолго и оглоушить какого-нибудь мудака. Что Сэмми точно нужно – так это собака. Вот разживется он собакой
Какие-то люди впереди. И все вроде идут в одну сторону. Хорошо бы от них не отстать. Проходная тут, за углом. Он сюда пару раз уже попадал. Ненадолго. Стучи палкой, не отвлекайся.
Господи, их уже и не слышно, людей-то, удрали вперед, ну и пусть их, не имеет значения.
За углом пустота, Сэмми, шаря палкой, повернул и пошел, стукая справа и слева; пошел. Кто-то громко крикнул:
Эй!
Он продолжал идти.
Эй!
Не собирается он останавливаться, потому как ты ж не знаешь, тебя это окликают или не тебя, не знаешь, откуда тебе знать, неоткуда, на хер, вот и иди себе дальше, друг.
Эй вы, в темных очках!
Чтоб тебя…
Эй! Вы!
Сэмми остановился. Это вы мне?
Ага. Куда это вы так торопитесь, а?
…
Сюда, знаете ли, полагается через дверь входить.
Сэмми вытащил кисет, извлек из него сигаретку.
Здесь не курят.
Я же не в здании.
Да, но вы на территории.
Но не в здании.
Неважно, спрячьте.
Сэмми прячет.
Входить положено в дверь.
…
А вы прямо в ворота поперлись.
Сэмми поворачивается к нему, жалея, что не может видеть ублюдка.
Куда вы направляетесь?
Вы из охраны?
Куда направляетесь?
В Инвалидку.
Да, но в какое отделение?
Для слепых.
А, в глазное. Направление есть?
Что вы сказали?
У вас есть направление?
Мне сказали прийти сюда.
Я спрашиваю, есть у вас направление? – талдычит свое мужик, теперь он, похоже, подошел поближе.
Я не знаю, говорит Сэмми.
Карточку вы получили?
Карточку?
Если есть направление, должна быть карточка.
Карточки мне не дали.
Так, хорошо, направления нет. Тогда вам в неотложку. Как ваша фамилия?
Сэмюэлс.
Первая буква имени?
С.
Через минуту в руке у Сэмми оказывается карточка, а мужик говорит: поднимитесь на тротуар.
Сэмми идет на голос, пока не ударяет палкой по бордюрному камню, поднимается.
Отнесете карточку в неотложную.
А где она?
Значит, так: пойдете прямо, тридцать ярдов, там налево будет вращающаяся дверь. Как войдете в нее, справа приемное отделение. Отдадите им карточку. При ходьбе держитесь внутренней стороны тротуара. И в следующий раз проходите через дверь.
Сэмми шмыгает носом и говорит: Так я же слепой, я ее не увидел.
Хорошо, ладно, но в следующий раз…
Извините, я ее просто не видел.
Ладно-ладно, идите.
Я же слепой, понимаете, я не могу ее увидеть.
…
Я же не знал.
Ладно, хорошо, идите.
Точно говорю, я слепой, ну и не увидел ее, дверь, значит, потому и пошел в ворота… Сэмми сжимает палку. Слышны какие-то шаги, то ли это охранник отходит, то ли еще кто. Я очень извиняюсь, говорит он, очень, очень извиняюсь.
Да идите же вы.
Сэмми улыбается. Ублюдок хлебаный. Ладно. Он трогается с места. Чек обналичен, башли в кармане. И он уже здесь. Отлично. Надо было шаги посчитать. Ну, не важно, не важно.
Скрипучий, визгливый шум. Осторожнее! кричит кто-то.
Сэмми замер на месте. Шум проследовал мимо. Он шел и шел, пока не дошел до стены и не услышал какое-то шипение. Автоматическая дверь. Пройдя через нее, почувствовал: воздух тут совсем другой, и под ногами все иначе, полы, постукал по ним, попал по чему-то твердому. Извините, сказал он, я слепой, ищу отделение неотложной помощи, вы не могли бы сказать мне, куда идти.
Не ответили, похоже, тут и нет никого. Пошел дальше. Хотя какое-то бормотание слышится, он, на хер, расслышал его, бормотание. Снова остановился. Простите, сказал он, э-э… я слепой и э-э, хотел бы
Бурчат-то за спиной. Он повернулся и сказал: Я ищу отделение неотложной помощи.
Вы уже в нем, ответил женский голос.
А, хорошо.
Очередь там, сзади вас.
А у вас нет отдельной приемной для слепых? Мне нужно в отделение для незрячих.
Не знаю.
Как-то недружелюбно она это сказала. Сэмми пожимает плечами. Отходит налево. Бормотание нарастает. Это очередь? спрашивает он.
…
Эй, поставьте меня кто-нибудь в конец очереди.
Он прямо перед вами.
Сэмми тычет палкой и нашаривает ее, скамью, значит. Долбаная жизнь, друг. Вздыхает. Воняет чем-то; застарелым потом, обычное дело.
А, ладно, все равно ведь ни хрена не известно, сколько он тут просидит. Так что и дергаться нечего.
Очередь двигалась шаг за шагом, когда кто-нибудь отходил от стола, все переползали вперед, заполняя возникшую пустоту.
Сэмми спел про себя пару песенок, но этого занятия надолго не хватило, и вдруг поймал себя на том, что думает об отце – ни с того, ни с сего, без всякой причины. А там и о маме. Он просто видел их двоих, вместе; как будто они прямо тут. Казалось, все это было так давно. Целую жизнь назад, в юные годы; хрен знает что, друг. Рано или поздно он тоже помрет. И тогда его мальчишка будет вот так же думать, думать о Сэмми. Какого хрена. Жуть, просто долбаная жуть. Он ее уже много лет как не видел, бывшую-то свою, мать мальчишки. В памяти она оставалась прежней, двадцатилетней девчонкой. Хотя они почти ровесники. Отец с ней знаком не был, и о Питере ничего не узнал, о малыше, ни хера о нем не знал, помер еще до его рождения. Позор, да и только. Как подумаешь об этом, тоска берет. Исус всемогущий, и мама тоже; как она сидела с малышом на коленях; Сэмми помнил, какое странное у нее было лицо. Мать-перемать, хрен знает сколько лет назад, хрен знает сколько…
