— Но ведь мы не какие-нибудь нищие крестьяне, а хозяева пустыни! — Мариата была поражена.
— Если все будет идти так, как теперь, то наши славные традиции станут пустым звуком.
Последним в селении им повстречался человек весьма странного вида. Тагельмуст намотан кое-как, нижняя часть лица бесстыдно открыта, кожа цвета древесного угля, мочки ушей оттянуты тяжелыми серебряными серьгами. Эта странная особа вдруг крепко схватила Мариату за обе руки. Та отнесла такую несдержанность на счет того, что этот человек не принадлежал к народу покрывала,[27] и не стала вырывать ладони. Впрочем, она не смогла бы этого сделать, если бы и захотела. Руки незнакомца оказались удивительно сильными. Но когда он заговорил, она услышала тоненький голосок мальчика, связки которого еще не успели огрубеть так сильно, как у взрослого мужчины. Грудь у него, к которой он прижал ее руки, оказалась подозрительно мягкой, как у женщины. Мариата была окончательно сбита с толку.
— А-а, прибывшая к нам издалека дочь Хоггара, — сказал этот человек. — Добро пожаловать, добро пожаловать к нам в Теггарт.
— Благодарю, — ответила Мариата, учтиво склонила голову и еще раз безуспешно попыталась отнять руки.
— Ах, красавица, милая, злые духи принимают самые разные обличья. Остерегайся мрачной красоты Кель-Асуфа, он может легко соблазнить тебя. Вижу, ты одолеваема страстями, а они притягивают друг друга. Надеюсь, с головой у тебя полный порядок.
С этими загадочными словами странный человек отпустил руки Мариаты и пошел своей дорогой.
Провожая его взглядом, та стояла как вкопанная, потом спросила:
— Что он хотел этим сказать? Да и вообще, мужчина ли это?
— Тана? — улыбнулась Рахма. — Мы сами не знаем. Я слышала, как чужеземцы называли ее «ом-фам», то есть «мужчина-женщина», но это не вполне справедливо. Мы сказали бы, что Бог благословил ее дважды. Оба пола существуют в ней в совершенной гармонии… Это удивительный человек. Порой она знает такое, что недоступно простому человеку. Тана — дочь нашего кузнеца. В те времена мы были богаты и могли содержать его, а когда он умер, она взяла на себя обязанности инедена.
Инеден — это кузнец и знаток мистических обрядов. Он постоянно живет в селении, следит за правильным их исполнением, закалывает жертвенных козлов, распоряжается топливом, изготовляет вещи из железа, к которым ни один человек из кель-тагельмуст, особенно женщина, не может прикоснуться, не подвергая себя опасности.
— А разве она не может исцелить Амастана?
— Когда он вернулся, Тана навестила его один раз, но после этого и близко не подходила.
Мариата молча пыталась осмыслить услышанное и спросила после паузы:
— А что она имела в виду, когда сказала: «Надеюсь, с головой у тебя полный порядок»?
— Так мы говорим про ученика, постигающего искусство врачевания, когда он стал совершеннолетним и полностью овладел своим искусством.
— Но я не училась врачеванию, как и чему-либо другому!
— Существуют вещи, которым нельзя научиться. Это дар, посланный свыше, который у тебя в крови.
Рахма взяла Мариату за руку, словно боялась, что та сейчас убежит. Девушке внезапно стало страшно. Вдруг сын Рахмы безумен, буйный помешанный, изо рта у него течет пена, как у бешеной собаки, у него жуткие припадки и в такие минуты он способен убить человека? Или наоборот, он выглядит нормальным человеком, а в глазах его пляшут злые духи? Мариата боялась, что у нее ничего не получится, несмотря на всех благородных предков, выяснится, что она самая обыкновенная девчонка, как все. Это пугало ее больше всего.
Когда кончились шатры, хижины, загоны для скота и прочие строения, они вышли к небольшой оливковой роще, за которой раскинулось усеянное камнями поле, где между двумя тамарисками стояло какое-то убогое жилье, в общем, каркас из палок, завешенный одеялами и мешками из-под зерна. В его тени Мариата различила фигуру человека в черной одежде, лицо которого было плотно замотано тагельмустом. Открытыми оставались только напряженно сверкавшие темные глаза.
Мужчина неподвижно сидел прямо на земле, скрестив ноги. Его сжатые руки лежали на коленях. Когда женщины подошли ближе, он не изменил позы, не сделал попытки хоть как-нибудь приветствовать их, даже не пошевелился, когда Рахма присела рядом с ним на корточки и положила ладонь на его щеку.
— Да будет с тобой благословение Божье, Амастан, сын мой. Ты выглядишь лучше, чем в тот день, когда я покинула тебя, в этом нет никакого сомнения. Поешь немного риса с молоком, это умерит жар, сжигающий тебя.
Она поставила миску на землю перед ним, рядом с тарелкой, где лежали нетронутыми хлеб и финики. Но он даже не взглянул на еду.
— Видишь, я привела с собой гостью, она пришла к нам издалека. Это Мариата, дочь Йеммы, дочери Тофенат, из племени кель-тайток, прямой потомок самой Тин-Хинан. Чтобы навестить тебя, Мариата пересекла Тамесну. Не хочешь ли ты встать и поприветствовать ее так радушно, как подобает хозяину дома?
Видно было, что мать хотела подольститься к сыну, поскольку шалаш, в тени которого он сидел, трудно было назвать домом. Да и какой он здесь хозяин, если не владеет даже собственным разумом? Мариата внимательно всмотрелась в него, но что можно было увидеть сквозь узенькую щелку, в которой сверкали глаза? Скуластый, худой, смуглый, брови правильной формы. Его лицо оставалось бесстрастным, только бледные морщинки в уголках глаз выделялись на фоне загорелой кожи. Женщины подошли почти вплотную, и он не испугался. Мариата с облегчением подумала об этом и уже совсем было успокоилась, как вдруг глаза молодого человека, которые он до того не отрывал от какой-то точки на земле, поднялись и остановились на ее лице.
Говорят, когда охотники загоняют газель в угол, она, парализованная страхом, замирает на месте и стоит как вкопанная, хотя легко ушла бы от преследователей, если бы решилась отпрыгнуть и помчаться прочь. Именно такое чувство охватило Мариату, когда Амастан смотрел на нее. Перепуганная девушка стояла перед ним и не могла сдвинуться с места. У нее возникло такое чувство, что вот и пришла ее гибель.
Вдруг Мариату пронзила странная мысль о том, что на нее сейчас смотрят столь выразительные глаза, каких прежде она никогда не видела. Удлиненной формы, миндалевидные — нет, это глаза не воина или сумасшедшего, а поэта. Когда взор этих глаз пронзил ее, она уже не могла не думать о том, что они так же глубоки и темны, как колодец, на дне которого мерцают остатки воды. Скоро вода высохнет, а тот, кто возлагает на нее надежды, в конце концов умрет от жажды.
Сердце Мариаты забилось. По ногам девушки вдруг прошла судорога, словно они сами решили унести ее прочь, как можно быстрей и дальше отсюда, хочет она этого или нет. Но Мариата продолжала стоять, будто ее подошвы вдруг приросли к земле.
Это длилось всего лишь одно мгновение. Глаза Амастана неожиданно наполнились слезами, которые неудержимо потекли по его щекам. Вид плачущего мужчины потряс Мариату. Они всегда сдержанно выражают чувства. Асшак[28] говорит, что мужчина всегда должен быть гордым и ни при каких обстоятельствах не ронять своего достоинства. Сердце Мариаты размякло и потянулось к нему.
Есть такие женщины, у которых повышено чувство ответственности за все, что происходит вокруг. Если что-то сломалось, то они стараются все исправить. Им кажется, что никто, кроме них, не может восстановить нарушенный порядок, даже если это касается таких мелочей, как стирка, уборка шатра или починка прохудившейся корзинки. Мариата никогда не считала себя подобной женщиной, но в эту минуту перед ней стоял человек, жизнь которого дала трещину, раскололась надвое. Ей вдруг страстно захотелось скрепить эти половинки.
— Давно он такой? — спросила Мариата, когда они с Рахмой шагали обратно к селению.
Чем дальше она уходила от одержимого, тем спокойнее билось ее сердце, но ей все равно казалось, что он где-то рядом. Их будто связала незримая нить, которая с каждым шагом натягивалась все сильней.
Рахма ответила не сразу. Они добрались до места, где лежали огромные камни. Здесь старая женщина остановилась, села, обернув лицо к солнцу, и Мариата увидела слабый след, который оставили на ее щеках слезы, успевшие высохнуть.
— Верблюд словно знал дорогу домой, хотя не был здесь больше года. Он принес сына на спине, а тот, казалось, пребывал в каком-то трансе, не понимал, где находится. Его глаза оставались открытыми, но он не узнавал даже собственную мать, был весь покрыт кровью. Я подумала… — Тут Рахма запнулась. — Да, решила, что сын уже умер или смертельно ранен. Меча с ним не было. Пожинающий Жатву — так звался его клинок. Прежде он принадлежал моему брату, его анет ма,[29] а до него — дяде этого человека. Сын никогда не расстался бы с этим мечом по доброй воле. В нем воплощалось его достоинство. С ним вообще не было ничего: ни воды, ни еды. Представить себе не могу, как он остался жив, разве что духи сохранили Амастана для каких-то своих целей. — Старуха помолчала, потом продолжила: — Но кое-что он все-таки привез с собой. Эту вещь сын сжимал в правой руке. Мы пытались разогнуть его пальцы, но он набросился на нас, как дикий зверь. Она до сих пор с ним. Я почему-то уверена, что Амастан будет спасен, если нам удастся забрать ее у него. Кель-Асуф через эту вещь сосет из него силу. Я не сомневаюсь в этом. Что только мы не перепробовали!.. Знахарки давали ему сонное зелье, но он отказывался пить. Инеден пел песню ветров, а мы стучали в барабаны, чтобы изгнать злых духов, но ничто не помогло. Святые марабу читали над ним молитвы и прикалывали к одежде изречения из Корана. Я могла бы сказать им, что это не поможет. Сын в ярости срывал их с себя вместе с одеждой и бегал совсем голый! Один колдун из Тимбукту увешал его шатер амулетами и талисманами, которые принес с собой из южных стран, но Амастан не обращал на них никакого внимания и ложился спать, спрятав крепко сжатую руку под себя. Кто бы ни пытался разжать его пальцы, имел дело с дикой яростью злых духов, овладевших им. Уже больше трех месяцев он в таком состоянии. Нельзя допустить, чтобы это продолжалось дальше.
