— Остаемся здесь, — говорит он, — и ждем.
— Который час?
— Только что пробило полночь.
— Надо бы сходить оглядеться.
— Вот ты и иди.
— Ага, уже иду.
Однако с места никто не двигается.
Чедерна давно забыл про Митрано, но в душе остался горький осадок. Он никак не возьмет в толк, зачем сидеть в убежище, пока враг обстреливает лагерь. Пора выйти наружу и перестрелять их всех, выкурить из укрытия, засыпать их вонючие норы бомбами — только такого конца заслуживают те, кто воюет, как последние трусы. Как жаль, что он еще не в спецвойсках: просыпаться ночью, прыгать с парашютом с высоты три тысячи метров в опасную зону, осуществлять зачистку деревни, выкуривать террористов из их укрытий, надевать им на голову капюшон, связывать по руками и ногам. А если по ошибке кого-нибудь пристрелишь — тем лучше.
В убежище жарко, ноги затекли. Чедерна снова начинает думать об отпуске и об Аньезе: надо похитить ее сразу после защиты диплома и уехать вместе на море, в Сан-Вито. Если повезет, в октябре еще можно купаться, но даже если будет плохая погода, они все равно весело проведут время — будут трахаться на продавленной тетиной кровати, не задергивая штор, чтобы соседи могли подсматривать. В Сан-Вито сохранился запах его детства, запах каникул, и когда они занимаются там сексом, все приобретает иной вкус. Во дворе до сих пор стоит ржавый вольер, в котором тетка держала пару тропических попугаев. В клетке им было слишком тесно, и попугаи постоянно лупили друг друга крыльями и клевались. Чедерна дал им прозвища, какие — забыл, а для всех остальных членов семьи это были просто попугаи тети Мариэллы. Все были разочарованы, потому что попугаи не выучили ни слова, только издавали резкие крики, наполняли клетку пометом да беспрерывно ссорились, но все равно он их любил и горько плакал, когда они умерли: сперва — один, а через несколько дней — Другой. Чедерна закрывает глаза и начинает вспоминать.
В четыре часа утра снова раздается вой сирены. Три коротких сигнала, между ними пауза — значит, тревога окончена. Многие ребята в убежище спят, позабыв о голоде и не чувствуя, как затекло все тело. Все с трудом соображают, поэтому возвращение в палатки проходит медленно и нервно.
Только для лейтенанта Эджитто на этом все отнюдь не заканчивается. Его разбудили, как только ему удалось забыться сном (это ему так кажется — на самом деле он проспал больше часа).
— Док, вы нам нужны.
— Да, — отвечает Эджитто, но подняться не может и через секунду вновь засыпает.
Его трясут:
— Док!
— Да?
— Пойдемте со мной!
Кто-то стаскивает его с раскладушки. Эджитто не успевает рассмотреть лицо и звание. Он с силой растирает руками лицо, сдирая сухую кожу. Хватает со стула штаны.
— Что такое?
— Док, один из наших отказывается выходить из укрытия.
— Он ранен?
— Нет.
— А что с ним?
Посетитель колеблется.
— Ничего. Просто не хочет выходить.
Эджитто натягивает носок. В нем полно песка, пока надеваешь — царапает кожу.
— Почему вы пришли ко мне?
— А к кому еще нам идти?
— Из какой ты роты?
— Из «Чарли», синьор.
— Пошли!
Буря еще не окончилась, но стала тише, чуть сильнее обычного ветра, несущего пыль. Они идут, наклонившись вперед и прикрывая глаза руками.
Парень сидит на корточках посреди убежища. Рядом с ним — два товарища, явно пытающиеся в чем-то его убедить: увидев, что в укрытие входит Эджитто, они приветствуют его и быстро удаляются через другой выход.
Парень похож на обмякший тряпичный манекен, из которого вынули набивку, а потом снова зашили. Плечи повисли, голова склонилась на грудь. Эджитто усаживается напротив. Солдаты унесли с собой фонарики, поэтому Эджитто приходится зажечь свой. Он прислоняет фонарик к цементной стенке.
— Что с тобой?
Солдат не произносит ни звука.
— Я задал тебе вопрос. Отвечай старшему по званию! Что с тобой?
— Ничего, синьор.
— Ты не хочешь выходить?
Солдат отрицательно качает головой. Эджитто читает имя у него на груди:
— Тебя зовут Митрано?
— Да, синьор.
— Полное имя?
— Митрано Винченцо, синьор.
Парень дышит ртом. Наверное, он сильно вспотел — щеки пунцовые. Эджитто представляет битком набитое убежище. В воздухе до сих пор висит резкий запах пота, смешанный с другим, не столь отчетливо узнаваемым запахом, который издают прижатые друг к другу тела многих людей. Поражение блуждающего нерва, думает он. Приступ паники, гипоксия. Он спрашивает у солдата, бывало ли с ним что-нибудь подобное, не употребляя слов «паника» и «кризис», а говоря о «клаустрофобии» — это звучит научно и не обидно. Солдат отвечает, что никогда не страдал клаустрофобией.
— У тебя сейчас кружится голова?
— Нет.
— Тошнота, помутнение в глазах?
— Нет.
В голову Эджитто закрадывается подозрение.
— А ты случайно… — Он показывает на пах солдата.
Тот с ужасом глядит на него:
— Никак нет, синьор!
— Ничего постыдного в этом нет.
— Я знаю.
— Со всяким бывает.
— Со мной этого не случилось.
— Ну хорошо.
Ситуация странная. Эджитто нужно выявить симптомы, за которые он мог бы уцепиться. Анамнез, диагноз, лечение: так работает врач, других надежных методов он не знает. Может, солдат просто испугался? Эджитто пробует его успокоить:
— Сегодня ночью больше не будут стрелять, Джузеппе.
— Меня зовут Винченцо.
— Винценчо, прости.
— Я же вам только что сказал. Винченцо Митрано.
— Ты прав. Винченцо. Сегодня ночью больше не будут стрелять.
— Я знаю.
— Можно выходить. Опасность миновала.
Солдат прижимает колени к груди. Поза ребенка, а взгляд — нет, взгляд взрослого.
— На самом деле особой опасности и не было, — настаивает Эджитто. — Ни один снаряд не попал на территорию базы.
— Взрывы гремели близко.
— Да нет, не близко.
— Близко, я слышал.
Эджитто начинает терять терпение. Он не мастак утешать, не умеет подобрать нужные слова. Митрано вздыхает:
— Док, они бросили меня снаружи.
— Кто бросил тебя снаружи?
Солдат неопределенно мотает головой в сторону и закрывает глаза. Слышно, что в нескольких шагах от убежища стоят его товарищи — ждут и о чем-то тихо переговариваются. Эджитто разбирает «он у нас не очень крепкий» и уверен, что и солдат все слышал. Митрано говорит:
— Так и стоят.
— Хочешь, я их отошлю?
Митрано глядит в сторону выхода. Качает головой:
— Неважно.
— Я уверен, что это вышло случайно.
— Нет. Они бросили меня снаружи. Я сидел вон там, а они придумали, как сделать так, чтобы я попался в ловушку. Нарочно все подстроили.
— Ты можешь рассказать об этом капитану Мазьеро. Если сочтешь нужным.
— Нет. И вы никому не рассказывайте, док.
— Хорошо.
— Клянетесь?
— Клянусь.
Три, если не четыре минуты проходят в молчании. Целая вечность для невыспавшегося человека, оказавшегося в темной норе.
— Сколько тебе лет, Винченцо?
— Двадцать один, синьор.
— Может, ты хочешь с кем-нибудь поговорить? Со своей девушкой? Тебе стало бы легче.
— Нет у меня девушки.
— Тогда с мамой?
Митрано сжимает кулаки.
— Не сейчас, — резко отвечает он. Потом прибавляет: — Знаете, док, у меня есть собака.
Эджитто реагирует с излишним энтузиазмом:
— Правда? А какая?
— Пинчер.
— С приплющенной мордой?
— Нет, это бульдоги. У пинчеров длинная морда и прямые уши.
Лейтенант охотно развил бы эту тему, чтобы как-то отвлечь солдата, да вот только о собаках ему ничего не известно. Он смутно помнит, что когда-то и ему хотелось щенка, — нет, это Марианна просила собаку, а ему хотелось, чтобы ей ее подарили, — так или иначе, дело ничем не закончилось. Для Эрнесто домашние животные были разносчиками смертельной заразы, а для Нини еще одно живое существо усложнило бы и без того запутанные отношения в семье. Эджитто думает, что наверняка он многое потерял. Но даже если так, это уже давно не имеет значения.
— Док?
— Да.
— Я выйду отсюда. Пойму, что готов выйти, и выйду.
— А сейчас — нет?
— Сейчас — нет. Если вы не против.
— Я не против.
— Извините, что вас сюда притащили.
— Ничего страшного. Ты не переживай.
— Мне очень жаль.
Эджитто встает, опираясь на руки. Стряхивает пыль со штанин. Все, здесь он сделал все. Упирается головой в потолок убежища.
— Док?
— Слушаю тебя.
— Вы не посидите со мной еще чуть-чуть?
— Конечно.
Эджитто усаживается обратно, задевая локтем фонарь. Луч света падает на землю, освещая следы ботинок на песке: каждый след частично закрывает другие, словно окаменевшие следы борьбы. И тут солдат начинает плакать — сначала тихо, потом все громче.
