— Сделаем не хуже этих, — заверил нас мистер Сайто.
Эмма захотела узнать, принес ли фильм прибыль, и наши гости ответили почти хором:
— «Линдон» провалился. — Но при этом израильтянин заверил, что с их фильмом этого не произойдет.
Взглянув на часы, мистер Сайто спросил: — А что, если мы сейчас же вместе отправимся на амишские земли? И ехать надо немедленно, иначе скоро стемнеет. Но он же и задержал нас, потому что ему надо было вернуться в свой номер за фотоаппаратами.
— Если мы будем снимать фильм, нужно пофотографировать местность.
— Нет проблем, — заметила Эмма, — мы поедем прямо в мои родные края. Вот вам карта. — И несколько позже добавила: — Два брата в «Изгнанном» — мои предки. — И, когда мистер Сайто уставился на нее, она объяснила: — Младший — это мой дедушка.
Не успели наши гости отреагировать на это потрясающее открытие, как мистер Сайто закричал:
— Стоп!
И мы оказались перед типичным американским указателем: «Вы находитесь в округе Ланкастер. Здесь самые богатые фермерские хозяйства Америки».
«Никон» щелкал с сумасшедшей скоростью словно заведенный под проворными руками мистера Сайто. Ко всему прочему в пленке было не тридцать шесть, а семьдесят два кадра. Отсняв цветную пленку, он вставил черно-белую и продолжил фотографировать окрестные пейзажи, где будет работать его команда в 1991–1992 годах.
Когда мы продолжили поездку, он уже стал несколько более разборчив в выборе кадров для фото. Он собирался показать эти снимки тем, кто займется фильмом. Властным тоном он приказывал: «Здесь!» — и выпрыгивал, щелкая фотоаппаратом как сумасшедший. К тому моменту, когда начало темнеть, он уже отснял четыре цветные и три черно-белые пленки, то есть около шестисот кадров.
Мы с Эммой были поражены его высшей степенью деликатности: у каждого амиша, которого мистер Сайто встречал по дороге, он всегда спрашивал разрешения, чтобы сфотографировать его. Однако он прятался за деревья, когда снимал конные повозки, тащившиеся по дороге с бородатыми, одетыми во все черное, путешественниками. Да и израильтянин оказался тоже очень вежливым.
Эмма была настолько очарована джентльменским поведением наших гостей, что предложила:
— Вы знаете, ферма, где жили братья, — старая ферма Столцфусов — все еще существует. Хотите посмотреть ее? Конечно, она несколько перестроена, но основная часть сохранилась в первозданном виде.
Мистер Сайто даже выпрыгнул из машины, думая, что ферма где-то рядом, но Эмма остановила его и, свернув на боковую дорогу, привезла нас прямо к месту, где происходила схватка двух братьев. Мистер Сайто, оставшись в машине, чтобы получше обозреть местность, сказал:
— Дело не в подтяжках. А в шкале ценностей, в которые они верили. — Откинувшись к спинке своего сиденья и осматривая пейзажи, продолжал он спокойно: — Я уже все это вижу на экране. Эта природа вдохновляет меня. Никогда я не представлял все так ясно… холмы… ручей., амбары. Полюбуемся всем этим, пока совсем не стемнело.
Наши гости выскользнули из машины и начали снова щелкать фотоаппаратами, стараясь найти лучший ракурс фермы Столцфусов, где развернулись когда-то драматические события. Подойдя ко мне, мистер Сайто перестал снимать, удивленный огромными просторами, простиравшимися вокруг.
— Так много земли и так мало людей.
И мне было понятно, о чем он думает, приехав из своей перенаселенной страны.
Затем, к моему удивлению, он взял израильтянина под руку, и они уверенно направились к дому фермера, перекинулись несколькими словами с владельцами, и, очевидно, им было сказано, что здесь фотографировать нельзя. Вернувшись к нам, израильтянин попросил Эмму подойти и с помощью своего платка и платка японца соорудил то, что с расстояния напоминало бы белый капор немецкой женщины. Этот убор сделал Эмму похожей на ее предков — и они стали фотографировать, как Эмма двигалась на фоне построек и амбаров. Я смотрел на нее, и так, на расстоянии, мне она представлялась частичкой тех феодальных времен.
Мы вернулись в гостиницу, когда уже стемнело, поужинали и поднялись в двести семнадцатую комнату, где провели около двух часов, досматривая фильмы. Увидев все это сразу же после реальных пейзажей «Изгнанного», мы могли представить себе, что можно сделать с историей об амишах.
— Я преклоняюсь перед красотой ваших земель, — сказал мистер Сайто после окончания просмотра. — Я понял всю драму ваших предков, когда читал книгу в Японии. Но я и не представлял, что земля, за которую они боролись, так удивительно красива.
Я вынужден был вмешаться:
— Я писал роман и могу заверить вас, что они воевали не из-за земли, а из-за религии. Но звала Амоса вернуться и просить о прошении, конечно, земля.
Обернувшись к своему партнеру, мистер Сайто торжественно произнес:
— Мы снимем этот фильм как оду земле, потому что земля, которую мы сегодня видели, — это настоящая поэма. — И, уже когда мы подходили к машине, он предупредил: — Не беспокойтесь из-за нас завтра утром. Мы наймем машину в гостинице и сами поедем в аэропорт. — Целуя Эмме руку, он заключил: — Вам не придется краснеть за наш фильм.
Мы ехали домой, желая, чтобы все эти предсказания сбылись, так как насладились обществом двух людей, понимающих прекрасное.
* * *
В последующие недели в «Эй-би-и» прилетали различные группы незнакомых людей, которые арендовали машины и Рейнской дорогой направлялись к нам. Зачем всем им нужно было брать у меня интервью, если, по слухам, мой роман провалился? Потому что и миссис Мармелл, и мисс Крейн, готовые защитить как мои, так и свои собственные интересы, просили всех друзей о помощи, расхваливали в письмах мой роман и использовали все возможные и невозможные способы, чтобы опровергнуть дурные слухи.
Они предлагали журналистам приехать в Дрезден, чтобы те воочию убедились, что я жив и здоров. Некоторых направляла миссис Мармелл, других — мисс Крейн, но обе предварительно договаривались с Эммой, которая до хрипоты объясняла всем, как выехать из аэропорта и куда завернуть, чтобы попасть на Рейнскую дорогу.
— Если вы заблудитесь, спросите любого. Все знают нашу ферму, — заканчивала она.
Репортеры немецкого телевидения наняли бригаду из трех человек в Нью-Йорке и привезли их в Дрезден для процедуры, которая, как всегда клянутся журналисты, «займет не более сорока минут».
— Пятнадцать минут установка, полчаса снимаем и исчезаем.
Но, узнав, что у меня есть мастерская и что я там рисую, они провели два часа, выбирая нужный ракурс и освещение. Съемка и пересъемка заняли еще полтора часа. Каждую сцену приходилось снимать дважды, чтобы направлять камеру то на меня, то на журналиста, чтобы получился диалог. И мой привычный распорядок дня был окончательно нарушен.
Эмма сначала возражала, когда переставляли мебель, но в конце концов смирилась, предложила им напитки и почти стала членом их команды, беседуя, словно старая знакомая, об их семьях и заинтересованно рассматривая фотографии детей.
Когда они часов в пять спросили нас, не согласимся ли мы пообедать с ними, я собрался отказаться, но Эмме так хотелось побыть с ними и поболтать, что я вынужден был (боюсь, с кислой миной) согласиться. Мы поехали в уже знакомую «фарфоровую гостиницу», которая произвела на всех такое впечатление, что меня снова начали фотографировать на фоне статуэток.
Когда мы ехали домой, я ворчал:
— Сколько времени уходит на пустяки!
— У нас так много читателей в Германии, — напомнила мне Эмма.
Так как у нас было достаточно читателей и в Великобритании, прилетела группа из Би-би-си, и еще один день был потерян. Но мужчины так восторгались Эммой, что она опять настояла, чтобы мы пообедали вместе. И мы вели разговоры о принцессе Диане и новом фильме о Кристине Килер. Я предполагал, что подобные интервью помогут в распространении моей книги за границей, но полной уверенности в этом не было. Когда наши гости, возвратившись домой, писали письма, где благодарили нас за гостеприимство, они всегда обращались к Эмме, а не ко мне. Еще хотело приехать и японское телевидение, без сомнения, с подачи мистера Сайто, но Эмма вынуждена была отказать им из-за своих собственных планов, которые надо было выполнить обязательно.
* * *
Каждую весну выпускницы Брайн Мауер собирались в колледже, где встречались со своими старыми подругами, вспоминали прошлое и жертвовали деньги в пользу их любимой школы. Уже много лет Эмма пропускала такие встречи. Сначала потому, что у нее не было денег, а потом — потому что она была слишком занята моими делами. В первые годы она представляла себе, как ее подружки спрашивали друг у друга: «Что случилось с этой Столцфус — эта девочка, кажется, из амишей?» И кто-нибудь отвечал: «Она преподает в школе где-то в небольшом городке» Эмма представляла себе их снисходительные улыбки, так как они повыходили замуж за директоров компаний да заведующих кафедрами в университетах Этой весной была сорок пятая годовщина, как Эмма окончила колледж, и она дала знать, что приедет с мужем. Она не сказала с «моим знаменитым мужем», но дала это почувствовать, ведь так было на самом деле. Эмма знала, что ее соученицы будут выпрашивать автографы.
