Тео
Нудный голос в голове Тео твердил: если ты ни с того ни с сего нашел Чокнутую Тетку привлекательной – крайне привлекательной, – то это верный знак того, что у тебя самого не все дома. С другой стороны, паршиво ему от этого не было. Ему вообще ни от чего не было паршиво – по крайней мере, с той минуты, как он пришел на трейлерную стоянку. Следовало разобраться со взрывом, с пропавшим мальчишкой, со всплеском общей шизанутости в городе – словом, целая навозная куча ответственности, – но паршиво ему вовсе не было. И в ту минуту, когда он стоял перед трейлером Молли, размышлял и ждал, пока отхлынет прилив похоти в его штанах, до него дошло, что не курил траву весь день. Странно. Обычно протянешь столько, не прикладываясь к “Трусишке Питу” – и по всему телу мурашки.
Тео уже подходил к “вольво”, чтобы ехать искать мальчишку дальше, как на поясе зазвонил телефон. Шериф Джон Бёртон даже не поздоровался:
– Найди человеческий телефон.
– Я как раз пытаюсь пропавшего мальчишку найти, – ответил Тео.
– Нормальный телефон, Кроу. Сейчас же. Мой личный номер. Пять минут.
Тео доехал до автомата у салуна “Пена Дна” и сверил время. Когда прошло пятнадцать минут, он набрал номер Бёртона.
– Я сказал – пять минут.
– Так точно. – Тео мысленно ухмыльнулся, несмотря на тон шерифа. Похоже, у Бёртона начиналась истерика.
– Чтобы на ранчо никого не было, Кроу. Пропавшего мальчишки на ранчо нет, ты меня слышишь?
– Обыскивать все окрестные усадьбы – стандартная процедура. У экстренных служб вся местность разбита на квадраты. И нам все квадраты нужно пройти. Я собирался вызывать на подмогу помощников шерифа. Пожарники из добровольной бригады вымотались после ночного взрыва.
– Нет. Никого из моих людей ты вызывать не будешь. Дорожную полицию и Гражданский природоохранный корпус тоже. И никакой авиации. Если на карте нужно поставить галочку, поставь ее сам. На этом участке не должно быть никого, тебе ясно?
– А что если мальчишка действительно на ранчо? Ведь придется прочесывать тысячу акров пастбищ и леса.
– Чушь собачья. Пацан скорее всего прячется в шалаше с подшивкой “Плейбоя”. Его когда последний раз видели – всего каких-то двенадцать часов назад?
– А если нет?
Трубка замолчала. Тео проводил взглядом три новые парочки, меньше чем за минуту покинувшие “Пену Дна”. Новые парочки: в Хвойной Бухте обычно всегда знали, кто с кем ходит, – а эти люди никогда вместе не ходили. Возможно, не слишком необычное явление для двух часов ночи в пятницу, но сегодня была среда, и восьми еще не пробило. Может, сегодня волной блуда не только его окатило. Парочки щупали друг друга, будто хотели покончить с разминкой по пути к машинам.
В трубке ожил Бёртон.
– Я прослежу за тем, чтобы ранчо прочесали, и позвоню тебе, если пацана найдут. Но если его найдешь ты, я должен узнать об этом первым.
– Это всё?
– Найди этого маленького засранца, Кроу. – Бёртон бросил трубку.
Тео сел в “вольво” и направился к своей хижине на границе ранчо. Мики Плоцника искали по меньшей мере двадцать добровольцев. Размах операции позволял ему хотя бы принять душ и переодеться – он пропах дымом насквозь. Когда он выходил из машины, в ворота ранчо медленно вкатился навороченный красный джип. Сидевший в салоне латинос рассмеялся и отдал Тео честь стволом “калашникова”.
Тео отвернулся и двинулся к темной хижине, жалея, что дома его никто не ждет.
Проснувшись Сомик, увидел, что по дому разгуливает заляпанная краской женщина в одних шерстяных носках, за которые заткнуты колонковые кисти, раскрашивая ее икры охрой, белилами и какой-то желтоватой зеленью. Повсюду стояли холсты – на мольбертах, стульях, стойках и подоконниках. И все как один – морские пейзажи. Эстелль переходила от одного холста к другому с палитрой в руке, яростно врисовывая что-то в волны и пляжи.
– Вся вдохновенная проснулась, – сказал Сомик.
Сумерки уже давно спустились – они проспали весь день. Эстелль писала при свете пятидесяти свечей и оранжевого сияния, лившегося из открытой дверцы дровяной печи. К чертям цветопередачу, эти картины следует рассматривать при свете камина.
Эстелль оторвалась от холста и кистью подоткнула грудь:
– Незавершенка. Я знала, что в них чего-то не хватает, когда писала, но до сегодняшнего дня не знала, чего именно.
Сомик подтянул штаны и без рубашки прошелся среди картин. Все волны кишели хвостами и чешуей, зубами и когтями. С холстов сверкали глаза хищника – казалось, ярче свечей, их освещавших.
– Так ты на всех эту старушку пририсовала?
– Это не старушка. Это он.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю. – Эстелль снова отвернулась к холсту. – Чувствую.
– Откуда ты знаешь, что оно такое?
– Такое, разве нет? Ведь похоже?
Сомик поскреб щетину на подбородке и задумчиво осмотрел полотно.
– Близко. Но это не мальчик. Это старая тварь, что за нами с Хохотунчиком кинулась, когда мы его маленького выудили.
Эстелль оторвалась от картины и посмотрела на него.
– Тебе сегодня играть надо?
– Немного погодя.
– Кофе будешь?
Он шагнул к ней, взял у нее из рук кисть и палитру и поцеловал в лоб.
– Вот это уж точно будет славно.
Эстелль прошлепала в спальню и вернулась в драном кимоно.
– Расскажи мне, Сомик. Что же там у тебя произошло?
Он уже сидел за столом.
– Мы, наверное, целый рекорд поставили. У меня все до сих пор саднит.
Художница невольно улыбнулась, но не отступила:
– Что у тебя тогда случилось, на протоке? Вы что – эту тварь как-то из воды выманили?
– Ты что себе думаешь, женщина? Если б я так мог, думаешь, лабал бы сейчас по клубам за выпивку да за процент с клиентов?
– Скажи – что ты чувствовал, когда эта тварь из болота полезла?
– Жуть.
– А кроме этого?
– А ничего кроме этого. Я все сказал. Страшно было – и всех делов.
– А когда мы сюда вернулись вчера ночью, ты же не боялся?
– Нет.
– И я не боялась. Каково было тебе тогда? До того и после того, как оно на вас кинулось?
– Не так, как сейчас.
– А сейчас как?
– Очень клево сидеть с тобой и разговаривать.
– Шутка ли. Мне тоже. А тогда?
– Не дави на меня, девочка. Я тебе расскажу. Но мне через час лабать, а я не знаю, получится или нет.
– Почему ж нет?
– Блюза на мне нет. Ты его согнала.
– Могу тебя на мороз выставить без рубашки, если поможет.
Сомик заерзал на стуле.
– Лучше кофе, а?
Вот, значит, набрали мы фору от того чудища, что нас за пятки хватало, тормознули мой “форд” модели Т и с Хохотунчиком вместе этого сома на заднее сиденье стали затаскивать. А у него хвост с одной стороны свешивается, а башка – с другой. Я ж совсем не того ожидал, на Хохотунчике блюза как не было так и нет, зато меня запаривает. Тут я понимаю, что к нам пять сотен баксов летит, и блюза моего сразу испаряется, как и не было никогда.
Я говорю: “Хохотунчик, я так полагаю – надо нам это дело отпраздновать: сначала вжарим как следует, а потом и кисок с Дельты мягоньких себе нароем. Чего скажешь?”
Старина Хохотунчик, как за ним это водится, писять на паперти не хочет и, поскольку горбатого могила исправит, говорит мне, дескать, денег-то у нас все равно шиш с маслом, а Ида Мэй, к тому же, никаких кисок к дому ближе чем на сто ярдов не подпускает. Но ему тоже не можется, я ж чувствую, и дело недолгое – скоро мы уже по проселку пилим к одному моему знакомому самогонщику по имени Элмор – он как раз пойло черномазому люду впаривает.
А у этого дедуси во рту два зуба как есть осталось, хоть и белый сам, и он ими скрежетать начинает, как мы к его крыльцу подваливаем. Раскипятился весь, берданкой машет, точно мы у него змеевик стырить прикатили. Я говорю: “Эй, Элмор, старина, как твои любезные сестрица с женушкой поживают?”
А он, дескать, она-то ничего себе поживает, да вот, мол, пока мы быстро денег не засветим, он себе тут скоренько черножопых настреляет, нас то есть, да к ней под бок, пока тепленькая.
“У нас чутка не хватает, говорю я, но утром пятьсот долларов точно приплывет, так что не будешь ли ты любезным и не начислишь ли нам баночку в кредит?” И сомика нашего ему показываю.
Старику просто обделаться хотелось со страху, а уж как мне хотелось, чтоб он обделался, – не передать, чтоб от него хоть не воняло как-то иначе, но он заместо этого только и сказал: “До утра я жданики потеряю. Тебе банку – мне шмат от этого рыбы. Прямо сейчас. И не жадничай.”
Мы с Хохотунчиком подумали чутка и скоро уже полгаллона кукурузовки себе заначили, а старина Элмор – он такой шмат от сомика поволок, что женам и спиногрызам его точно б на неделю хватило от пуза. Или больше.
Едем дальше. Тут эта старая шлюха, Окрой звать, то же самое нам втюхивает: и про деньги, и про то, что нам помыться б не мешало впридачу, прежде чем мы к ее девочкам на шаг подойдем. А я ей – сказку про пятьсот долларов. Она мне, мол, пятьсот завтра – вот и приходи завтра, а ежли нам кисок надо прямо сейчас, то ей возьми и отвали шмат того же сомика. Чтобы, значит, блядве тоже сомика поесть. Ну, думаю, вот сейчас на Хохотунчика точно блюза спустится: он уж и говорит, дескать, чтоб сома на сто долларов отдавать за одну ванну? Ну, смотри, как знаешь. И вот он сидит в машине, ждет, пока я свои дела не сделаю, и мы дальше шпарим – куда-нибудь на ночь кости кинуть до утра. А там и рыбку нашу отоварим.
