Заслуживает ли Петр смерти? А мир? На мне будет два убийства? Я убью Петра и убью мир? Но Петр лично мне ничего плохого не сделал. А мир?
Я хочу уничтожить мир. Ваня уничтожил свой мир. Что теперь с Ваней? Что будет со мной? Зачем я хочу уничтожить мир?
О чем меня спрашивал этот белый?
«Митя, ты точно уверен, что хочешь разрушить мир?»
Я уверен? Нет, я не уверен. Зачем же я собирался это сделать? Потому что мир плох. Да, поэтому. Но что он сделал мне плохого?
Я остановился у стола дежурной медсестры. И мои мысли остановились. У меня не было ответа на этот вопрос. Я не знал, что мир сделал мне такого, за что я должен его убить.
Но что тогда я делаю? Куда я иду? Может быть, я и вправду сумасшедший, если собираюсь убить того, кто ничего плохого мне не сделал?
Слезы покатились у меня из глаз. Ноги не держали совсем. Я лег на пол и пополз.
Я тихо полз к двери, к последней – с отделения. Дальше будет еще несколько дверей на лестнице, и все – выход. Но лестница уже не считается. Если ты один на лестнице – это верный признак, что ты сбежал. Я бегу...
Я лежал под дверью на выходе с отделения и смотрел вверх, на замок. Вставить ключ, повернуть, открыть. Безумие. Куда я бегу?
Вдруг страшная тень мелькнула надо мной. В ужасе я прижался спиной к двери.
От кого ты бежишь, человек?
В кромешной темноте прямо передо мной стоял Диоген, размахивая своим платком у моего носа.
– От кого ты бежишь?! – он повторил свой вопрос.
От испуга и общего напряжения во мне словно что-то лопнуло. Я стал проваливаться в темноту...
День шестой
Когда я очнулся, светило яркое солнце. Я понял это, не открывая глаз. Сначала мне показалось, что я умер. Рай?
– Вот, все безобразничает, – услышал я над собой женский голос. – Стащил где-то психиатрический ключ и чуть не сбежал этой ночью. Куда бежать собрался? Непонятно.
Зоя Петровна. Не рай.
– Странную работу вы себе выбрали... – я слышу голос Анхеля.
– Да, странную, – соглашается Зоя Петровна. – Словно в закрытую дверь ломишься. С ними, как с детьми малыми...
– Тяжело вам? – спрашивает Данила.
– Мой учитель, – отвечает Зоя Петровна, – любил повторять слова Екклесиаста: «Если Бог хочет покарать человека, Он лишает его разума». И добавлял: «Поэтому мы помогаем самым обездоленным, от которых даже Бог отказался». Звучит, конечно, не без пафоса. Да и не сказать, чтобы я в Бога верила. Так... Но это правда.
– Вы говорите об этом с обреченностью, – сказал Данила.
С обреченностью... – повторила Зоя Петровна. – Ну, видите как... Мы, с одной стороны, все понимаем – психическое расстройство, химические нарушения в нервной ткани и так далее. Но с другой стороны, иногда смотришь на них и думаешь – почему они лучше, чем нормальные люди?
– Лучше... – уточнил Анхель.
– Честнее что ли? Или добрее? – Зоя Петровна пыталась подобрать нужно слово. – Вот Дима, например. Он у нас уже три раза лежал. Все время хочет мир уничтожить – то так, то эдак. А сам очень светлый. Внутри. Понимаете? И каждый раз он что-нибудь хорошее делает. Для людей. Для других больных или для персонала. После этого ему всегда лучше становится. И мы его выписываем. До следующего раза...
– Вам не кажется это странным? – спросил Анхель. – Эта закономерность? Вы не думали об этом?
– Трудно о них думать. Голову можно сломать. Вдруг мне все это только кажется, а на самом деле просто болезнь. Сейчас плохо, пролечим – станет получше. Не знаю... Я сегодня попросила нашего консультанта прийти. Очень хороший психолог. Пусть поговорит... Ну ладно, оставлю вас. Сумасшедшая неделя, что ни день, то какое-нибудь ЧП на отделении. А я еще сегодня дежурю сутки...
– Спасибо, – поблагодарил Данила. Повисла тишина.
– Это вам спасибо, – сказала вдруг Зоя Петровна, и дверь за ней закрылась.
Я поднял веки. Анхель и Данила. Стоят, смотрят. Я понимаю – у них для меня новость. Но это совсем не новость, скорее ее отсутствие.
– Вот, – Данила вынул из кармана пиджака дверную ручку и протянул ее мне. – Та самая.
Я взял ее. Тяжелая. С виду обычная. Старая, правда. Но обычная. Дверная ручка, как дверная ручка. Ничего особенного.
Я почувствовал нестерпимую боль в груди. Этот «ключ мира» – ничто. Неплохой улов для искателя металлолома – и все. В больничном ключе больше проку.
Я пытаюсь вспомнить свою формулу и не могу. Почему я ее не записал?! Я боялся, что ее прочтут. Я ее запомнил. Крепко. Но сейчас не могу вспомнить...
У меня ее выкрали? Выкрали?! Обезоружили? Зазомбировали? Или нет, просто забыл? А была ли она вообще? В голове крутится: «Е = mс2». И все...
– Не подходит? – спрашивает меня Анхель, хотя уже и сам знает ответ.
Я плачу. Дышать нечем. Мышцы на моем лице превратились в гримасу. Посмертная маска. Сейчас кожа не выдержит напряжения и порвется.
Это конец. Это абсолютный конец. Я – сумасшедший...
Зачем они пришли? Чего им от меня надо? Я просто болен. Я тяжело болен. Мой разум болен. «Если Господь хочет покарать человека, Он лишает его разума». За что?!
– Митя, ты все еще думаешь, что хочешь разрушить мир? – спрашивает Данила и подсаживается ко мне на кровать.
– Если Господь хочет покарать человека, Он лишает его разума, – повторяю я. – Покарать...
– Митя, я знаю, что ты не хочешь разрушать мир. Это неправда. А в чем правда? – Данила смотрит на меня внимательно и по-доброму.
– Нужно понять, понять... – мучаюсь я.
– Понять что? – продолжает Данила.
– Понять, что я должен сделать... – я напрягаюсь.
Я не знаю, что я должен сделать. Но я что-то должен сделать. Но что?!
– Митя, ты знаешь такое чувство... – Данила просит меня подключить свое воображение. – Ты кого-то очень любишь, а он все делает не так? Знаешь?
– Да, – отвечаю я, мне кажется, что я знаю это чувство.
– И какой у тебя первый порыв?
– Хочется его убить, – говорю я.
– Из любви... – продолжает Данила.
– Да, из любви, – я соглашаюсь.
Это так. Если ты кого-то любишь, а он все делает не так, то хочется его убить. Непонятно, почему. Ты же его любишь! Он должен делать так, как нужно, как правильно. Чтобы у него в жизни все было хорошо, чтобы он был счастлив, чтобы он радовался тому, что живет.
– И вот поэтому тебе кажется, что ты хочешь мир разрушить. А на самом деле, ты его любишь, – Данила говорит проникновенно, от самого сердца, – Просто тебе невыносимо видеть, что все в нем не так. Что люди несчастны, что души их неприкаянны, что близости между ними нет. Все одиноки.
– Как Дмитрий, – добавляет вдруг Анхель.
И я снова начинаю плакать. Мне жалко Дмитрия. Он, конечно, дурак. Но он одинокий, и ему плохо. Он ни с кем не разговаривает, и о нем никто не знает. А как его любить, если его никто не знает? И я его ненавижу, потому что он все делает не так. Я убил бы его! Почему он все делает не так?! Почему?!!
– Митя, не плачь, – говорит Данила. – Все наладится. Вот увидишь. Только надо верить, что все будет так.
– Хорошо.
– Митя, мы придем к тебе завтра. А сейчас спи. Тебе нужны силы. Ты очень устал.
Они уходят и я остаюсь один, с Дмитрием.
*******
Обещанный психолог пришел во второй половине дня. Он разговаривал с Зоей Петровной и Ивановной за дверьми моего изолятора, в коридоре.
– Это же не первая госпитализация? – осведомился психолог.
– Дмитрий уже три раза у нас лежал, – ответила Зоя Петровна. – Содержание бреда всегда разное. Только некоторые детали повторяются. Меня он всегда включает в свой бред. И со мной не разговаривает. Только с персоналом. И то не со всеми. Не знаю, будет с вами или нет? Но мне бы, конечно, хотелось...
– Вы только не подумайте, Митя – он добрый, – засуетилась Ивановна, открывая дверь.
– А почему я должен думать иначе? – рассмеялся мужчина.
– Потому что он хочет мир разрушить, – объяснила она.
– Ну, Екатерина Ивановна, это, знаете ли, сейчас повальное явление! – мужчина шутил. – Ладно, хорошо! Оставляйте нас.
Он вошел, кивнул мне. Дверь за ним закрылась.
– Тебя как лучше называть – Митей или Дмитрием?
– Меня?! – странный вопрос. – Митей, конечно.
– А Дмитрия – Дмитрием... – психолог внимательно посмотрел на меня и загадочно улыбнулся.
– Толку-то? – буркнул я. – Он все равно ни с кем не разговаривает.
– А чего? Не хочет?
– Он ничего не хочет. Ему все хорошо. Как есть – так и хорошо. Дурак.
Психолог подошел к окну и долго смотрел куда-то в небо. Лицо у него доброе и спокойное, словно он все знает.
– Богоискатель, – сказал он наконец.
– Чего? – не понял я. – Кто?
– Ты, Митя, ты, – спокойно ответил мужчина.
– Я? Почему?
– Хочется все разрушить, – сказал он и задумался. – Если все разрушить, ничего не останется или что-то будет? Есть надежда, что что-то останется. Ведь так? Наносное уйдет, вечное да пребудет вовеки. Верно? И это что-то – Бог. Ты увидишь Его и скажешь: «Вот он я, Господи!»
