Ознакомительная версия.
Кирыч замыкался все больше, а его реакции становились все менее предсказуемыми.
— А как твоего шефа зовут? — поинтересовался я как-то между делом.
В глазах Кирыча появился такой ужас, будто я сплясал кукарачу на могиле Серафимы Львовны.
Впрочем, минут через пять он устыдился.
— Вера Петровна, — бросил Кирыч и вышел из комнаты.
— Я думаю ему за нас стыдно, — застрекотал Марк.
— Он думает, что мы можем испортить его репутацию? — сказал я, притворяясь, будто мне только только сейчас пришла в голову эта мысль. — Неужели он боится, что мы нарядимся мадамами и закатим истерику прямо у него в кабинете?!!!
Марк довольно захихикал. Мне было не до смеха.
— За кого он нас принимает? — воскликнул я, чувствуя себя оплеванным.
«Мы делаем с ними деньги, но не едим за одним столом», — некстати вспомнилась торгашеская присказка. Здесь все получалось наоборот. Стол был общий, а дела делались где-то на стороне. Но от этого было еще мерзее.
— Суп отдельно, мухи отдельно, — сказал я, чувствуя себя не супом, а мухой.
Чтобы не разрыдаться, я уставился в телевизор, но слез сдержать уже смог.
— Ууу, — я быстро миновал стадию стыдливых всхлипываний и беззастенчиво предался горю.
— Все наладится! Разве он не человек? Разве он ничего не видит? — гладил Марк меня по спине.
— Ууу, — гудел я паровозом.
* * *
— …Ты не представляешь, как важен микроклимат на работе! — сказал Марк и ни с того, ни с сего и пустился в объяснения, что в его страховой конторе работают мерзкие мужики, которые только и знают, что рассказывать про футбол, пьянки и баб, которых они и так и эдак. — Вот у тебя, наверное, все по-другому?
— Это неважно! — сказал Кирыч.
Неужели весь русский язык ограничивается этой тупой фразой?
— Почему же! — воскликнул я. — Это жизненно важно! Скажи, у тебя есть кабинет?
— Ну, есть, — неохотно ответил Кирыч.
— Ты один там сидишь? — обрадовавшись, продолжил я бурение.
— Нет? С Валей.
— Твоя Валя наверняка не рассказывает тебе про футбол, — подхватил Марк.
— Нет, только про «Формулу один», — немного растерянно ответил Кирыч и, кажется, хотел продолжить, но, опомнившись, выдал уже известное. — Это неважно.
В этот момент мне показалось, что я слышу скрежет закрываемых створок. Как в кино про космические ужасы — там герои тоже прячутся в герметично запертых отсеках, надеясь спастись от монстров, беснующихся снаружи.
* * *
Марк рассматривал календарь на будущий год. На каждый месяц приходилось по писаному красавцу. Марк загляделся на февраль. Его олицетворял голый мачо с сигаретой. Он стоял на дороге и делал вид, что ловит такси.
— Валя-валентина, что с тобой теперь? — застенал Марк.
На Валентину красавец был никак не похож. Скорее, на какого-нибудь Антонио. Тем не менее, я послушно продолжил:
— Белая палата, крашеная дверь! — взрыднул я.
— Тоньше паутины из-под кожи щек зреет скарлатины смертный огонек! — закончил Марк строфу.
Марк вырос на Урале, а я еще дальше, но воспоминания детства были так схожи, будто мы писали в один горшок. Когда мы были маленькими, по телевизору еще не показывали мыльных опер, поэтому мексиканские страдания, так необходимые чувствительным мальчикам, черпали из одних источников. В данном случае, из стихотворения про Валю-пионерку.
— Ты подаришь Кирычу валентинку? — спросил Марк.
— ??
— В День святого Валентина все приличные люди признаются друг другу в любви, — пояснил Марк и обвел маркером цифру «14». — Ты разве забыл про День всех влюбленных?
— А я не влюбленный! И вообще, к чему Кирычу моя валентинка, если у него своя Валентина на работе имеется. Пусть с ней и милуется!
Я хотел сказать еще что-нибудь, но вдруг замер, как завороженный. Я понял, как нам победить терминатора.
* * *
…Сочинялось плохо. Я уже рассказал о валиных любимых цветах, видах на Рождество, вечной любви, описанной «божественным Петраркой» и забуксовал, коря себя за скудость фантазии, которой, как мне раньше казалось, у меня должно хватить на тысячу любовных романов. Дело было наверное в том, что требовалось правдоподобное вранье, а для него катастрофически не хватало информации.
— Ты не помнишь, в каком галстуке Кирыч водку пить ходил? — спросил я памятливого на детали Марка. — Он тогда еще в грязь уделался?
— Как же не помнить! — возмущенно замахал руками Марк. — Беленький! С мышами! Страшный — просто ужас!!
Точно, тогда Кирыч нацепил самое кошмарное творение галстучного искусства: десяток «микки-маусов» с идиотскими ухмылками. Слава богу, в тот вечер он залил «мышей» соусом и дальнейшей эксплуатации галстук уже не подлежал.
Я заколотил по клавишам.
«…На последний праздник вы одели прелестный галстук. Он был Вам очень к лицу. Вы кружились в вальсе с Верой Петровной и она сказала, что Вы прекрасный танцор».
Я хотел продолжить, но, подумав, отодвинул от себя клавиатуру. Сегодня моя муза явно взяла отгул.
— Скажи, — осторожно начал Марк. — А зачем мы это делаем?
— Ради справедливости, — подумав, ответил я. — Как ты думаешь, к кому он обратится, чтобы избавиться от похотливой тетки?
— В милицию! — предположил Марк.
— К нам, дурак! — сказал я. — Мы придумаем за него пару вежливых писем-ответов и пылкая переписка заглохнет сама собой.
— И чего ради огород городить? — хмыкнул Марк.
— Но это послужим ему хорошим уроком. Тогда Кирыч поймет, что семья всегда должна быть на первом месте, какой бы большой ни была зарплата. В конце-концов, мы тоже живые люди и имеем полное право на человеческое к себе отношение.
— А если он узнает? — зрачки у Марка расширились, превратив глаза в две черные смородины. — Он нас убьет!
— Нет, не убьет, — помотал головой я. — Максимум — поколотит. Ну, и пусть, — ожесточенно продолжил я. — Он побьет, а мы поплачем. Все, как у людей…
— Точно! — воскликнул Марк, заражаясь моей решимостью. — Пусть! Пусть ему будет стыдно!
* * *
— Не жмет? — спросил я.
Марк качался на красных сапогах-платформах, как останкинская башня.
— Нет! — храбро сказал Марк.
Нацепив ему на шею килограмма два ожерелий, арендованных у Зинаиды (добрая девушка, она даже не спросила, для чего они нам нужны), я с сомнением оглядел маскировочный костюм.
Передо мной стояла семафорной высоты девица в темных очках в пол-лица и красном пальтишке из лаковой кожи (спасибо, Зиночка, ты — настоящий друг).
Я не понимал, ради чего этот маскарад. Ведь можно было преспокойно прогуляться рядом с «объектом» и в мужском обличье. Признаюсь, в таком виде Марк выглядел бы куда правдоподобнее. Но он вбил себе в голову, что без мадамского наряда невозможно, и мне оставалось лишь согласиться.
— Не упадешь? — еще раз спросил я.
— Постараюсь, — проблеял Марк.
Переодевание слегка повыветрило у него прежнюю уверенность.
— Ну, с Богом, — сказал я.
Марк ушел, а я стал его ждать.
От Марка требовалось выудить хоть что-нибудь, относящее к кириной конторе. К примеру, сведения о том, с кем Киря шел с работы, можно превратить в ревнивую миниатюру («Сегодня вы Леночку провожали. Хочу вас предупредить — у нее муж мафиози. Он всегда ходит с парабеллумом»).
Годилась любая малость: вот хоть имя охранника у входа («Представляете? Сегодня Саша позвал меня в ресторан. Я, конечно, отказала. Он ведь еще ребенок, а мне нравятся зрелые мужчины») или цвет обоев в холле («у меня на даче — небольшом трехэтажном домике — в точности такие»).
Миссия была безусловно полезна, но вот в марусиных актерских способностях я очень сильно сомневался. Как заломят ему белы рученьки, да сдадут в милицию за неподобающий мужчине вид. Господи! А если скинхэдов встретит?..
…Марк появился, когда я понял, что его нет слишком долго.
От семафорной девицы осталось немного.
— Меня спустили с крыльца! — сказал он, потрясая сломанными очками, и сам завыл паровозом.
* * *
— Слушай, а если ей сто лет? — свистящим шепотом сказал Марк.
— Пожилые женщины тоже имеют право на любовь! — сказал я, но призадумался.
На этот случай письму явно не доставало патины. Я прищурился, перебирая в уме старорежимных певунов: Лемешев, Козловский…
«Вы для меня, словно парус в тумане моря — недостижимы и притягательны… С Вами я могу уйти от себя, улететь от обыденных забот, обрести на краткий миг иную страну. Помните как у Вертинского „В бананово-лимонном Сингапуре“?».
— Сингапуге-пуге, — прокартавил я, перечитав написанное.
Получилось немного агрессивно. Но может же дама позволить прорваться сокровенному после стольких-то писем? «Кстати, сколько их уже?» — подумал я и, пощелкав мышью, залез в секретную папочку. Выходило не меньше десяти. Первое мы послали электронной почтой. Второе подложили в карман пиджака. Потом была телеграмма на дом. Она состояла из двух слов: «Любовь есть».
Ознакомительная версия.
