А еще мгновенно решила Рита, что — на кого б ни был малыш похож и как бы сильно это ее ни удручало — она будет честно, только без пошлых нежностей телячьих, нести свой материнский крест, стараясь, раз уж так вышло, воспитать в детеныше хотя б характер иной, чем у отца.
И когда отдохнувшей и набравшейся сил Рите принесли младенца первый раз, приказав приложить его к груди, юная мать безропотно приказание больничной тетки исполнила, сама сосок свой девчачий в маленький ротик засунула и стоически терпела, пока начинающий сосунок, то ли добившись желаемого результата, то ли ничего не добившись, утомится от нелегкой работы и отстанет сам.
И дала она имя своему ребенку не такое, которое самой нравится, а наоборот, которое не нравится: Роман. Ромка. То есть и тут поступила нестандартно. Но до поры промолчала, чтоб новоиспеченные дедушка да бабушка, с полагающимися почестями привезя их из больницы, могли сколько-нибудь потешиться своими фантазиями. Уж потом объявила свою непреложную материнскую волю: Ромка. И дедушке с бабушкой осталось лишь с энтузиазмом поддержать данный вариант как наилучший.
Однако прежде чем ехать в загс оформлять метрику, требовалось еще решить довольно щекотливый вопрос с отчеством. Слово «Фридрихович» при обсуждении не прозвучало ни разу, но стоило бабушке лишь заикнуться, что таким детям обычно присваивают отчество, как у матери, дед вдруг резко воспротивился.
— Нет уж, — сказал он, — я согласен быть дедушкой и даже обязуюсь быть хорошим дедушкой, но хватит с меня того, что у внука фамилия будет моя. Раз уж никак нельзя иначе. Люди и так постоянно будут путать. В том числе и намеренно. А если и отчество еще…
«Может, Евгеньевичем его обозвать? — мелькнула вдруг у Риты в голове шальная, хулиганская даже мысль: — Вот бы Женька психанул!» Но сразу же она и устыдилась — чего только не взбредет в голову.
— В принципе, тут полная свобода выбора… — неуверенно сказала бабушка.
— Тогда, — решительно заявила Рита, — пускай будет Ивановичем!
Так и появился в компьютере районного загса новый гражданин России Денисов Роман Иванович. А «рабом Божиим» он стал только через год где-то, когда намаявшиеся с ним родственники — ребенок в первый год жизни часто болел и, следовательно, много ревел, лишая всех полноценного сна — вняв-таки многочисленным советчикам, решили испробовать еще и такое средство. Мол, хуже не будет. А оно и помогло. Может, совпадение просто, но, может, и знак.
Впрочем, первый год Ромкиной жизни вместил в себя не только его многочисленные, хотя, к счастью, не опасные болезни и беспокойные ночи родственников, но и многое другое. Чуть не с первых дней вкруг младенца, изначально обделенного отцовским участием, стихийно сложилось целое, если можно так выразиться, воспитательно-вспомогательное сообщество. В которое, помимо начинающих матери, деда и бабушки, первой уверенно вошла завучиха ШРМ Алевтина Викторовна, имевшая, вообще-то, собственных внуков, притом даже неподалеку живших.
Также не остались в стороне бывшие одноклассницы и одноклассники, которых сперва слегка подтолкнула «классная классная», а затем они во вкус вошли, увлеклись тем, что раньше именовалось «тимуровским движением» или просто «шефской работой», но однажды сгоряча было зачислено в пережитки тоталитаризма.
Хотя, как показывает данный, в частности, случай, «тимуровское движение» — есть естественная потребность юного сердца, а также, видимо, и мускулов. И если эту потребность не направлять должным образом, то вот вам и пожалуйста — вандализм.
Правда, сама Римма Сергеевна по неким известным лишь ей причинам не сочла возможным влезать в это дело так, как влезла коллега из вечерней школы. Однако всегда в курсе событий держалась, не сходя с рабочего места, как из штаба, неназойливо руководила действиями своих «тимуровцев», составляла, к примеру, «график посещений», «график учебных занятий на дому» и еще несколько различных графиков.
Впрочем, наступала ночь, а наступала она всегда с неотвратимой регулярностью, и основная нагрузка все равно ложилась на хрупкие плечи семнадцатилетней матери. Конечно, сочувствуя измученной дочке, и мама, и даже папа нередко делали самоотверженные попытки пожертвовать своим отдыхом, только бы бедная девочка хоть немного отдохнула. Но что они могли сделать сверх того, что по несколько часов кряду, еще больше мешая всем спать, слонялись из угол в угол с хнычущим Ромкой на руках, невнятно завывая себе под нос якобы колыбельную? Ведь ребенок все равно не засыпал, хныкал громче и громче, не чуя ни от деда, ни от бабки того единственного запаха, который хоть как-то облегчал изнурительное вживание в этот шершавый, дурно пахнущий, вполне безрадостный, если верить первым впечатлениям, мир.
И в конце концов Рите приходилось опять брать сына себе. После чего он, почуяв разницу, чаще всего успокаивался-таки. То есть некоторая польза даже в бесполезной с виду самоотверженности все-таки бывает…
Но зато Рита сама ощущала происходящие в ее душе перемены, какие она не планировала, но сопротивляться которым не могла да и не хотела. Она явно привязывалась к сыну все больше, все чаще ощущала в себе настойчивые позывы именно к «нежностям телячьим», все меньше раздражало сходство ребенка с его отцом. Да и было ли оно настолько уж очевидным, если до сих пор даже из одноклассниц никто словом о нем не обмолвился, а их пока еще рано было подозревать в избыточной деликатности, которую ведь даже в зрелом возрасте, в отличие от старости, далеко не каждый обретает.
То есть наваливалась на Риту пресловутая «материнская любовь», причем вопреки, повторимся, ее перспективным планам. Так на то она и любовь — чувство внеплановое во всех без исключения случаях. Впрочем, нужно, пожалуй, несколько забегая вперед, заметить, что чувству этому все же никогда не суждено было стать чрезмерным…
Когда Ромке исполнился месяц, по настоянию бесчисленных нянек ему справили первые именины, называемые иногда почему-то «кашей». Причем знатоки житейских правил твердо заявляют, что до этого дня чужим людям младенца ни в коем случае нельзя показывать…
Мероприятие вышло довольно живым и многолюдным. Притащился весь бывший родной класс, Алевтина Викторовна, как всегда шумная, большая, преувеличенно веселая, с букетом неведомых желтых цветов и подарками. Само собой, присутствовали и Ритины папа с мамой.
Ромку, конечно, до полусмерти замучили, без конца передавая из рук в руки и заставляя беспрестанно лыбиться всяческим благоглупостям взрослых. Но он стоически все перенес, будто осознавал уже некую ответственность, однако вдруг раньше положенного срока заснул сам по себе. И неугомонная завучиха придумала устроить показательную многолюдную прогулку, вроде как своеобразную демонстрацию чадолюбия и оптимизма. А погода как раз выдалась замечательная, для ноября небывало теплая и солнечная, так что после несущественных колебаний некоторых близких родственников предложение Алевтины Викторовны было поддержано, сонного младенчика быстренько запеленали, в одеяльце завернули, в коляску загрузили, повезли.
И само собой так вышло, что всею толпой заявились в ШРМ, откуда навстречу высыпало изрядное количество радующегося возможности на несколько минут оторваться от изнурительного учебного процесса народа. Хотя, как помнится, новые соученицы относились к Рите довольно прохладно. И теплая эта встреча вкупе с теплой погодой и глотком специфического школьного воздуха вдруг пробудили в Рите страстную и непреодолимую жажду знаний. Никогда она ничего подобного не испытывала.
— В школу хочу — сил нет…
Конечно, все страшно изумились, даже тихо сделалось, и только Алевтина Викторовна сочла дикое желание юной матери абсолютно правильным, даже естественным.
И сказала громко, чтобы все наверняка расслышали:
— Не знаю, кто как, а я всегда была уверена, что ты вернешься к учебе при первой возможности. И такая возможность уже вырисовывается. Тем более что для учебы тебе даже не придется никуда ходить — я сама буду тебя посещать, другие наши учителя тоже не против, друзья твои наверняка в стороне не останутся, родители, полагаю, рады будут, что ребенок ни в коей мере не мешает их дочери становиться полноценным членом общества. Я правильно говорю?
— Правильно! — закричали со всех сторон и почему-то дружно поглядели на Ритиных предков, которые лишь молчали и несколько обескуражено улыбались.
Они ведь все никак не могли привыкнуть, что у них теперь не квартира, а проходной двор какой-то. Тем более им нелегко было сразу привыкнуть к мысли, что данное стесненное положение не прекратится в ближайшее время, а наоборот, продлится неопределенно долго. И не восстанешь ведь, поскольку люди от чистого сердца и абсолютно бескорыстно хотят делать добро, притом только добро…
