На тропинке между грядками послышались шаркающие шаги Филиппа — на ходу он приволакивает одну ногу, — а за ними — подпрыгивающие Никола. Когда Никола в первый раз попал ко мне в сад, он воскликнул:
— Святая Дева, это настоящий рай! Ничего подобного не видел в Париже. Там кругом дома и нет ни одного свободного клочка земли, разве что выкроишь место под грядку капусты, да и то, если очень повезет.
Впервые из его уст прозвучало, что Брюссель чем-то превосходит Париж.
Мой сад многих поражает. Он занимает шесть квадратов[16] и имеет форму креста. По углам растут плодовые деревья — яблоки, сливы и вишни. Два квадрата отданы под овощи: капусту, лук-порей, горошек, латук, редис, сельдерей. А еще один засажен земляникой и всякими травами — как раз здесь я сейчас полола. Кроме того, у меня растут розовые кусты, я их не очень люблю из-за колючих шипов, но маму они радуют, и еще две грядки с цветами и травами.
В саду я чувствую себя абсолютно счастливой. Наверное, это самый уютный уголок на свете. Мне тут известно каждое дерево, каждая былинка каждый камешек, каждый комочек земли. Сад окружен изгородью, сплетенной из ивняка, сверху — розы с шипами, чтобы отпугивать животных и чужаков. Чаще всего я здесь бываю одна. Сюда слетаются птицы и рассаживаются по деревьям. Они воруют вишню, как только ягоды созревают. Среди цветов порхают бабочки, впрочем, в них я плохо разбираюсь. Порой, если я сижу совсем тихо, они подлетают близко-близко, и я чувствую щекой или рукой, как дрожит воздух у них под крыльями, но я ни разу не пыталась выяснить, какие эти насекомые на ощупь. Папа сказал, что крылья у них покрыты крошечными чешуйками, которые облетят, если их тронешь. Тогда бабочки не сумеют летать и их склюют птицы. Но мне даже не хочется проверять, так оно или нет.
Я улыбнулась, услышав, как Филипп прокричал:
— Это мы, Алиенора, — я и Никола. Мы здесь, возле лаванды.
Мы знакомы едва ли не с рождения, но всякий раз он меня предупреждает, где находится, как будто я без того не знаю. Об этом мне сообщает терпкий запах лаванды, которую они задевают полами одежды, идя по дорожке.
Я сажусь на корточки и поднимаю лицо к солнечным лучам. В начале лета дни становятся длиннее и солнце висит прямо над головой. Я очень люблю тепло, только огня побаиваюсь. Слишком часто опаляла себе платье.
— Не угостите ли земляничкой, барышня? — гаркнул Никола. — Пить охота.
— Она еще не поспела, — ответила я довольно резко.
Я старалась проявлять учтивость, но этот Никола внушал мне странное чувство. И потом, он разговаривает слишком громко. Зачастую люди, узнав, что я слепая, начинают кричать.
— Ничего, надеюсь, она созреет до моего отъезда в Париж.
Я опять наклонилась вперед и принялась ощупывать землю возле молодых кустиков клубники, выискивая мокричник, крестовник, пастушью сумку и одновременно разминая припекшиеся на солнце комки между пальцами. Сорняков не так много, не больше, чем саженцев, поскольку я полола здесь всего несколько дней назад. Я чувствую, что на меня устремлены обе пары глаз, они точно буравят мне спину. Чудное ощущение, ведь я понятия не имею, что такое зрение.
Я подозреваю, какие мысли бродят у них в голове: как я распознаю сорняки и откуда вообще мне известно, что это такое? Но сорняки такие же растения, как и другие, только нежеланные. У них есть листья, и цветы, и запах, и стебли, и сок. Я определяю их по запаху и по листьям, как и прочую траву.
— Алиенора, выручай, — попросил Филипп. — Мы делаем зарисовки для картона. Какие цветы, по-твоему, подойдут для мильфлёра?
Я опять присела на корточки. Мне приятно, когда у меня просят совета. Я изо всех сил стараюсь быть полезной, чтобы не быть родителям в тягость, а то, чего доброго, ушлют меня куда-нибудь.
Меня часто хвалят посторонние. «Какие ровные у тебя стежки, — не перестают восхищаться они. — Какие яркие цветы, какие красные вишни. Жаль, ты ничего этого не видишь».
Но в их голосе звучит сострадание и вместе с тем удивление, что у меня такие умелые руки. Они не представляют себе, как можно жить во тьме, точь-в-точь как я себе не представляю, что такое зрение. Мои глаза — две обычные выпуклости, я могу двигать зрачками, но для меня это примерно то же самое, что жевать или раздувать ноздри. Мир я познаю иными способами.
Например, ковры. Я чувствую каждый рубчик основы, каждую нитку утка. Знаю, где какой цветок на мильфлёре. Мои стежки ложатся строго по контуру собачьей задней лапы, или кроличьего уха, или рукава крестьянского платья. Красный цвет — гладкий и шелковистый, желтый — колючий, синий — маслянистый. Под моими пальцами целая карта, составленная из нитей.
О зрении люди говорят с таким трепетом, что мне порой приходит мысль, что, если бы я неожиданно прозрела, первой явилась бы моему взору сама Дева Мария. У нее были бы нежная кожа и теплые щеки, а платье — голубое и тонкое. От нее пахло бы земляникой. Она положила бы руки мне на плечи ласковым и вместе с тем уверенным жестом. И потом всю жизнь я бы чувствовала ее прикосновение.
Иногда у меня возникает такое ощущение, что будь я зрячей, то и мед мне казался бы слаще, и запах лаванды — резче, и лучи солнца, ласкающие лицо, — теплее.
— Опиши мне ковры, — попросила я Филиппа.
— Я уже все рассказал.
— Да, но меня интересуют разные мелочи. Куда смотрит дама — на единорога или на льва? Во что она одета? Грустная она или веселая? Уютно ли ей в саду? Что делает лев? Единорог сидит или стоит? Он доволен, что его поймали, или хочет высвободиться и убежать? Любит ли его дама?
Филипп зашуршал бумагой, раскладывая рисунки. И меня вдруг разобрала досада. Я повернулась к Никола:
— Сир, вы это рисовали, наверняка вам не требуется подсказка.
Шуршание прекратилось.
— Разумеется, барышня, — ответил Никола.
По его голосу я догадалась, что он улыбается. Под ногами у него заскрипела галька — он присел возле бордюра.
— Осторожно, мята, — вскрикнула я, когда в нос мне ударил знакомый запах.
— Прошу прощения. — Он слегка подвинулся. — Bon,[17] какие будут вопросы?
У меня в голове все смешалось. Я не привыкла к мужскому вниманию.
— Сколько на коврах будет синего? — выговорила я наконец.
Мне не нравится, когда синего цвета много. Тогда к нам без конца захаживает Жак Буйвол. Терпеть не могу его грузную походку, непристойные шуточки, не говоря уже об отвратительном запахе. Никакая девушка, если она не совсем уж убогая, не вытерпит рядом с ним и полдня.
— А тебе сколько надо?
— Нисколько. Разве что вы настроены поселиться у нас, чтобы отвадить Жака Буйвола.
Никола усмехнулся:
— Дама стоит на голубой траве, островок занимает нижнюю часть шпалеры, и так на всех шести. Но если так уж нужно, давай его уменьшим. К примеру, поместим островок на красный фон и изобразим здесь главных персонажей. Великолепная мысль. Мы ведь имеем на такое право? Верно, Филипп? Это verdure.
Филипп не ответил. Я чувствовала, как он злится.
— Спасибо, — сказала я. — А как выглядит дама? Скажем, на «Вкусе».
Я намеренно выбрала даму, которая мне не понравилась.
— Почему ты спрашиваешь именно про нее?
— Хочу помучить себя. Она и впрямь очень красивая?
— Да.
Листья земляники щекотали мне лодыжки. Машинально я сорвала ягоду и отшвырнула ее прочь.
— Она улыбается?
— Только слегка. Голова ее повернута влево, лицо задумчивое.
— И о чем она думает?
— О роге единорога.
— Довольно, Никола, — вмешался Филипп.
Но меня разобрало любопытство.
— Рог единорога обладает магической силой, — продолжил Никола. — Есть такое поверье, что он очищает отравленный колодец. И не только колодец.
— Например.
Никола примолк.
— На сегодня достаточно. В другой раз доскажу.
Последнюю фразу Никола произнес со вздохом, который уловила одна я. У Филиппа не такое чуткое ухо.
— Bon. Дайте сообразить. Я бы выбрала для мильфлёра мяту, поскольку она защищает от яда. А еще — веронику, маргаритки и ноготки: они помогают при желудочных коликах. Добавила бы земляники, она ведь тоже противоядие и вместе с тем символ нашего Господа Иисуса Христа. Насколько я разбираюсь, дама и единорог олицетворяют Богоматерь и Христа. Цветы Девы Марии — это ландыш, наперстянка, водосбор, фиалки. Ну да, еще шиповник, белый — эмблема непорочности, красный — Христовой крови. На шпалере, где единорог положил передние ноги даме на колени, уместны гвоздики — слезы Божьей Матери по Сыну. Ведь это указание на благочестие. Как называется шпалера?
Я заранее знала ответ, память у меня превосходная, просто хотелось подразнить Никола с Филиппом.
Повисло молчание. Наконец Филипп выдохнул:
— «Зрение».
— Ах да, — непринужденно подхватила я. — И не забудьте про гвоздики там, где дама плетет свадебный венок.
