Ознакомительная версия.
Ну, а если б купил ей отец машину? Разве можно было взять и поехать в неизвестном направлении, чтоб все мимо? Все равно ведь нет! И парня пока нет… Ничего нет. И все равно не печально это, а радостно, потому что все впереди… Надо только придумать, чего ей хочется, но рассчитывать надо на имеющийся под рукой материал. В полиграфический она не хочет! В педагогический она не хочет! На перекрестке она пропустила перед собой машину Федорова. Смеряли они друг друга взглядом от нечего делать и разошлись-разъехались.
«Нет! – подумала Ленка. – Иметь в Москве машину, чтобы подчиняться всем светофорам, всем этим правилам движения! Стоишь и ждешь, стоишь и ждешь…» Правда, она, пешеход, тоже стоит и ждет. И тут Ленка взяла и свернула на ту улицу, на которую машины не имели право заворачивать, а потом стала их дразнить, переходить улицу неожиданно и криво, и машины покорно тормозили всеми своими вонючими лошадиными силами.
***
«У девчонки волевое лицо», – подумал о Ленке Федоров. Отметил он это профессионально, и хотя давно снимал всех совершенно одинаково – прямо или в три четверти, без улыбки, равнодушно и строго, – он же знал, чего какое лицо стоит. Но мало ли что он знал! За то, что он знал, ничего не платили. А за украшение картоном, которым он занимался последние годы, платили хорошо. Слева и справа на улицах на него смотрели люди спокойные и строгие, а то, что никто не обращал на них никакого внимания, уже не его дело. Он не хочет мучиться с фотоаппаратом возле опавших кленов, он не хочет приносить снимки, которые печатаются кровью. Потом обязательно выяснится, что все хорошо, только вот кровь – лишняя. Ах, какая она лишняя всегда кровь! Как хорошо без нее, если подумать. Никаких анализов, никаких РОЭ. Целый институт можно закрыть, а из работников создать хорошую ударную бригаду по уборке листьев с клена. Нету крови и мусора меньше.
Думалось же иногда Федорову неизвестно о чем. Это Ленкино лицо – решительное и нахальное, а не равнодушное и строгое – подвигло его на отвлечение от дел мирских и личных. Именно сейчас можно было позволить себе отвлечение, потому что на сегодняшний день у Соньки все было более-менее. Врачам он сказал: «Мне чтоб она была жива, остальное не имеет значения». – «Что значит остальное? – строго спросил его доктор. – Это ваш ребенок – остальное?» – «Именно», – подтвердил Федоров. «Они все такие, пока ребенка нет, – вмешалась медицинская сестра. – А потом уже и жена не нужна». Федоров хотел сказать ей, что она дура, но не скажешь же так человеку, который делает Соньке уколы. Но он все равно посмотрел так, что она поняла, что дура, и обиделась, и решила, что хватит, не будет она опекать эту хлипенькую женщину, у которой есть манера выдергивать нитки из одеяла и наматывать на палец; она это заметила, а не сказала, но теперь обязательно скажет, что это все результат бесплатного лечения в нашей стране, а значит, можно не беречь одеяла.
Федоров же был горд, что сдержался. Как его воспитывает страх за Соньку, он все терпит и на все идет, было бы у нее только все хорошо. О выразительности своего взгляда, который медицинская сестра прочитала, Федоров просто не подозревал.
***
Завуч школы решительно набирала номер парткома издательства, а на нее горячо, побуждающе дышал коллектив. Анну Антоновну вместе с учительницей черчения отправили домой. Хотели с Ленкой, но эта негодяйка, оказывается, сбежала с уроков. Отправили из школы и инспекторшу. Так ей и сказали: «Не нервируйте нас сегодня. Хватит!» И теперь вот – звонили. Завуч не знала, что скажет, она полагала, что правильные, нужные слова найдутся сами, как только ответят на том конце провода.
– Слушаю, – раздался усталый голос.
– Мы что с вами строим? – строго прокричала завуч.
– Я? – устало сказал человек там. – Я лично ничего не строю. А кто это говорит и строит?
– Говорит завуч школы, а строит, между прочим, вся страна…
– А! – сказал секретарь парткома. – Здравствуйте, подшефная! Чего вы на меня кричите? Чего я для вас еще не сделал? Или не достал?
Но завуч быстро прекратила этот фамильярный разговор и объяснила, кто она и цель и смысл своего звонка.
– Как я говорила? Как? – спросила она учительниц, положив трубку.
– Замечательно! – сказали они. – С ними только так и надо. Вплоть до…
Секретарь парткома положил трубку и вспомнил о звонке инструктора райкома, хотел вызвать Алексея Николаевича, но вовремя сообразил: с ним что-то вчера случилось неприятное в столовой, приступ какой-то, вот у него на столе лежит докладная их врача: «В пятый раз довожу до вашего сведения, что вентиляция в столовой…»
И тогда он вызвал Вику.
Она вошла так, как всегда входила к начальству – максимально готовая ко всему. Вся ее собранность проявлялась в том, что она делалась некрасивой, холодной и бесстрастной. А то, что одета Вика всегда была хорошо и со вкусом, не смягчало впечатление, а, наоборот, усугубляло. Делался вывод: как бы она не рядилась, а как есть ведьма, так и есть. Именно это подумал секретарь. И еще подумал, что издали она совсем так не выглядит, а даже кажется симпатичной, а тут…
– Садитесь, – Сказал он.
Вика села, и это была Вика, сидящая у начальства, а не та, которую знал Алексей Николаевич и издали видел секретарь парткома.
– Когда у вас кончается кандидатский стаж? – спросил он.
– Через три месяца, – чеканно ответила Вика.
– Что ж вы в такой момент, а не думаете о будущем, – нескладно выразился секретарь, потому что стеснялся предстоящего разговора. А еще он не понимал Алексея Николаевича, у которого с «этой» роман. На его взгляд, Анна Антоновна была лучше, приятней, куда более женщина. – Короче, что там у вас в семейном плане?
– Что, у парткома нет уже других дел, как вникать в мои семейные дела? – резко сказала Вика и испугалась своих слов, но что-то в ней сломалось, какая-то придержащая узда, и готова она была сейчас вцепиться секретарю в горло, хоть и было ей тем не менее страшно: что ж это она делает?
Секретарь же почувствовал себя уязвленным, потому что дел у него невпроворот, он потому так быстро на звонок среагировал, чтоб отделаться скорей, не хочет и не будет он заниматься этой историей, а женщина ведет себя так, будто он на самом деле сидит тут ради нее и ее семейных дел.
– Приведите все в порядок, – сказал он тем не менее миролюбиво, считая, что такие слова и концом разговора могут быть и, так сказать, указанием, что делать.
Щ У меня все в порядке, – ответила Вика, продолжая сидеть. – Что вы имеете в виду?
«Она что – идиотка? – подумал секретарь. – Не понимает?»;
– Звонили из школы, – сказал он, – где работает жена Алексея Николаевича. Что я им должен был сказать, по-вашему?
– Вы не помните, я к вам приходила, когда от меня ушел муж? – спросила Вика.
– Меня тогда здесь еще не было, – ответил секретарь.
– Поинтересуйтесь! Стыдно по этому поводу звонить, вам должно стыдно слушать и стыдно меня вызывать! – жестко сказала Вика.
– Приведите свои дела в порядок! – повторил секретарь. – Мне совершенно не стыдно вам это говорить.
– А как, если она ни на что не соглашается?
– А вот это уже не мое дело как… Как хотите… Идите, мне вам больше нечего сказать, – подчеркнул он это Вике, которая продолжала каменно сидеть. – Я на самом деле не знаю как… Я живу с одной женой тридцать лет, и мне хватает, – Он вдруг понял, что сказал не то, понял по тому, как мучительно сжала Вика рот, как будто сразу из всех зубов у нее вывалились пломбы. Действительно, ляпнул… «Мне хватает»… Какой-то желудочный аргумент.
Вика наконец встала и пошла, и он старался не смотреть ей вслед, потому что мог ее вернуть и пожалеть, а ведь эти бабы из школы будут звонить ему еще и требовать ответа на вопрос, что он сделал. Как это вначале? Что, мол, он строит? Терем-теремок строит… Лягушка-квакушка в нем, зайчик-побегайчик, лисичка-сестричка… Сплошные индивидуальности, а он им: «Да хоть не ешьте вы друг друга!» Но это так, шутка! А серьезно: жалко их всех, дураков, у которых такие неприятности. Жалко…
Вика прямо из парткома пошла в клетушку Алексея Николаевича и рассказала ему все. Так уж ей было и горько, и обидно, и противно, особенно после этих слов: «а мне хватает». Будто ей, Вике, не один мужчина нужен, а кавалерийский полк; нашел тоже аргумент – что она про вчерашний сердечный спазм у Алексея Николаевича просто забыла. Ночь всю об этом думала, представляла – ему плохо, а он стесняется вызвать неотложку, а тут забыла и все. А вот когда все сказала, а он как-то боком прижался к выдвинутому ящику стола,
вспомнила и испугалась. И стала все переводить в шутку: это же надо, мол, хохма какая! Что это Анна – совсем сбрендила? Какого мужика таким способом можно удержать? Да никакого! Сама рвет под собой мины.
– Ты ей скажи, – посоветовала Вика, – прямо сегодня, что будешь обменивать свою квартиру, и ей некуда будет деться. Поверь – это единственный выход заставить ее поступить разумно.
Ознакомительная версия.
