— Спасибо тебе, Зухра, — сказал я.
Она улыбнулась.
— А можно мне чашечку кофе?
Через несколько минут она принесла чашку.
— Подожди, пока я его выпью, — попросил я.
Поставив блюдечко на перила балкона, я не спеша отхлебывал кофе. Она подошла к порогу и стала смотреть на море.
— Ты любишь природу? — спросил я.
Она не ответила, как будто не слышала меня. Кто знает, чем была занята ее голова?
— У меня в большом чемодане книги, но здесь нет для них шкафа.
Она окинула взглядом комнату и простодушно сказала:
— Оставь их в чемодане.
Я улыбнулся.
— Ты давно здесь работаешь?
— Нет.
Тебя устраивает это место?
— Да.
— А мужчины не беспокоят тебя?
Она пожала плечами.
— Иногда их надо опасаться, не так ли?
Она взяла чашку и, направляясь к двери, обронила:
— Я ничего не боюсь.
Удивительная вера в себя… Я принялся размышлять, что за существо человек и каким ему надлежит быть. И вновь меня посетила грусть.
Я произвел осмотр мебели и решил приобрести небольшой книжный шкаф. Круглый стол, стоявший в комнате, вполне мог служить и письменным.
* * *
Я задержался на радиостанции на несколько часов для записи еженедельной программы, потом пообедал в закусочной на улице Сафии Заглул. После этого пошел в кафе «Как вам угодно». Сидя у окна за чашкой кофе, любовался площадью, покрытой, словно зонтом, пеленой туч. Вдруг я вздрогнул, сердце трепетно забилось: мимо окна прошел человек. Фавзи! Я наклонился вперед, чтобы лучше разглядеть его, и чуть не стукнулся лбом о стекло. Нет, не Фавзи, однако удивительно похож. И Дария. Она возникла в моем воображении потому, что была неотделима от Фавзи. Итак, Дария. А что, если бы это был действительно Фавзи? Ведь если бы я встретил закадычного друга, я должен был бы обнять его. Нужно было бы пригласить его выпить чашку кофе, показать ему, что я очень рад его видеть…
— Здравствуй, здравствуй… что привело тебя в Александрию в это время года?
— Решил навестить родных!
Значит, он приехал по делам, но, по своему обыкновению, скрывает их от меня. Однако я говорю:
— Желаю тебе приятно провести время.
— Мы не видели тебя уже два года, точнее, с тех пор, как ты закончил учебу.
— Да, верно. Ведь я получил назначение на радиостанцию в Александрию, как тебе известно.
— Выходит, ты окончательно нас покинул?
— Да, всякие трудности… я хочу сказать, у меня возникли некоторые осложнения.
— Было бы разумнее, если бы человек не занимался делом, которое ему не подходит.
Слепая гордыня овладела мной.
— Так же как не следует заниматься делом, в которое не веришь.
Он выдержал паузу, чтобы придать больше веса своим словам:
— Говорят, твой брат…
— Я не младенец, — возмущенно прервал я его.
— Я рассердил тебя? Извини, — засмеялся он…
Нервы мои напряглись. Дария… Посыпал дождик.
Хоть бы хлынул ливень и разогнал всех с площади. Дорогая моя, не верь. Как-то один мудрец сказал, что мы можем иногда солгать, чтобы убедить других в том, что мы искренни… Я вновь вернулся к разговору со своим другом-врагом.
— Ты больше ничем не интересуешься? — спросил он меня.
— Пока я жив, я всегда буду чем-нибудь интересоваться.
— Чем, например?
— Разве не видишь, что я теперь умею хорошо бриться и завязывать галстук?
— А еще? — настаивал он.
— Ты видел новый фильм в «Метро»?
— Идея. Пойдем посмотрим, что новенького нам покажут империалисты.
* * *
Мадам Марианна любезно навестила меня в моей комнате.
— Может, тебе не хватает чего-нибудь? Что еще нужно? Говори, не стесняйся. Твой брат никогда не стеснялся — он был настоящий мужчина, сильный и храбрый. Ты хоть изящный и стройный, но тоже сильный. Считай пансионат своим домом, а меня — своим другом.
Однако в действительности она пришла не из любезности, вернее, любезность была только ширмой. Она пришла излить душу: рассказать о своей любви, о первом муже — английском капитане, о втором муже — короле икры, о дворце в Ибрагимии, затем о периоде упадка. Однако о каком упадке она говорила? Ведь пансионат ее — для господ, для пашей и беков.
Она пыталась вызвать и меня на откровенность Град вопросов. Странная женщина, веселая и назойливая, женщина на закате. Я не видел ее царицей салонов — я узнал ее лишь тогда, когда она превратилась в обломок прошлого, цепляющийся за подножку жизни, — но легко мог представить в окружении облеченных властью господ и таких же, как она, обольстительных женщин.
* * *
За завтраком я познакомился с другими обитателями пансионата. Довольно пестрая компания. Меня всегда подмывает подшутить над людьми. Если бы я умел сдерживать себя, то мог бы найти даже среди постояльцев приятеля или друга. А почему бы и нет? Оставим в стороне Амера Вагди и Талаба Марзука — они уже старики. Но что можно сказать о Сархане аль-Бухейри и Хусни Аляме? Сархан, по-моему, внешне довольно привлекателен, дружелюбен, несмотря на свой грубый голос. Но каковы его интересы? А что другой, Хусни Алям? Он действует на нервы. Таково, по крайней мере, мое первое впечатление. Чванливое молчание, сдержанность… Меня раздражает его крепкое сложение, высоко поднятая крупная голова и манера восседать на стуле — не сидеть, а именно восседать, словно на троне. Он, видно, мнит себя королем, несмотря на то, что все его владения — ничтожно малый клочок земли, а подданных и вовсе нет.
Я не раз убеждал себя: тот, кто хочет покинуть монастырь, должен принять все мирское. Но несмотря на это, всегда, когда я имею дело с незнакомыми людьми, я замыкаюсь в себе. Для меня важно, что люди скажут обо мне, что подумают. Наверно, потому мне и не везет в жизни.
* * *
Я был удивлен, увидев Сархана аль-Бухейри, входящего ко мне в радиостудию. Лицо его сияло. Он горячо пожал мне руку:
— Проходил мимо и решил заглянуть к тебе на чашку кофе!
Я предложил ему стул и заказал кофе.
— Как-нибудь я попрошу, чтобы ты познакомил меня с секретами работы на радио, — заявил он.
— С удовольствием, — ответил я.
Он рассказал мне вкратце о своей службе, о том, что он — член административного совета и учредительной комиссии.
— Мы должны принимать участие в построении нового мира, — сказал он.
— Ты веришь в социализм, достигнутый путем революции?
— Я уверен, что только революционным путем его и можно достигнуть.
Мне хотелось поспорить с ним на эту тему, но я подавил свое желание. Разговор зашел о пансионате.
— Любопытная семейка, — сказал он. — С ними не соскучишься.
— А что ты думаешь о Хусни Аляме? — спросил я, немного поколебавшись.
— Интересный парень.
— Немного загадочный.
— Да ну, напускает на себя, но интересный. Всегда готов покуролесить.
Мы рассмеялись.
— Он из знатной семьи, без должности и, можно сказать, без специальности, — сказал Сархан и продолжал назидательным тоном: — У него сто федданов земли, и он считает, что может выдвинуться, даже не имея аттестата об образовании… Так что делай выводы сам.
— Почему же он поселился в Александрии, а не в Каире?
— Он малый неглупый, хочет приобрести выгодное торговое предприятие. Здесь это легче сделать.
— Ему нужно побороть свою спесь, иначе сбегут все его клиенты.
Я спросил Сархана, почему он сам живет в пансионате, хотя уже в Александрии давно. Подумав немного, он сказал:
— Мне веселее в пансионате — там я среди людей, а что в городской квартире — все один да один.
* * *
Вечер песен Умм Кальсум. Вечер вина и веселья. В это время сбрасывается покрывало с тайников души. Сархану аль-Бухейри принадлежит значительная доля заслуг в оживлении вечера и, пожалуй, меньшая доля расходов. Я поглядывал украдкой на Талаба Марзука. Меня поражала его покорность, вялое движение челюстей, манера сидеть на стуле с видом пай-мальчика; он вынужден был выказывать симпатию к революции, хотя принадлежал к тем, чья крепость была создана на костях и крови, — теперь ему пришлось надеть маску. Что же касается Хусни, то он похож на обессилевшего орла. Правда, орел этот еще продолжает махать крыльями; возможно, он и взлетит когда-нибудь.
* * *
— Уверяю тебя, прежние противоречия полностью уничтожены.
— Вовсе нет… они лишь вытеснены новыми противоречиями. Ты вскоре убедишься в этом…
* * *
Сархан аль-Бухейри был душой нашей компании. Добросердечный, искренний, целеустремленный, он являлся живым воплощением революции.
Вскоре мне стало ясно, что Амер Вагди более всех присутствующих заслуживает симпатии и уважения. Я узнал, что именно его статьи я использовал при подготовке радиопрограммы «Поколение революции». Меня увлекли его прогрессивные, хотя и противоречивые, идеи. Очаровал меня и его стиль, отличающийся изысканностью и простотой. Старик был чрезвычайно обрадован тем, что я читал его статьи, — это говорит о том, как глубоко он переживает свой закат. Это обстоятельство невольно вселило грусть в мою душу. Он как бы уцепился за соломинку, которую я ему бросил, и часами рассказывал мне о непрерывной борьбе, о течениях, с которыми он сталкивался, о героях, которым был верен.
