5
Мало кто из людей владеет искусством бояться того, чего следует. Иной на подгибающихся коленках садится в самолет, зато со спокойной душой забирается на стремянку поменять в ванной перегоревшую лампочку. При виде упавшей с неба птицы люди думают, что грядет конец света. Когда же наступает истинная трагедия, которая никогда не бывает всеобщей, а всегда сугубо индивидуальна, они думают, что хуже не бывает, между тем как самый-то ужас как раз еще впереди. В мрачной бездне несчастья они сидят на промежуточной платформе, потирая разбитый лоб. Они полагают, что достигли самого дна, и думают о том, как, собравшись с силами, примутся выбираться наверх. Они даже не догадываются, что пока еще находятся в преддверии настоящей катастрофы, каковая заключается не в ушибах, а в свободном падении.
По всему городу хлопают дверцы душевых кабинок. Нагие мужчины и женщины встают на холодный кафельный пол, со смешанными чувствами разглядывают в зеркале свои мокрые лица и вытирают мокрые волосы. Положение стрелок на часах почти убеждает Себастьяна, что он только что встал с постели и впереди предстоит нормальный университетский вторник. Смертельную усталость точно рукой сняло. После того как он, переодевшись в машине, кинул одежду и трос с зажимом в выставленный для отправки мусорный бак, в голове у него наступила такая легкость, словно она вот-вот, как наполненный газом воздушный шарик, взмоет под потолок. Себастьян купил булочек, поставил машину на парковку и, захватив газету, поднялся к себе в квартиру. Достав из шкафа летний костюм, он, как на праздник, одевается с ног до головы в цвета невинности; свежезаваренный кофе источает дивный аромат. Стоя у раскрытой балконной двери, Себастьян испытывает состояние счастливой уверенности. Он твердо знает, что сын его жив. В такое светозарное, сиянием увенчанное, дыханием воздуха облаченное, птицами воспетое утро, возможно, и допустима пропажа столь непрочно устроенного явления, как Даббелинг, но такое утро невообразимо без Лиама, этого чудесного ребенка. То же солнце, которое согревает сейчас лицо Себастьяна, должно где-то неподалеку ласкать и волосы спящего мальчика. Краешек того воздуха, которым дышит Себастьян, попадает и в легкие Лиама. Даже в кончиках пальцев, которыми Себастьян сейчас прикасается к глицинии, он ощущает биение сыновнего сердца.
Себастьян наливает себе кофе, привычно стараясь не шуметь, и садится с газетой за стол. На некоторое время он позволяет себе поддаться иллюзии воскресного настроения, как будто Майка и Лиам еще спят, а он опять проснулся раньше, чем нужно, и впереди у него, как подарок, два часа свободного времени, которое он может провести в полном одиночестве. Бананы в корзиночке для фруктов пахнут так, словно подумывают о возвращении в Южную Америку. Себастьян собрался просто сидеть и читать газету, пока не услышит из передней шлепанье ног выбежавшего из спальни Лиама. Может быть, это и есть самый разумный способ вернуть себе сына… Да только для этого ему на самую малость недостает веры… Потом в его чашку залетела мошка-поденка, и это вызывает у него такое потрясение, что он не может прийти в себя, пока его не осеняет мысль, что ведь эти поденки так похожи одна на другую и существуют в таком огромном количестве, что даже, исходя из принципа организации этих существ, они непременно должны возрождаться.
Приготовив бутерброды с сыром, он, с тарелкой и новой чашкой кофе, переходит в гостиную. Взяв в руки пульт дистанционного управления и нажимая на кнопки, он чувствует себя так, словно расположился на диване отдохнуть и посмотреть любимый фильм. Рассказ о водных артериях родного города его не увлек, и он переключился с местного канала на первый. Чтобы не заснуть, он делает звук погромче. Через час вдобавок к телевизору включает еще и радио. Кофе остыл, бутерброды лежат почти нетронутые. Себастьян беспрерывно перескакивает с программы на программу и с канала на канал; орущие голоса перемежаются друг с другом. Попав на медицинский канал, Себастьян прислушивается. Какой-то эксперт по каким-то там вопросам говорит, что фармакологическая промышленность не останавливается перед тем, чтобы испытывать на людях новые медикаменты. Например, новые средства, уменьшающие свертываемость крови, которые используются при операциях на сердце. Пока, правда, в основном в Африке, а не в Баден-Вюртемберге. Кроме этого, СМИ сообщают о канадских тюленях, об исследованиях по изучению рака в Азии и скандинавских музыкальных группах, не выказывая ни малейшего интереса к странному убийству, случившемуся, кстати, в радиусе вещания данного канала. Картинки военных действий на Ближнем Востоке сопровождаются звуками скверной поп-музыки, льющейся из радиоприемника. Сцены американского семейного сериала идут под обзор биржевых курсов, который зачитывает женский голос. Все между собой соотносится, все со всем связано. И только одно отсутствует в общей сети взаимосвязей — сообщение о загадочной кончине некоего доктора из университетской больницы.
Ярость, которую вызвала у Себастьяна ненадежность теле- и радиовещания, могла сравниться только с его досадой на собственную глупость. Что если никто не обнаружит трупа? Если невыход Даббелинга на службу, с точки зрения преступников, не является достаточным доказательством его смерти? Или если вдруг падение оказалось не смертельным? Что если вместо Даббелинга на трос нарвался кто-то другой? Осмотрительный человек не бросился бы сломя голову прочь с места происшествия, он отыскал бы жертву, убедился бы, что она мертва, и позаботился бы о том, чтобы труп был немедленно обнаружен. Себастьян же, как ему самому прекрасно известно, никакой осмотрительности не проявил. То, что он совершил, лежало за пределами его возможностей.
У него начинают зудеть комариные укусы. Сигналы раздражения, поднимаясь по позвоночнику к голове, впиваются острыми иглами в мозг. Обхватив себя руками, Себастьян, впившись глазами в экран телевизора, яростно скребет тело ногтями, раскачиваясь, как зараженное паразитами животное.
Близится вечер, и Себастьян уже собрался переступить порог квартиры, чтобы, подобно обыкновенному убийце, вернуться на место преступления, как вдруг в последний момент поймал наконец среди сообщений местной радиостанции долгожданную весть. Чуть позже эта новость появилась и в телевизоре. Перед Себастьяном проходят качающиеся кадры слишком хорошо ему знакомого участка леса, хотя картина на экране мало напоминает ту, что осталась у него в памяти. Красно-белые ленты ограждения, в зарослях папоротника — раскуроченный велосипед. В камеру глядят три жующие коровы. Крупный план, заснятый с большого расстояния, изменяет краски, разлагая их на зернистые пятна. Включив воображение, можно разглядеть среди листвы и побегов ежевики лежащее в изломанной позе тело. Тут ладонь полицейского заслоняет объектив. Взволнованный репортер с испариной на лбу, вызванной яркими лучами вечернего солнца, старается не предвосхищать выводы криминальной полиции, однако он не может не упомянуть о том, что покойный работал врачом на отделении, которым руководит доктор Шлютер. С торжествующим выражением он преподносит публике эту пикантную подробность. Голову трупа полиция нашла лишь после долгих поисков. Она торчала над головами криминалистов, застряв в развилке ветвей, и широко открытыми глазами следила оттуда за действиями следственной бригады.
Когда телевизор умолк, Себастьян остался словно глубоко под водой. Каждое движение происходит замедленно, каждый вдох втягивается водоворотом, как вода в воронку, каждая мысль вырывается всплывающим пузырьком. Он выполнил задание и тем самым утратил право на существование. Нет ни планов дальнейших действий, ни причины для того, чтобы двигаться. Ночью он выработал теорию относительно смысла жизни, сейчас, среди подводной тишины, царящей в квартире, она снова ясно встает у него перед глазами.
Течение жизни, как и всякой истории, направлено вспять, в сторону собственной причины. Поскольку люди мыслят в направлении от начала к концу, смысл их существования им не открывается. Тот же, кто понял основной принцип и догадался, для какой будущей цели предназначен, может впредь рассматривать каждое событие как часть своего личного предназначения. И потому с достоинством нести то, что ему предначертано.
Личное предназначение Себастьяна, без сомнения, заключается в том, чтобы спасти Лиама. Среди событий, которые он намерен принять с достоинством, он рисует себе собственное изобличение и арест; как фон — ужас Майки и непереносимые страдания своих убитых горем родителей; муки совести, приговор, многолетнее заключение. Ко всему этому он, как ему кажется, готов.
Он неподвижно сидит, ощущая во рту гнилостный вкус, отдающий Ремесленным ручьем и заношенным небом, уже понимая, что не может дольше скрывать от себя, в чем заключается его истинная проблема. На журнальном столике перед ним лежат два телефона — мобильный и беспроводная трубка обыкновенного телефона; тот и другой аппарат только что заряжены, неоднократно проверены и определенно находятся в хорошем рабочем состоянии. Но они не звонят. То, что никто не звонит, означает полный разрыв связи с окружающей действительностью. Никто не пытается с ним говорить: ни похитители, ни Лиам, ни даже Майка или полиция. Как только Себастьян это осознал, промежуточная платформа под ним рушится. И для него начинается свободное падение.
