– А Фредди-то прав, – говорит Холли, идущая к кулеру. – Ты становишься параноиком.
– Тебе не кажется странным, что… – Джонс умолкает. – Да. Ты прав. Извини.
Фредди ждет, пока Холли пройдет обратно.
– Кстати о странном. Я слышал, ты ездил кататься с Евой Джентис? – Его улыбка вызывает жалость.
– А, да.
– Ну надо же! Не пойму, как это ты ухитрился.
Джонс понимает, что напрямую Фредди ни о чем не решится его спросить.
– Да мы, понимаешь, заговорили об этих цветах. Она подумала, что их послал я, а я сказал, что нет, ну и…
– Она на тебя подумала? Я посылал ей цветы, когда тебя тут еще и близко не было.
Джонса прошибает пот.
– Да. Странно.
– Как же она могла подумать, что цветы от тебя?
– Не знаю. Короче, я сказал, что цветы не мои, но я, может быть, знаю, кто их послал. А она: скажи да скажи. Я, конечно, не говорю, – поспешно вставляет Джонс, видя, что Фредди на грани сердечного приступа, – а она все допытывается, вот проехаться предложила… ну и вот. – Фредди молчит, и Джонс добавляет: – Эти цветочки ее по-настоящему интригуют. Думаю, тебе лучше сознаться.
– Да. Надо с ней, наверное, поговорить.
– Вот именно. Познакомишься с ней поближе, а она и так уже знает, что ты клевый парень, раз букеты ей посылаешь.
Фредди медленно кивает.
– Спасибо. Спасибо, Джонс. Знаешь, сначала я подумал, что ты сам клинья к ней подбиваешь, – смеется он.
– Да брось ты!
На этот раз Фредди улыбается от души.
– Хороший ты мужик, Джонс.
– Перестань.
* * *
7:15. Раннее утро. Окна «Зефира» светятся в тумане, как иллюминаторы тонущего корабля. Рассвет уже просачивается в ночное небо, но «Зефиру» все равно: там внутри благодаря вечно горящему «дневному свету» всегда девять утра. Выключить электричество значило бы навести служащих на мысль, что они работают не круглые сутки. Поэтому свет в «Зефире» горит всегда, независимо оттого, есть кто-нибудь в здании или нет.
Джонс, хрустя гравием, шагает через автостоянку. Для этого времени суток он удивительно бодр, хотя еще не пил кофе, – это потому, что он спешит на свое первое тайное заседание «Альфы». Он входит в вестибюль, ботинки поскрипывают. Все четыре лифта открыты и ждут его.
Он заходит в кабину, ставит кейс на пол. Ева проинструктировала его, как попасть на тринадцатый этаж: 1) выбрать лифт, где больше никого нет; 2) сунуть в прорезь свое (усовершенствованное) удостоверение; 3) нажать кнопки «12» и «14» одновременно; 4) когда лифт, по твоим расчетам, поравняется с тринадцатым, нажать кнопку ОТКРЫТЬ. Ничего вроде бы сложного, но Джонс предполагает, что долго будет болтаться между этажами, пока не отработает четвертую стадию. Он потому и пришел на пятнадцать минут раньше. Однако все получается с первой попытки: в окошке вспыхивает «13», двери открываются, впереди синий ковер и приглушенный свет. Джонс немного гордится собой.
Следуя по стеклянному коридору на звук голосов, он находит комнату для совещаний. Там уже собрались с полдесятка человек, включая Еву Джентис – она опирается на дубовый стол размером с квартиру Джонса. Стол никак не может быть сделан из одного куска дерева, это просто смешно, но похоже, что так и есть. Поверхность теплого коричневого оттенка не столько отражает мягкий свет, сколько рассеивает. Это так красиво, что невольно привлекает внимание Джонса, хотя Ева стоит прямо здесь, перед ним, в коротенькой черной юбке и блузке на пуговицах.
– Джонс, – говорит она, – ты мне выигран пятьдесят долларов. – Она показывает на ряды мониторов за стеклянной стеной. – Тринадцатый с первой попытки! Том думал, нам придется тебя вызволять.
– Привет, – говорит Том, мужчина средних лет в ярко-голубом галстуке, берущий что-то с фуршетного стола на другой стороне комнаты.
Джонс кивает.
– Я как-то попробовала этот трюк в нью-йоркском «Хайятт-отеле», – говорит Ева, – нажала «12» и «14», а потом ОТКРЫТЬ на тринадцатом – и всполошила кучу фэбээровцев. Честное слово.
Все посмеиваются. Джонс тоже снимает с лица ошеломленное выражение, заменяет его улыбкой и смотрит, куда бы деть кейс.
– Под стол, – говорит Ева. – И возьми себе что-нибудь вкусненькое.
Это, а также знакомство с другими агентами «Альфы», занимает его следующие пару минут. Все довольно общительны, но видно, что мозги у них – первый сорт. Ему, похоже, придется какое-то время бежать в хвосте.
– А, вундеркинд! – Джонс оборачивается – с порога ему улыбается Блейк Седдон, человек «Альфы» в администрации. Возраст – под сорок, темный загар, костюм в мелкую полоску, зубы сверкают так, что Джонс щурится. Интересно, его родители просто поставили на то, что он вырастет амбалом с квадратной челюстью и густой шевелюрой, или на это как-то повлияло имя, которое они ему выбрали?[3] Вечный вопрос о роли среды и наследственности. – Ну, раз ты у нас самая горячая новость, не мешало бы справить себе новый костюмчик.
До Джонса доходит, что ему нанесли оскорбление. Он смотрит на свой костюм, купленный два месяца назад и стоивший ему четыреста долларов.
– Отвали, Блейк, – беззлобно говорит Ева. Седдон смеется, Ева садится и ест круассан. – Занимай место, Джонс, – с набитым ртом произносит она.
Он так и делает. Стул, уступающий одним частям тела и поддерживающий другие, изумляет его. Дорогой стульчик, сразу видно. Джонс экспериментирует, ерзает туда-сюда, выгибает спину. Становится еще удобнее. Он понятия не имел, что стулья на такое способны. Подумать только – всю свою жизнь он ориентировался на комфорт стандартного уровня, в то время как элита наслаждалась вот этим.
– Не обращай на Блейка внимания, – советует, не понижая голоса, Ева. – Его просто завидки берут.
– Почему?
– А ты не знаешь? Пупсик ты мой.
И как на это реагировать, спрашивается? Джонс останавливается на чем-то среднем между улыбкой и сомнением.
– Прекрасное утро! – восклицает, входя в комнату, Дэниел Клаусман.
Судя по общей реакции, здесь это служит обычным приветствием. На Клаусмане его рабочий комбинезон, к чему Джонс еще не совсем привык. Он занимает громадное кожаное кресло во главе стола. Агенты воспринимают это как сигнал к началу, но не очень торопятся – не то что, например, в отделе продаж, когда Сидни устраивает собрание. Значит, Клаусмана протокол не слишком волнует.
Босс, перегнувшись вправо, рассматривает десерт, лежащий на салфетке перед молодой женщиной в элегантных очках.
– Это что, Мона? Пирожное?
– «Тысяча лепестков». – Мона проглатывает, деликатно прикрыв рот рукой. – Французский рецепт. Слоеное тесто, заварной крем и, кажется, чуточку миндаля.
– Вкусно?
– Очень.
– Это хорошо. Цены, конечно, бешеные, но они обещают качество.
– И обеспечивают, – вставляет Ева. – Я на той неделе от одной такой штучки прямо оргазм поимела.
– Стало быть, они превосходят ожидания. – Клаусман обводит взглядом стол. – Ну что ж, начнем?
– Проект 3811, – с ходу стартует Блейк. – Отдел тренингов. Проводится эксперимент по установке пределов выносливости в условиях отодвигаемого крайнего срока. Мы отобрали четверых добровольцев для решения чрезвычайно важной задачи, как им было сказано, поместили их в комнату для совещаний и каждые несколько часов меняем мелкие, но существенные параметры этой задачи, чтобы вынудить их продолжать работу.
– Гм-м. Едой-питьем они обеспечены?
– Да-да. Они заказывают пиццу и все такое. Очень интересный опыт. Они сидят там уже двадцать восемь часов, и ни один не ушел. Видимо, никто не хочет подводить остальных, хотя домой хочется всем. Нет нужды говорить, какой в этом заложен потенциал. Имеются, однако, и побочные эффекты: выкрики, повышенная агрессивность, растущее пренебрежение к дресс-коду компании, в таком вот роде.
– Спорим, что больше двух суток ты их там не продержишь, – говорит Ева.
– Принимаю, – вскидывает брови Блейк.
– На бутылку «Дом Периньон»?
– Ты мне одну уже проспорила.
– Значит, получишь две.
– Так я и поверил. Одну зажала, а две выставишь.
– Туше.
– Дети, – укоряет Клаусман, – перенесите это в оффлайн, пожалуйста. Как у тебя с деперсонализацией, Том?
– Результаты смешанные, хотя… – Том откашливается, глядя на Джонса.
– Ах да, конечно, – говорит Клаусман. – Вы, мистер Джонс, сами того не ведая, входили в этот проект. Мы не указываем имена на беджах, побуждая служащих называть друг друга по фамилиям. Вот, например, как на вашей.
– Надо же, а я и не понял.
– Моя теория состоит в том, что это фокусирует внимание на рабочих качествах объекта, а не на личных, – объясняет Том. – Практика наподобие армейской. Можно узнать, что на этот счет думали вы? Судя по моим наблюдениям, вы как будто не возражали.
