Проститутки, все негритянки, сидели по обе стороны дороги на скамеечках, а когда шел дождь или слишком ярко светило солнце, доставали зонтики.
В ста метрах на шоссе стоял фургон, где продавали знаменитый сэндвич «Бомбер» с тонко нарезанной куриной грудкой, сыром, баклажанами и красным перцем.
Но Итало не довольствовался «Бомбером» и раз в неделю отрывался по полной, устраивая себе вечеринку по высшему разряду.
Сначала Шлюходром, потом «Старая телега». Весьма приятное сочетание. Один раз он попробовал наоборот. Сначала «Старая телега», потом Шлюходром.
Фигня вышла. Ему стало плохо. Во время секса макароны «море и горы» попросились наружу, и он перепачкал всю приборную панель.
Вот уже около года Итало перестал менять проституток и сделался постоянным клиентом Алимы. Итало приезжал ровно в половине восьмого, и она уже ждала его на своем обычном месте. Он сажал ее в свою машину, и они парковались за рекламным щитом неподалеку. Все продолжалось минуть десять, и в восемь он уже сидел за столом.
Алима, прямо скажем, не была первой красавицей Африки.
Довольно полная, с задом толстым, как швартовая бочка, целлюлитом и плоской грудью. Она носила жесткий, кукольный белокурый парик. Итало видал девочек и получше, но Алима была, по его собственным словам, профессиональная членопоклонница. Когда она брала у него в рот, она подходила к делу со всей серьезностью. Руку на отсечение он бы, конечно, не дал, но был почти уверен, что ей это нравится.
Несколько раз они даже и трахались, но поскольку оба отличались крупным телосложением (и к тому же у Итало болела нога), в машине им было тесно, и процесс доставлял скорее страдания, чем удовольствие. К тому же это стоило пятьдесят тысяч лир.
А так все в лучшем виде.
Тридцать тысяч за минет и тридцать тысяч за ужин. Двести сорок тысяч в месяц.
«Хотя бы раз в неделю нужно пожить по-барски, а как же иначе?»
Итало сделал и одно открытие. У Алимы был хороший аппетит. Она любила итальянскую кухню. К тому же она оказалась вполне приятной. С ней ему удавалось общаться лучше, чем со своей старухой, с которой им уже лет двадцать абсолютно нечего было друг другу сказать. В общем, он брал Алиму с собой в «Старую телегу», наплевав на сплетников.
В этот вечер они отчего-то сидели не за тем столом, где обычно, у окна, выходившего на Аврелиеву дорогу. Отблески фар пробегали по ресторану и исчезали, поглощенные темнотой.
Перед Итало стояла полная тарелка макарон, перед Алимой — «ушки» с рагу.
— Ты мне объясни, как это твой Аллах не хочет, чтобы ты ела свинину и пила вино, а разрешает тебе сношаться посреди дороги, — спросил Итало, жуя. — По-моему, это ерунда, нет, я не говорю, чтобы ты прекратила сношаться, но, учитывая, что ты и так ведешь не самую праведную жизнь, съешь хоть свиную котлету или пару колбасок, а?
Алима больше на этот вопрос не отвечала.
Он спрашивал ее об этом в сотый раз. Поначалу она пробовала внушить ему, что Аллах все понимает и что ей ничего не стоило отказываться от вина и от свинины, но она не могла бросить проституцию, потому что посылала деньги своим детям в Африку. Но Итало кивал головой, а в следующий раз спрашивал ее о том же самом. Алима поняла, что на самом деле ему не нужен был ответ, что этот вопрос был ритуальной фразой, вроде «приятного аппетита».
Но этим вечером ее поджидали сюрпризы.
— Как рагу? Вкусно? — спросил довольный Итало. Он уже почти допил бутылку «Мореллино ди Скансано».
— Вкусно, вкусно! — ответила Алима. У нее была хорошая улыбка, широкая, открывавшая белые ровные зубы.
— Вкусно, да? А ты знаешь, что это не телячье рагу? Это колбаска.
— Не поняла.
— Там… сви… свинина у тебя в тарелке, — проговорил Итало с набитым ртом, указав вилкой на тарелку Алимы.
— Свинина? — не поняла Алима.
— Сви-ни-на. Свинья. — Итало хрюкнул, чтобы было понятнее.
Алима наконец поняла.
— Ты заставил меня съесть свинину?
— Молодец, поняла наконец.
Алима встала. Глаза ее вдруг загорелись. Она заорала:
— Ты дерьмо. Всё дерьмо. Не хочу тебя больше видеть. Меня от тебя тошнит.
Посетители, сидевшие вокруг, прекратили есть и уставились на них взглядом аквариумных рыб.
— Не шуми. На нас смотрят. Сядь. Ну же, это шутка, — Итало говорил вполголоса, пригнувшись, как собака.
Алима тряслась и бормотала, с трудом сдерживая слезы:
— Я знала, что ты полное дерьмо и что… но я думала… ИДИ В ЖОПУ! — Потом плюнула в тарелку, взяла сумочку, кожаную куртку и ринулась к выходу как разъяренный слон.
Итало догнал ее и схватил за руку:
— Ну, давай вернемся. Я тебе подарю тридцать тысяч.
— Оставь меня, дерьмо.
— Я пошутил.
— ОСТАВЬ МЕНЯ.
Алима вырвала руку.
Теперь весь ресторан молча взирал на них.
— Ладно, извини. Извини меня. Хорошо, ты права. Я сам съем колбаску. Возьми мои макароны. Там мидии и каба… он не свини…
— Пошел в жопу.
Алима удалилась, а Итало огляделся и, увидев, что все на него смотрят, приосанился, выпятил грудь, вытянул руку и махнул ею в сторону двери.
— Знаешь, что я тебе скажу? Иди ты сама в жопу!
Повернулся и возвратился за стол, доедать.
16
— Вот, — Пьетро протянул им ключ.
Все трое сидели на качелях.
— Дело сделано. Возьмите.
Но никто не шелохнулся.
— Итало тебя не видел? — спросил Баччи.
— Нет. Его нет. — Произнося эти слова, Пьетро испытывал огромное удовольствие, словно долго терпел, а теперь облегчился.
«Поняли, какие вы трусы? Устроили весь этот цирк, а его даже дома нет. Молодцы». Ему было бы очень приятно сказать им это.
— Как нет? Врешь! — заявил Пьерини.
— Его нет, клянусь! Машины нет. Я посмотрел… Теперь я могу пойти до…
Не успел он договорить, как от сильного удара отлетел назад и шлепнулся на землю.
Дыхание перехватило. Лежа на спине, он барахтался в грязи. Иначе как подлым ударом в спину это не назовешь. Пьетро разевал рот, вытаращив глаза, но дышать не получалось. Словно он очутился на Марсе.
Все случилось в одно мгновение.
Пьетро даже не успел отреагировать, как Пьерини кинулся на него.
Он вскочил с качелей и всем телом обрушился на Пьетро, словно на дверь, которую надо выбить.
— Куда тебе надо? Домой? Никуда ты не пойдешь!
Пьетро умирал, по крайней мере ему так казалось. Если через три секунды он не начнет дышать, он умрет. Собрался с силами. Втянул воздух. С глухим свистом. И задышал снова. Потихоньку. Только чтобы не умереть. Мышцы наконец его послушались, и он стал вдыхать и выдыхать. Баччи и Ронка ржали.
Пьетро спросил себя, сможет ли он когда-нибудь стать таким, как Пьерини. Швырнуть кого-нибудь на землю с такой же злостью.
Он не раз мечтал побить официанта из «Стейшн-бара». Но даже если бы он собрал все свои силы и злость и принялся бить его в лицо так сильно, как мог, тому ничего бы не сделалось.
«У меня когда-нибудь хватит смелости? Ведь для того, чтобы кого-нибудь толкнуть или ударить по лицу, нужна большая смелость».
— Говнюк, ты уверен?
Пьерини снова сидел на качелях. Казалось, он даже не заметил, что Пьетро чуть жив.
— Ты уверен?
— В чем?
— Уверен, что машины нет?
— Да. Честное слово.
Пьетро попытался подняться, но на него навалился Баччи. И уселся ему на живот всеми своими шестьюдесятью килограммами.
— Как тут удобно… — Баччи делал вид, будто сидит в кресле. Подгибал ноги, потягивался, использовал колени Пьетро как подлокотники. А Ронка, счастливый, прыгал вокруг.
— Пукни в него! Давай, Баччи, пукни в него!
— Я пы-таюсь! Я пы-таюсь! — кряхтел Баччи. Его похожая на полную луну физиономия побагровела от натуги.
— Давай! Давай!
Пьетро отбивался с нулевым результатом, только устал. Он не сдвинул Баччи ни на миллиметр, тяжело дышал, а от кислого запаха пота толстяка его тошнило.
«Лежи спокойно. Чем больше ты дергаешься, тем хуже. Спокойно».
Во что он вляпался?
Он должен быть уже дома. В постели. В тепле. Читать книгу о динозаврах, которую ему одолжила Глория.
— Тогда мы пойдем туда. — Пьерини встал с качелей.
— Куда? — спросил Баччи.
— В школу.
— Как?
— Фигня. Перелезем через ворота и заберемся через женский туалет рядом с волейбольной площадкой. Там окно плохо закрывается. Надо его просто толкнуть, — объяснил Пьерини.
— Точно, — подтвердил Ронка. — Я однажды через него видел, как Альберти срёт. Ну и вонища была… Да, пошли. Пошли. Классно.
— А если нас поймают? Если Итало вернется? Я… — забеспокоился Баччи.
— Никаких «я». Не вернется. И кончай трусить.
— А что с Говнюком будем делать? Побьем?
— С нами пойдет.
Они подняли его.
