— Первое, что мы должны сделать, — это уничтожить улики, — тихо сказала она. — Это прежде всего.
— Не понимаю.
— Надо избавиться от машины и от тела.
— Ты с ума сошла! — воскликнул он.
— Ты тоже в этом замешан, Ричард.
— Я?
— Да, с того самого момента, когда ты впустил в дом Эвелин и позвонил мне. Нужно решить, где мы можем оставить тело.
— Полагаю, ты шутишь. Как тебе в голову пришла такая шальная мысль?
— Послушай, Ричард, Эвелин не может ни вернуться домой, ни обратиться в полицию. Ты хочешь, чтобы она возила за собой труп в чужой машине? И сколько так может продолжаться?
— Уверен, это можно уладить.
— С помощью полиции? Ни в коем случае.
— Отвезем машину в другой район города, и все тут.
— Ее тут же найдут, Ричард. Нужно время, чтобы Эвелин оказалась в безопасности. Думаю, ты отдаешь себе отчет — она страшно напугана. И она знает больше, чем говорит. Мне кажется, она боится именно своего хозяина, этого Лероя. Она подозревает, что ту женщину убил именно он, и теперь ищет ее, знает, что это она взяла «лексус», и не даст ей сбежать.
— Если так, мы тоже в опасности.
— Никто не знает, что девушка у нас. Отгоним машину подальше отсюда.
— Но тогда мы станем сообщниками!
— А мы и так уже сообщники, но, если все сделаем правильно, никто ничего не узнает. Никому в голову не придет связать это ни с нами, ни с Эвелин. Снегопад — это благословение Божье, и мы должны воспользоваться им, пока он длится. Выезжаем прямо сейчас.
— Куда?
— Откуда я знаю, Ричард! Подумай сам. Куда-нибудь, где холодно, а то труп начнет разлагаться.
Они вернулись к кухонному столу и выпили кофе, обсуждая возможные варианты без участия Эвелин Ортеги, которая бросала на них робкие взгляды. Слезы у нее высохли, однако она снова будто онемела; покорность свойственна человеку, жизнью которого всегда управляли другие. Чем дальше они уедут, считала Лусия, тем больше вероятности, что приключение закончится благополучно.
— Как-то раз я ездила на Ниагарский водопад и на границе с Канадой не предъявляла документов, да и машину никто не досматривал.
— Должно быть, это было лет пятнадцать назад. Сейчас спрашивают паспорт.
— Мы можем доехать до Канады, как говорится, в одно касание и оставить машину где-нибудь в лесу, в тех краях сплошные леса.
— В Канаде тоже могут опознать эту машину, Лусия. Это же не Бангладеш.
— Кстати, нам надо бы разобраться с жертвой. Не можем же мы бросить ее где попало, даже не зная, кто она.
— Почему это? — спросил Ричард озадаченно.
— Из уважения. Надо еще раз заглянуть в багажник, и лучше сейчас же, пока на улице не появились люди, — решила Лусия.
Они вывели Эвелин на улицу, можно сказать, силой, им пришлось подталкивать ее, чтобы она приблизилась к машине.
— Ты ее знаешь? — спросил Ричард, отвязав пояс и освещая внутри багажника фонарем, хотя уже занималась заря.
Он вынужден был повторить свой вопрос трижды, прежде чем девушка наконец решилась открыть глаза. Она дрожала, охваченная животным ужасом при воспоминании о том, что когда-то увидела на деревенском мосту, ужасом, уже восемь лет подстерегавшим ее в темноте, таким обжигающим, словно ее брат Грегорио находился тут же, на этой улице, в этот час, мертвенно-бледный и окровавленный.
— Сделай над собой усилие, Эвелин. Это очень важно — знать, кто эта женщина, — настаивала Лусия.
— Это сеньорита Кэтрин. Кэтрин Браун… — наконец прошептала девушка.
ЭВЕЛИН
Гватемала
22 марта 2008 года, в Страстную субботу, через пять недель после смерти Грегорио Ортеги, очередь дошла до его брата и сестры. Мстители воспользовались тем, что Консепсьон была в церкви, готовила убранство из цветов для пасхального воскресенья, и ворвались в хижину среди бела дня. Их было четверо, их можно было узнать по татуировкам и той наглости, с какой они появились в Монха-Бланка-дель-Валье на двух тарахтевших мотоциклах, привлекавших всеобщее внимание в деревне, где люди ходили пешком или ездили на велосипедах. Они провели в жилище всего восемнадцать минут; им этого хватило. Если соседи их и видели, то все равно никто не вмешался, и позднее никто не решился выступить свидетелем. Тот факт, что они совершили преступление именно на Страстной неделе — во время воздержания и покаяния, — еще годы спустя обсуждался как самый непростительный грех.
Консепсьон Монтойя вернулась домой около часа дня, когда солнце жарило так нещадно, что даже какаду умолкли среди ветвей. Ее не удивила тишина на пустынных улицах, было время сиесты, и те, кто не отдыхал, были заняты подготовкой к процессии Воскресения Господня и торжественной мессе, которую должен был на следующий день служить падре Бенито в фиолетовом облачении с белоснежным поясом вместо потертых ковбойских штанов и поношенной рясы с ручной вышивкой, которые он носил круглый год. Ослепленная солнцем, женщина несколько секунд стояла неподвижно, пока глаза не привыкли к полумраку комнаты, и тогда увидела Андреса, лежавшего у дверей, в позе спящей собаки. «Эй, сынок, что с тобой?» — стала спрашивать она, пока не увидела темное пятно на полу и резаную рану на шее. Душераздирающий крик вырвался у нее из груди. Стоя на коленях рядом с мальчиком, она повторяла: «Андрес, Андрес» — и тут у нее в мозгу вспыхнуло другое имя: Эвелин. Та лежала на другом конце комнаты, худенькое тело обнажено, лицо и ноги в крови, хлопковое платье разодрано и тоже в крови. Бабушка поползла к ней, призывая Бога сжалиться и не забирать ее, моля о сострадании. Она взяла внучку за плечи и слегка встряхнула ее и тут заметила, что одна рука висит, неестественно вывернутая, она пыталась обнаружить у девочки хоть какие-то признаки жизни, но тщетно, и тогда она бросилась на улицу, страшными криками призывая на помощь Святую Деву.
На ее крик вышла соседка, сначала одна, потом показались и другие женщины. Две из них подхватили под руки обезумевшую от горя Консепсьон, остальные вошли в хижину и убедились в том, что Андресу уже ничем помочь нельзя, а вот Эвелин еще дышит. Они послали кого-то из деревенских мальчишек съездить на велосипеде в полицию, а сами пытались привести в чувство Эвелин, стараясь не передвигать ее, потому что рука у нее была сломана, а изо рта и внизу шла кровь.
Падре Бенито прибыл на своем фургоне раньше полиции. Дом был набит людьми, они обсуждали случившееся и пытались оказать помощь, кто как мог. Несколько женщин положили тело Андреса на стол, просунули под голову подушку, обернули перерезанное горло шалью, обтерли лицо влажной тряпочкой и стали искать рубашку, чтобы переодеть его в чистое, в то время как другие женщины прикладывали холодные компрессы на лоб Эвелин и пытались утешить Консепсьон. Священник сразу понял, что говорить о сохранности улик уже поздно, поскольку соседи, движимые добрыми намерениями, затоптали все следы. С другой стороны, это было не так уж и важно, учитывая безразличие полиции к подобным вещам. Скорее всего, власти не станут обременять себя трагедией несчастной семьи. Когда он вошел, люди расступились с уважением и надеждой, как будто Божественный промысел, который он представлял, мог исправить страшную ситуацию. Падре Бенито достаточно было секунды, чтобы оценить состояние Эвелин. Он обернул ей руку тряпицей и попросил, чтобы женщины расстелили в фургоне матрац, а девочку переложили на скатерть или на одеяло; вчетвером они перенесли ее на импровизированных носилках в фургон и уложили на матрац. Он велел Консепсьон ехать с ним, а остальным — чтобы оставались и ждали полицию, если та появится.
Бабушка и еще две женщины поехали в больницу миссионеров-евангелистов в одиннадцати километрах от деревни, где всегда дежурили один-два врача, поскольку приходилось обслуживать несколько поселков вокруг. Впервые за свою жизнь падре Бенито, настоящий лихач, бережно вел машину, — Эвелин стонала на каждой кочке и рытвине. Приехав в больницу, они вынесли ее прямо в одеяле, как в гамаке, и уложили на больничную койку. Ее приняла врач по имени Нурия Кастель, каталонка и агностик, как позднее узнал падре Бенито. Ничего евангельского в ней не было. Повязка с правой руки Эвелин потерялась; судя по следам от ударов, у нее были сломаны несколько ребер; это покажет рентген, сказала доктор. Ее били по лицу, возможно, у нее сотрясение мозга. Она была в сознании и открыла глаза, но шептала что-то бессвязное, не узнавала бабушку и не понимала, где находится.
