— Слушай, — продолжаю я, — я понимаю, что разозлила тебя. Но, думаю, если бы я была на твоем месте, то хотела бы знать, как чувствует себя мой мужчина.
— И как же, по-твоему, он себя чувствует? — вопрошает Марта.
— Это совсем не по-моему, — отвечаю я. — Да нет, он рассказывал об ужине у каких-то Кристиана и Анны накануне отпуска, где ты отказалась от вина. И все что-то заподозрили, а он сидел и надеялся, что у тебя случится выкидыш.
Марта отчаянно моргает и смотрит на свои руки.
— Вроде он сказал, у Кристиана и Анны, — говорю я.
— Да, — произносит она очень тихо. — Мы ужинали у них.
— Думаю, ты заслуживаешь лучшего, — говорю я, почесывая ногу. Меня больно укусил комар, укус расползся и затвердел, и я чешу изо всех сил.
— Зачем он тебе это рассказал? — спрашивает Марта. Ее лицо застыло в подобии гримасы, как будто у нее что-то болит.
— Ему нужно было с кем-то поговорить, — отвечаю я. — Ну, мы немного выпили. На самом деле это было довольно неприятно, я говорю: «Эй, ты не можешь рассказывать такое мне».
Я перевожу взгляд на дом, в дверях стоит Кристоффер и смотрит на нас. Зачем они перекрасили дом в белый цвет, почему нельзя было оставить его желтым?
— Это довольно неприятно, — повторяю я.
Марта вытаскивает ноги из гамака, из ее глаз льются слезы. Она шагает по траве, проходит мимо Кристоффера, он хватает ее за запястье, она пытается ударить его. Прежде чем зайти в дом следом за ней, он бросает на меня взгляд. Я откидываюсь назад, отталкиваюсь ногой от земли и раскачиваюсь, тело трепещет, под ложечкой сосет, как при приступе тошноты, я лежу, смотрю вверх и качаюсь взад-вперед. Гамак пахнет землей, ему, наверное, столько же лет, сколько и мне, он напоминает о печенье, соке, книжках с рассказами о Дональде, Билли, Вилли и Дилли и высокой траве, о которую можно порезаться. Из дома доносятся громкие голоса, дверь на террасу открыта, и мне слышно, о чем там разговаривают, через некоторое время раздается быстрый топот по гравиевой дорожке, а потом звук двигателя машины, я спокойно лежу и все слышу, я чувствую себя открытой миру, а в ушах стучит кровь.
* * *
ПРОШЕЛ ЧАС, А МАРТА так и не вернулась. Мы с Олеей смотрим детскую телепередачу, сидя на диване. Олея молчалива и беспокойна.
— Мне не нравится, что она села за руль такая сердитая, — снова и снова повторяет мама и смотрит вверх. — Она может загреметь в канаву.
Мама со Стейном складывают большой пазл на кухонном столе, они привезли его с собой, на нем изображен немецкий замок, похожий на дворец из диснеевских мультиков. Мама говорит, что они любят заниматься чем-то вместе. Стейн утверждает, что это успокаивает нервы, поэтому, когда Марта никому из нас не ответила по телефону, а мама все никак не могла успокоиться, он достал пазл, состоящий из тысячи кусочков.
— Все будет хорошо. — Я тоже снова и снова повторяю свои слова и встаю. — Давайте не будем думать о плохом. Кто-нибудь хочет чая?
— Спасибо, я хочу, — отвечает мама и благодарно улыбается, я похлопываю ее по плечу, она хватает мою руку и поглаживает ее.
Стейн тоже хочет чая. Мы уже попробовали покрытый марципаном и розами праздничный торт из кондитерской в прибрежном городке, я собираю блюдца и соскребаю остатки марципана в мусорное ведро.
— Спроси у Кристоффера тоже, — говорит мама.
Мы выглядываем в окно. Кристоффер сидит на террасе спиной к нам, он то подносит телефон к уху, то откладывает его в сторону, потом вроде бы набирает сообщение.
— Он все пытается дозвониться до Марты, — отвечаю я. — Но, судя по всему, безуспешно.
— Тебе, наверное, очень некомфортно, — шепчет мама, чтобы Олея не услышала.
— Есть такое дело, — шепчу я в ответ и наливаю воду в чайник. — Но хуже всего, конечно, Марте.
— Сказать подобное в такое время, — говорит мама. — Бедная Марта. Ой-ой.
— Нам надо исправить ситуацию, несмотря на то что он дал маху, — произношу я. — Позаботиться об Олее и все такое.
Стейн поглядывает на нас поверх очков, потом находит нужный кусочек пазла и кладет его на место. Я не хочу смотреть на Стейна. Меня прошибает пот. Он ничего не знает, думаю я, он ничего не знает о Марте, обо мне и маме, он здесь не дома, он тоже здесь не дома, я чувствую, как во мне нарастает раздражение: зачем он здесь, почему он тоже не может просто взять и уехать.
Я подаю чай маме со Стейном, потом сыплю мюсли в мисочку, заливаю их молоком и сажусь на диван рядом с Олеей. Детская передача закончилась, идет реклама летнего ток-шоу, которое покажут сегодня, ведущая говорит громко и неестественно широко улыбается, как будто у нее больше зубов, чем у всех остальных. Она стоит рядом с поваром, который улыбается на камеру и подмигивает, на нем поварской колпак и фартук. Камера перемещается на кастрюлю с розовым супом из морепродуктов. На заднем плане виднеются Осло-фьорд и набережная Акер Брюгге, я пытаюсь понять, где находится студия: возможно, у крепости Акерсхус.
— Итак, загляните-ка сюда, — говорит ведущая программы и смотрит в кастрюлю.
— Итак, — вторит ей повар. — Осталось уже недолго.
— Ну что, скоро спать, Олея? — спрашиваю я.
Она мотает головой, не отрывая взгляд от экрана. Я обхватываю ее ступню и пожимаю. Олея босиком, нога у нее холодная, и мне кажется, я касаюсь голой мягкой округлой лапки домашнего питомца. Я чешу пальцем ее ступню, она фыркает и убирает ногу.
— Тебе неприятно, что Марта с папой поссорились? — говорю я.
— Немножко, — шепчет Олея и втягивает нижнюю губу.
— Может, прогуляемся к лодке перед сном? — спрашиваю я. — И порыбачим?
— На удочку? — Олея оживленно смотрит на меня.
— На леску. Будешь ловить сама.
— А мы можем поехать на большом катере? — спрашивает Олея.
— Конечно, — отвечаю я.
— Какая хорошая идея, — говорит мама, оторвавшись от пазла, подмигивает Олее и улыбается нам.
Это правильно, я чувствую, я теперь взрослая, я отлично справлюсь. Я говорю добрым спокойным голосом, это понятно, так и должно быть. Я снимаю спасательный жилет Олеи с крючка в коридоре, нахожу ее кроссовки и куртку и, можно сказать, горжусь собой, глядя, как она, одетая, стоит в предвкушении рыбалки. Видишь, Марта, я это умею, я должна этим заниматься.
По дороге на пристань мы проходим мимо сидящего на террасе Кристоффера. Он курит, рядом с ним стоит пустая чашка от кофе, он крепко сжимает в руке телефон, я вижу, что он плакал. Когда мы проходим мимо него с рыболовными снастями и ведром, он поднимает глаза:
— Ей уже пора спать.
— Я подумала, что перед сном неплохо немного прогуляться, — говорю я. — И Олея согласна.
— Я буду ловить на свою леску, — скромно говорит Олея; я не совсем уверена, что она знает, как выглядит леска.
— Не тебе решать, — отвечает мне Кристоффер сквозь стиснутые зубы.
Олея вздрагивает, наверное, сейчас его раскрасневшееся незнакомое лицо кажется ей странным.
— Мне не обязательно рыбачить, — тихо произносит она и тянет меня за руку.
— Ну разумеется, мы порыбачим, — отвечаю я.
Море переливается серым, на воду падает матовый вечерний свет, я вывожу катер на середину фьорда. Сейчас здесь не так много судов, как обычно, волнение усилилось, лодкой управлять сложнее. Олея улеглась пузом на палубу и перекинула руку через планширь, она время от времени оглядывается и улыбается мне, когда поднявшаяся волна мочит ее ладонь. Я помню, каково это, вот так лежать, прислонившись одним ухом к планширю и зажав второе рукой, слушать вздохи волн и глухие постукивания, которые вроде бы издает сам катер, будто у катера есть тайна, которую он никому не рассказывает.
— Не уверена, что здесь можно лежать, — говорит Олея.
— Конечно можно, — отвечаю я, — если крепко держаться за канат.
— Папа мне не разрешает.
— Я разрешаю.
Она тянется дальше вперед. Мою голову сжало, и мне кажется, я смотрю сквозь какой-то фильтр. Вновь и вновь я слышу слова доктора: наслаждаетесь летом; мне жаль. Волны круче вчерашних, я веду лодку и смотрю в воду, на какой-то миг я представляю нас героями фильма-катастрофы, на которых накатывается огромная волна и переворачивает лодку. Нам не обязательно рыбачить долго, думаю я, на самом деле я надеюсь, что мы ничего не поймаем, потому что не уверена, что смогу убить рыбу на глазах у Олеи. Марта наверняка не ходила на катере вдвоем с Олеей, она до последнего времени не умела управлять им. Интересно, куда уехала Марта, где она сидит и рыдает? Меня начинает подташнивать от мыслей об этом. Я с такой легкостью передала ей слова Кристоффера, я не должна была делать это с такой легкостью.
