На левом фланге пехота серой волной накатывает на афганские редуты. Пришпорив коня, Зябликов мчит туда. Солдаты кричат «Ура!», бегут, падают, скользят по размокшей глине, но вот уже кто-то вскочил на бруствер, за ним – еще и еще, и Зябликов, опьяненный битвой, летит вместе со всеми, врывается в редут, направляет коня на высокого смуглого афганца в стеганом халате и перепачканной кровью чалме. Он уверен, конь легко собьет дикаря с ног, но в последний момент афганец изворачивается и обрушивает трехфутовый кубер на шею Корда. Горизонт переворачивается у Зябликова в глазах, сухая земля прижимается к щеке, и оглушенный, обездвиженный, он видит, как жизнь кровавым фонтаном уходит из тела его коня. Шея рассечена до самого позвоночника, и Зябликов сжимается, ожидая еще одного разрушительного удара. Но проходит минута, а он все еще жив: видимо, афганца настигла русская пуля или же, избежав смерти, он обратился в бегство вместе со всем своим гарнизоном.
Зябликов вынимает левую ногу из стремени, пытается освободиться из-под бьющегося в конвульсиях лошадиного тела. Выставив вперед ружья с примкнутыми штыками, проносятся мимо солдаты. Ноги бегут, рты разинуты в крике «ура!», но звуков не слышно: в ушах шумит, не то от пальбы и далеких взрывов, не то от удара об землю. Зябликов вылезает из-под трупа Корда, встает, делает несколько неверных шагов, уф, слава Богу, ничего не сломал! Озирается – где его оружие? Ни шашки, ни винтовки. Его пьянит азарт боя, охота мчаться следом за всеми, гнать врага хоть до самого Герата – и Зябликов хватает ружье убитого солдата, и, выставив вперед штык, бежит туда, где продолжается битва.
Афганец выскакивает внезапно – точь-в-точь как всадник, от которого Алексей увернулся в первой атаке. Он бросается сбоку, и Зябликов ударом приклада парирует рубящий удар, отбрасывает лезвие кубера и, теряя равновесие, тычет ружьем в живот афганцу, не успевает тот снова замахнуться. Штык вспарывает баранью шкуру, пробивает стенку брюшины, кромсает кишки, рассекает желудок. Смертоносный кубер отлетает в сторону, афганец рушится на землю, и Зябликов, выпустив ружье, падает на поверженного врага, лицом к лицу, словно не мужчину убил, а завалил в постель доступную женщину.
Смуглую кожу заливает предсмертная белизна, изо рта, распахнутого в немом крике, хлещет на спутанную бороду кровавая пена; огромные глубокие глаза подергиваются поволокой. Никогда еще Зябликов не видел смерть так близко. На мгновение ему хочется встряхнуть афганца, крикнуть: «Не умирай, не смей!» – но уже поздно: жизнь толчками уходит из искореженного тела, судорога последний раз комкает поросшие седым волосом щеки, глаза стекленеют… Зябликов лежит на теле убитого им человека, лежит и видит, как глубокий покой опускается на мертвое лицо, черты разглаживаются, обретают неожиданную мягкость, неумолимую торжественность… словно убитый судит Зябликова и одновременно прощает его.
Смуглое лицо с всклокоченной бородой и распахнутыми глазами, лицо сурового судьи и милосердного заступника… Зябликов узнает его: это лицо было на старой иконе Спаса в материнской спальне. Маленький Лёша трепетал перед всевидящим взглядом – и надеялся, что всеблагой Иисус простит ему грехи, его крошечные, детские грехи.
Зябликов давно забыл материнскую икону, как забыл почти все, связанное с Церковью, – но сейчас, лежа на чужой азиатской земле, он сразу узнал этот лик. Губы пытаются вспомнить слова: Отче наш, иже еси на небесех, дай нам, дай нам что?.. а в мозгу бьется: Как же я мог? Что я наделал? – и следом приходят слова отшельника, впопыхах пересказанные Борджевским: Каждый из нас – Бог. Каждый мужчина и каждая женщина.
Господи, думает Зябликов, как же я не знал этого раньше? Каждый из нас… и этот афганец, и тот солдат, чье ружье я взял… Туркевич и Борджевский… полковник Лиманс и офицеры, с которыми мы обедали… обреченный воришка на вершине минарета и зеваки на площади, ждущие его падения… женщины с замотанными лицами и рыжеволосая Ева, укутанная в нежно-белый мех или обнаженно-прекрасная… каждый мужчина и каждая женщина.
Зябликов поднимается, но тут же, не в силах выдержать тяжесть своего откровения, падает на колени рядом с трупом. Сложив руки у груди, повторяет позабытое с детства: Отче наш, иже еси на небесех… – и в этот миг, высокий миг безбрежного прозрения, афганская пуля останавливает его сердце, и он не сразу замечает, что случилось, – покинув ненужное тело, он поднимается все выше и выше; как орел над бездной, кружит над полем битвы, выхватывая, словно бесценную добычу, разрозненные фрагменты реальности.
С высоты птичьего полета бегущие фигурки похожи друг на друга; поднимаясь в стратосферу, не различаешь цвета курток, формы головных уборов. Одинаковы стоны смерти, крики ярости – какой язык ни выбери.
Вот русские солдаты проходят по кирпичному мосту, усеянному трупами афганцев – пеших и конных, порубанных и потоптанных, истерзанных снарядами артиллерии и сабельными ударами, искромсанных копытами лошадей и сапогами пехоты… вот оставшиеся в живых афганцы отстреливаются из-под арок… сарыки и текинцы, выбежав из саклей, приветствуют победителей… проезжает перед строем генерал Комаров – с победой, братцы, благодарю вас!.. вот британские офицеры, получившие приказ не вступать в бой, бессильно сидят в палатках… вот несут полковника Туркевича, насмерть рассеченного афганским кубером… а вот падает на окровавленную землю тело гвардии поручика Зябликова, и на лице его проступает иконописный лик, милосердный и суровый… но проступает лишь на мгновение: ведь солдаты, найдя труп, не увидят ничего необычного… все, как у всех мертвецов, как у всех, убитых в этом бою… как у всех убитых.
* * *
Там, наверху, вытянувшись в смертном оцепенении, лежит на своем ложе мертвый старик, и это значит – уже сегодня запахи скорби и траура, лицемерия и притворства сменят застоявшуюся вонь бесполезных лекарств, немощной плоти, медленного умирания…
Ты выходишь из дома, поднимаешься по извилистой тропе. В утреннем сумраке распростерлась внизу долина, неровным контуром поблескивает озеро, крыша знакомого дома чуть возвышается над деревьями.
Оранжево-алый обод солнца мерцает сквозь зубчатый гребень древних елей на склонах гор.
«Свободен, – говоришь ты себе, – наконец-то свободен! Пришел конец тирании, конец бессилию, конец безнадежной борьбе. Старик умер – и отныне никто не посмеет мне приказывать, никакие законы не возымеют власти надо мной, кроме тех, что я сам назначу себе. Еще пара дней – и я стану свободным человеком. Мир лежит передо мною, раскрытый и податливый; мир с дорогами и перекрестками, с наслаждениями, надеждами и страхами; соблазнами и опасностями. Подобно хищной птице парю я над ним, высматривая добычу, высматривая то, что по праву принадлежит мне».
Так ты говоришь, молодой дурак, полный надежд, – и хорошо, что никто тебя не слышит. Хорошо, что ты здесь один, – вдыхай полной грудью разреженный воздух холодного рассвета, смотри с горных высот на долину, раскинувшуюся у твоих ног, трепещи в ожидании будущего, в преддверии своей судьбы.
Взгляни – вот он, новый день! Огненный шар солнца отрывается от верхушек елей, озеро вспыхивает алым зеркалом, незнакомая птица клекочет в ветвях.
Какой прекрасный день, говоришь ты солнцу, какая прекрасная жизнь!
2010–2015Я хочу поблагодарить моего редактора Анастасию Грызунову – мне кажется, столько раз эту книгу не прочтет ни один другой читатель. Настик, твои замечания, исправления и советы, как всегда, трудно переоценить.
Я думаю, этот роман никогда бы не вышел без моего литературного агента Юлии Гумен (литературное агентство «Банке, Гумен и Смирнова»). Дорогая Юля, спасибо за бесконечные переговоры и плодотворные обсуждения.
Я благодарен Елене Шубиной за высокую честь снова быть представленным в «Редакции Елены Шубиной». Дорогая Елена Данииловна, спасибо за проявленное внимание, живой интерес и дружеское участие. Я также хочу сказать спасибо Алле Шлыковой за внимательное и заботливое отношение к тексту.
В работе над этим романом мне помогали множество людей, вживую и в социальных сетях отвечавших на мои странные и мелочные вопросы, согласившихся прочитать в рукописи весь роман или проверить на соответствие реалиям его отдельные главы. За всё это и за многое другое я благодарен Вадиму Антонову, Наталье Бабинцевой, Марии Бахаревой, Мишель Бенуа, Нике Бокштейн, Александру Гаврилову, Екатерине Голдобиной, Андрею Десницкому, Марку Завадскому, Екатерине Кадиевой, Александру Козлову, Даниилу Кузнецову, Галине Кузнецовой, Юрию Кузнецову, Илье Кукулину, Кириллу Левичеву, Лее Любомирской, Игорю Мальцеву, Лене Мандель, Татьяне Мэй, Алисе Нагроцкой, Максу Немцову, Арсению Попову, Маше Раскольниковой, Яне Ратман, Лизе Розовской, Мирославу Сарбаеву, Варваре Сидоровой, Виталию Скойбеде, Жене Снежкиной, Одре Сокупу, Владимиру Тодресу, Олегу Ульянскому, Кате Флитман, Татьяне Хейн, Максиму Чайко, Farai Chideya, Вячеславе Швец, Александру Шерману, Анне Школьник, Нелли Шульман, Галине Юзефович.
