— Что уж тут, Вера Ивановна, о деньгах жалеть, — с непонятной печалью вздохнул Смыков. — Снявши голову по волосам не плачут… Сидит, значит, Серега в своем номере и, естественно, волнуется. Проходит примерно час. Звонок в дверь. Является лифтерша. С девицей. Все как по заказу. Вдобавок еще пачка презервативов. Затем лифтерша вместе с полестней исчезает. Девица очень художественно раздевается. Стриптиз называется.
— Как? — не поняла Лилечка.
— Стриптиз, — повторил Смыков. — Буржуазное изобретение. Для предварительного возбуждения, так сказать, низменных чувств мужчины. У нас легально не практиковался.
— Еще бы! — хохотнула Верка. — Представляю стриптизершу в рейтузах фабрики «Большевичка».
— Ладно… — неодобрительно глянул на нее Смыков. — Важны не рейтузы, а то, что под ними… Далее следует ночь любви. В разнообразных позах и со всякими ухищрениями, известными советскому народу. Рано утром блондинка уходит. Ей, видите ли, нужно в институт на первую пару успеть. Серега весь день отсыпается, восстанавливает силы шампанским и домашней колбасой, а под вечер опять бежит к лифтерше. Требует ту же самую блондинку, которая крепко запала ему в душу. Ответ отрицательный. «Проси любую другую, хоть персидскую княжну, но прежней девчонки ты уже не увидишь. Ни за какие деньги. Такой у нас здесь порядок заведен».
— Не повезло твоему дружку, — посочувствовала Верка.
— И не говорите! Горю Сереги нет границ, и, чтобы хоть немного его развеять, он тут же заказывает худую брюнетку средних лет с мазохистскими наклонностями.
— Смыков! — вновь прервала его Верка. — Я тебе таких историй могу рассказать вагон и маленькую тележку! Что из того? Где тут мораль?
— Вы, Вера Ивановна, мораль в басне ищите, а это жизненная история… Ну а уж если вы без морали не можете, то она состоит в том, что Серега прожил в гостинице не двое суток, как собирался, а две недели. Спустил все деньги и четыре раза телеграфировал друзьям в Талашевск по поводу финансовой помощи. В учебном центре получил выговор за опоздание, но даже не почесался. А когда вернулся домой, в узком кругу сказал:
«Год буду отдавать долги. Следующий год — копить деньги. А потом опять поселюсь в номере-люкс гостиницы „Россия“».
— Баб, выходит, он там не всех перебрал, — сказала Верка.
— Не всех, но многих. Один его заказ, кстати, так и не выполнили.
— Какой, интересно? Юную пионерку с большими сиськами и садистскими наклонностями?
— Нет. С малолетками там, наоборот, никаких проблем не было… Просто ему после одной эстонки захотелось вдруг цыганку и чтобы та, сидя на нем, непременно исполняла под гитару романсы.
— Нет таких, значит, в Москве?
— Может, и есть, да только за один день не нашли.
— История вполне правдоподобная, — Зяблик лукаво прижмурился. — Только чует моя душа, что в гостинице «Россия» жил не какой-то там Серега, а ты сам, Смыков.
Все так увлеклись болтовней, что даже не заметили, как вернулся насквозь промокший Толгай.
— Везде был, — сказал он, тыча пальцем в разные стороны. — Прямо был… Туда был… Бушлык! Пустое место… Мертвый место…
— Но идти-то вперед все равно надо. Хоть по мертвому, хоть по живому, — Смыков глянул на часы. — Или сначала лжезарю понаблюдаем? Недолго осталось.
— Можно и понаблюдать, — лениво согласился Зяблик. — Не жизнь, а лафа. Сначала сказки слушали, а сейчас бесплатное кино смотреть будем… Между прочим, Смыков, могу тебе для справки авторитетно сообщить, что ничего такого сверхъестественного у этих цыганок нет. Сам я их не пробовал, но от одного железнодорожного ревизора слыхал. Припутал он в скором поезде одну безбилетную цыганочку. Штраф она платить не хочет, но на все остальное вроде согласная. И был тот ревизор, между прочим, в новых лакированных туфлях. Все купе заняты, в том числе и служебное. Пришлось цыганочку в туалет затащить. А какая там любовь может быть, сам понимаешь. Но ничего, оба стараются. И вот в самый разгар этих дел ревизор замечает, что его туфли как бы пудрой кто досыпал и слой этот раз за разом становится все гуще.
— Вот это жеребец! — похвалила Верка. — Так бабу приласкать, чтобы у нее с лица пудра посыпалась! Уметь надо!
— Да не пудра это была, а перхоть! — сардонически ухмыльнулся Зяблик. — И не с лица она сыпалась и даже не с головы, а совсем с другого места!
— Нет, вы как хотите, а я пройдусь, — не выдержала Лилечка. — Одна на небо полюбуюсь…
На горизонте там и сям уже вспыхивали тусклые зарницы, похожие на отблески далекой грозы…
Спустя двое суток, однообразных, как и все в этом мире (с легкой руки Толгая получившем название «Бушлык»), отправлявшемуся в очередной дозор Смыкову посчастливилось обнаружить некое загадочное сооружение, вызвавшее всеобщее настороженное любопытство.
Часть его изломанных остатков торчала над уровнем земли, а часть вплавилась глубоко в шлакообразный грунт. Вследствие всего этого судить о первоначальной форме и назначении находки было почти невозможно, однако многое говорило за то, что это летательный аппарат будетлян, рухнувший с неба в момент Великого Затмения. Структура его обшивки и некоторые конструктивные особенности (отсутствие всяких швов, например) очень напоминали боевую машину, с которой в свое время ватаге пришлось немало повозиться.
— Махина, — присвистнул Зяблик. — Наверное, не одна тыща пассажиров помещалась. Глянь, сколько иллюминаторов. В десять рядов.
— Н-да-а… И грохнулась эта махина, по-видимому, на подлете к аэродрому,
— заметил Смыков. — В противном случае ее бы на двадцать километров раскидало.
— Давайте не будем уподобляться дикарям, обсуждающим причины крушения парохода «Титаник», — вмешался Цыпф, вновь обретший душевный покой, а вместе с ним и склонность к дидактизму. — Не нашего ума это дело. Вопрос другой: имеет ли нам смысл торчать здесь. Что, если эта штука была снабжена ядерным двигателем? А вдруг всех нас в это время пронизывает радиоактивное излучение?
— Пусть пронизывает, — беспечно ответил Зяблик. — В Нейтральной зоне нас еще и не то пронизывало… И ничего, оклемались. Надо бы вовнутрь заглянуть. Как ты, Смыков, мыслишь?
— Заглядывайте, если вам собственной жизни не жалко, — Смыков пожал плечами.
С помощью Толгая, привычно подставившего спину, Зяблик дотянулся до овального отверстия в обшивке будетляндского авиалайнера и, раскачавшись, рывком забросил в него свое тело. Вниз посыпалась всякая труха, пахнущая резиной и железной окалиной.
— Неймется человеку, — вздохнула Верка. — Как таракан, ни одной щели пропустить не может.
— Это у него после зоны такая привычка осталась, — пояснил Смыков. — Недаром ведь полжизни в камере просидел. У Эрикса была болезнь закрытого пространства, а у Зяблика, наоборот, непреодолимая тяга к нему.
— Ну-ну, поговорите там еще! — приглушенный голос Зяблика раздавался уже совсем не из того отверстия, через которое он проник вовнутрь. — Я все слышу и за таракана тебе, Верка, не прощу. Если я таракан, то ты вошь тифозная.
— Нашли вы там что-нибудь интересное? — без особого любопытства поинтересовался Смыков.
— Ни фига… Прах и пепел. Да и темновато тут…
— Тогда вылазьте. Нечего здесь попусту задерживаться.
— Погоди… Вроде что-то написано на стенке… Сейчас…
— Да вы, никак, уже и по-будетляндски читать научились! — съязвил Смыков.
— По-нашему написано… Большущими буквами от руки… Только читать все равно трудно. Одно слово пока только разобрал: «Спастись». Или «Не спастись». Потом что-то про огненный пролив… не то прилив… Киньте мне кресало и тряпок каких-нибудь. Я факел сделаю.
— Где же я вам эти тряпки возьму? — возмутился Смыков. — С себя, что ли, последнее снять?
— Попроси у Верки запасной лифчик. Она их с собой штук пять прет.
— Больше ничего не хочешь? — отозвалась Верка. — Это ты умеешь, на чужое добро зариться! Лучше из своих подштанников факел сделай.
В конце концов решено было пожертвовать одним из полотенец, которое Толгай и подал Зяблику на кончике сабли. Минут на пять внутри разбитого авиалайнера установилась тишина.
— Возможно, эту надпись оставил кто-то из людей Сарычева, — предположил Цыпф. — Или один из разведчиков, которых мы посылали вслед за ними.
— Дураков, которые стены пачкают, всегда хватало, — Смыков недовольно поморщился. — Что у нас, что у других народов. Как только научились люди писать, сразу давай мазать на чем ни попадя. Я в Кастилии на стене монастыря такую надпись видел: «Храни нас, Господи, от твоего гнева, от козней дьявола, от скудной пищи, от нехватки вина и от половой слабости». Не иначе как монахи написали.
Сверху вновь посыпалась труха, и на землю ловко спрыгнул Зяблик, похожий на трубочиста.
