Ознакомительная версия.
Небо снова затянуто облаками. Это не беленькие вчерашние овечки, это предвестники дождя. Кажется, снова капает. Мы не завтракаем, — экономим продукты.
Я собираю вещи, скатываю спальники, коврики, распихиваю свитера и носки по пакетам. Алексей крепит багаж к «Уралу» с коляской. Остальные тоже суетятся, прогревают мотоциклы, скидывают вещички. Они почему-то никогда не ждут нас, и мы всегда немного опаздываем, совсем чуть-чуть, секунд на тридцать. И этих тридцати секунд вполне хватает, чтобы наши мотоциклы оказались в самом хвосте колонны.
Будаеву это даже нравится, — он едет почти последним и совершенно точно знает, что с сыном все в порядке. Алексей на одиночке едет замыкающим, и я постоянно оглядываюсь, ведь одиночка — самый опасный мотоцикл, на нем можно упасть, на нем легче улететь с дороги под обрыв, ведь местами Алексей едет на нем стоя, как на кроссовом мотоцикле, а значит, не может вовремя переключится или затормозить, — ворочать рулем одиночки нелегко, я знаю, о чем говорю, я сама им недавно ворочала.
А ведь опаздываем мы не по своей вине, просто в коляске у Алексея сложены запчасти на всю команду и котелки, на каждой стоянке кто-нибудь ремонтируется, оставшиеся запчасти и помытые котелки парни отдают Алексею в последний момент, а ведь ему нужно все аккуратно уложить, иначе багаж просто не войдет в коляску.
Вот и сейчас, все уже прогревают мотоциклы, а мы только-только упаковались.
Алексей торопливо заканчивает привязывать «Манарагу», я прогреваю одиночку. Уж это-то я могу сделать. Алексей машет мне рукой.
— Да иди же ты! Иди, вон, на ту сторону!
Я нерешительно топчусь на месте.
Алексей разворачивает мотоцикл с коляской, съезжает с насыпи и штурмует реку вброд. Веер черных брызг разлетается в терпком, как глоток молодого вина, чистом воздухе. На мгновение, только на мгновение он буксует почти у самого берега, но «Урал» справляется с нагрузкой, зубастая резина цепляется за камни, и мотоцикл вырывается на берег.
Я осторожно перехожу по старым трухлявым бревнам моста на ту сторону. Когда их положили? В конце тридцатых? В сороковых? Железное все же дерево — лиственница!
Но даже оно не выдерживает шестьдесят лет бессрочной службы: оно крошится под сапогами, щепки летят вниз, в черную блестящую воду. Остальные едут вслед за мной, я отступаю в сторону, на торчащие одиночные бревна, чтобы пропустить мотоциклы. Будаев перегоняет свой мотоцикл, потом уступает его Юрке, заводит оставленный Алексеем «Урал» с коляской.
— Подождем Лёшу? — почти умоляю я, он безразлично смотрит назад, убеждается, что Алексей сел на одиночку и трогается с места.
Я вскакиваю в седло в последний момент. На часах — семь тридцать. Дорога снова вьется между сопок, которые становятся все выше.
Мы выходим к Светлой только через час. Из-за дождей черно-синяя река вздулась, и на дороге образовались прижимы.
Вопреки моим опасениям, облака тают, и показывается солнце. Вода от этого становится еще более черной, кажется, что река до краев наполнена чернилами.
Дорога идет совсем рядом с водой, стихия поглотила крутой берег, и теперь река течет под колесами мотоциклов. Слева словно нарисован черно-белой краской каменистый крутой обрыв. Кое-где с него свешиваются чахлые кустики, вверх торчат тонюсенькие молодые пихты. Разминуться на такой дороге с грузовой фурой невозможно, и я молю кого угодно: провидение, местных богов, судьбу, чтобы нам не встретился вездеход.
Оказалось, обещанные прижимы можно проехать. Здесь не такая уж плохая дорога, главное препятствие — большие камни, которые совсем не видно под водой.
Мотоциклы виснут на них рамами колясок и поддонами. Зрелище необычное: плавное течение, черная вода отражает небеса прямо под ногами. Кажется, что мотоциклы едут по поверхности воды, и только умелые матерки парней возвращают меня к действительности. Я смотрю на Светлую. Кто придумывал названия странным рекам в этих диких местах? Чем руководствовался этот человек? Вчера мы проезжали Намаму, — она была светлой. Сегодня мы проезжаем Светлую, но она совсем темная и глубокая. Она не меньше пятидесяти метров в ширину, на том берегу стеной стоит тайга, течение не быстрое, но катится вся эта могучая масса воды с такой устрашающей силой и неумолимостью, что становится не по себе, и ты понимаешь, что эту силищу ничто не остановит. Прямо от каменистого полотна дороги начинается глубина, шагнешь, — и не найдет тебя больше никто. Это не синяя глубина солнечного моря, и не лазоревая, стерильная глубина бассейна, и даже не мертвенная зелень саянского Китоя, это нечто темное, страшное, затягивающее. И не нужно смотреть на неё так долго: свинцовые воды реки гипнотизируют, и уже не помнишь, ни зачем ты здесь, ни кто ты, ни куда тебе нужно идти. Так можно навсегда остаться сидеть на камне и смотреть в вязкую, тягучую, хрустально-черную бесконечность. Светлая неторопливо катится вдоль суровых берегов, и мне все мерещится, что хранит она в себе какую-то неутоленную печаль.
— Смотри! — отвлекает меня Алексей.
Я возвращаюсь обратно, словно из далека. Оказывается, я сижу на холодном камне, сзади десятиметровый отвесный обрыв. Здесь прижимы заканчиваются, а потом дорога взбирается на крутизну, словно, для того чтобы, разбежавшись, кинуться в воду, но в последний момент передумывает, ныряет в сухое русло притока и снова карабкается по круче вверх. Можно только догадываться, насколько высоким должен быть паводок, чтобы приток стал полноводным. Это уже за пределами моего воображения. Я оборачиваюсь. Алексей нашел среди камней оторванный резиновый брызговик, на котором крупными, белыми буквами написано «Nissan», его оставил тот, кто был здесь до нас. Быть может, это ребята из Новосибирска? У них наверняка были такие джипы. Если прошли они, значит… Да ничего это не значит, просто они ехали сухим, жарким летом, когда воды здесь просто не было, а Светлая текла где-то далеко внизу. Мы же влипли, как говорится, по полной.
Мотоциклы один за одним подтягиваются, выстраиваются колонной. Мы снова трогаемся в путь. Вернее, трогаются мотоциклы, я иду пешком, долго лезу в горку.
Она не спешит заканчиваться. Мы поднимаемся все выше и выше, и вот, слева от нас снова обрыв, склон зарос березняком, но тоненькие, нежные стволы не смогут удержать мотоцикл, если он захочет рвануть вниз. На сложных участках я пытаюсь страховать Алексея, утешая себя тем, что лучше уж пусть мотоцикл переедет через меня, чем Алексей слетит с обрыва. Алексей в опасных местах снова встает на ноги и пытается быстро вертеть коротким ломом руля. Иногда это получается, но не сейчас, сейчас он пролетает мимо меня, заднее колесо мотоцикла скользит на камне, и мотоцикл падает, Алексей колобком катится по дороге, сразу же вскакивает и подбегает к «Уралу», мы вдвоем поднимаем мотоцикл.
— Сейчас, сейчас, давай, — бормочет он, — все в порядке.
Его лицо от усталости ничего не выражает. Он едет дальше, я снова иду пешком, звуки мотоциклов замирают за ближайшими лиственницами, и на мгновение становится совсем тихо, я, беспокойно оглядываясь на притихшие и словно вдруг напрягшиеся в ожидании какого-то события сопки, бегу, задыхаясь, вверх. Я нахожу их в сотне метров выше, парни остановились, чтобы перекурить. Здесь подъем заканчивается, поверх верхушек деревьев я вижу новую долину, дорога уходит между двух сопок вправо. Делать нечего, поехали.
К «ваннам» мы вышли к обеду. Впрочем, обед — он только в цивилизованном мире — обед. Нам обедать нечем, а, значит, надо ехать дальше.
Караван нерешительно останавливается на развилке, влево уходит хорошая, лесная и, главное, сухая дорога. Она вьется между высоких сосен с толстыми, медными стволами, она обманчиво красива, она обещает нетрудный путь. Она похожа на проселок где-то совсем рядом с деревней. Это дорога на Молочный ключ. Я не знаю, что это такое, но это там.
— Он говорил, можно попробовать пройти через Молочный ключ, — Будаев вопросительно смотрит на Вадима, тот молча жует травинку, потом кивает.
— Давай, попробуем.
У меня предчувствие, что мы зря сожгем драгоценный бензин, дорога уходит совсем в другую сторону, но я молчу. Караван сворачивает влево, под колесами плотный песок, скорость сразу же растет. Но дорога оказывается такой хорошей только первые семьсот-восемьсот метров, потом мы въезжаем на поросшую сочной, высокой травой поляну и упираемся в густой подлесок. В нем есть тропинки, и даже «Урал» с коляской по ним пройдет, но всем становится ясно, что мы выехали к болоту.
— Надо сходить, посмотреть, что там, — тонкий голос Будаева далеко разносится по замолчавшему лесу.
— Лёха, пойдем, сходим, — после нескольких минут тягостного молчания говорит Вадим.
Алексей уходит вместе с ним, под его маленькими, черными, резиновыми сапожками хлюпает вода. Мы остаемся ждать. Парни понуро сидят на мотоциклах. Олег Рудин откидывается на коляску, и, по-моему, даже умудряется задремать. Андрей Кравчук сворачивает куртку, кладет на руль, переворачивается, ложится головой на руль, ноги свешивает с сиденья и тоже пытается немного поспать. Будаев отходит к сыну, я просто сижу и жду. Над каждым из нас сразу же начинает виться плотное облако гнуса. Мошка настойчиво лезет в глаза и забивается под шлем, в волосы, щекочет за ушами, попадает в нос и в рот при каждом вдохе, надсадно звенят комары. Я отмахиваюсь от них, трясу головой, словно лошадь, но это не помогает. Наконец, я слажу с сиденья и начинаю бесцельно бродить по поляне, — так меньше кусают.
Ознакомительная версия.
