– Вот именно.
Казалось невозможным, чтобы каменное лицо Хранительницы ожило хотя бы на мгновение. Но все же брови ее изломились, и, наметив саркастическую усмешку, чуть покривились бескровные губы.
– Даже когда ты не лгал, ты никогда не говорил всей правды, Зигмунд. Теперь тебе могут поверить только такие несмышленыши, как этот… – Хранительница кивком указала на Леона. – Тебе от меня что-то понадобилось, ты это знаешь, и я это знаю. Так понадобилось, что ты явился сюда сам и даже, как я замечаю, готов унизиться, чтобы получить желаемое. Лучше уж тебе сразу сказать, чего просишь.
– И ты дашь? – живо спросил Умнейший.
– Откуда я знаю? Нимб знает, а я только старая и никому не нужная женщина. Может быть, и дам, чтобы ты поскорее ушел. Проси.
– Столица, – проронил Умнейший.
Хранительница хрипло рассмеялась.
– И только? Указать путь в Столицу – и все? Странно, что ты не спросил пути на Великий Нимб.
– Пожалуйста, – попросил Умнейший.
– Посмотри на своего юнца, – сказала Хранительница. – Он не верит своим ушам. А я верю, потому что хорошо знаю, на что ты способен. Тайные знания касаются только Хранительниц, и даже среди них эта тайна доверена не всем, а ты всего лишь бродяга, медленно выживающий из ума. Я говорю тебе: нет, Зигмунд. Нет, нет и нет!
– Не забывай, кто тебе помог стать Хранительницей…
– Пустое… Ты даже не спросил меня тогда, хочу ли я этого. Просто откупился. Впрочем, это дело давнее, а я могу только то, что могу. Нет, Зигмунд. Уходи.
Леон стоял с разинутым ртом, боясь пропустить хотя бы слово, и не удивлялся лишь потому, что слишком отупел, чтобы удивляться. Путь в Столицу? Хранительница права: лучше уж сразу на Великий Нимб или еще дальше. Столица – это запретное. Любой ребенок знает окончание Были о Сошествии: есть на Просторе такое место, где после давних войн хранится неживое Зло, которое убивает, и люди ушли оттуда навсегда, забыв дорогу назад. Вполне вероятно – легенда, а насчет того, что среди неживого до срока покоится непобедимый меч Синклиналь – сказка наверняка. Неизвестно, существует ли Столица вообще, а если существует, то живет ли там кто-нибудь. Да и кто захочет там жить? Никто не знает пути в Столицу, и не нужно его знать. Нет таких слов, чтобы заставили Хранительниц выдать тайное знание, а Умнейший отчего-то надеется… Страшное дело задумал: отбиться от Железного Зверя древним Злом. Хитрит он сейчас или ломится напрямик?
– А тебе идет быть непреклонной, – заметил Умнейший. – Знаешь, когда-то я очень жалел, что ты не мужчина, – вдвоем с тобой мы бы горы свернули. Я и сейчас жалею.
– Тогда бы ты пришел сразу ко мне? – спросила Хранительница, скользнув безразличным взглядом по Леону. – И один?
– Допустим.
– Каждый раз, когда ты приходил, ты всегда приносил только несчастье. И давным-давно, когда ты еще не знал обычаев и вел себя как дикарь, и потом, когда ты не хотел их знать, – всегда одно и то же. Чего ты еще хочешь? Твой сын умер во мне, и я родила мертвого, твоя дочь – деревенская Хранительница где-то далеко на Юге, и даже я не знаю – где. Может быть, тебе это известно?
– Нет.
– Жаль, что ты не врешь на этот раз. Я же чувствую, когда ты обманываешь, а ты делаешь это чаще, чем замечаешь сам. Тебя следовало бы звать не Умнейшим, а Хитрейшим. Не могу себе простить, что я любила тебя когда– то… – по лицу Хранительницы пошли красные пятна. – Думаешь, я не понимаю, зачем ты тащишь с собой этого мальчишку? Думаешь, не догадываюсь, что ты на этот раз затеял? Во-первых, у тебя все равно ничего не выйдет…
– А если выйдет? – перебил Умнейший.
– Ты сам знаешь, насколько ничтожен шанс. И цену попытки ты тоже знаешь.
– Мы все умрем, – настойчиво продолжал Умнейший. – Я, ты, наша дочь… Город будет уничтожен не позднее чем через тридцать дней, а следом за ним – весь Простор. Я просто обязан попытаться.
– Ты хочешь спасти людей, – медленно проронила Хранительница, и Леон понял, что она уже приняла решение. – А для этого тебе придется их изменить. Наш Простор – не только люди, Зигмунд, Простор – это вся наша жизнь, наши обычаи. Скажи мне: чего стоят люди без обычаев? Они хуже дикарей, хуже тебя…
– А чего стоят обычаи без людей? Об обычаях позаботишься ты.
Хранительница снова рассмеялась.
– А ты мне поможешь, да? Или вот он?
– Это не смешно… Кстати, мешок, который я у тебя оставил, все еще цел?
– Можешь прийти и забрать в любое время.
– Ты нам покажешь дорогу в Столицу?
– Нет.
– Кларисса, – кротко произнес Умнейший, – я прошу тебя. Ты же умная женщина, ты всегда была умной. Забудем прошлое. Мы оба понимаем, что сегодня иного пути нет. Помоги нам.
Хранительница покачала головой.
– Ты с самого начала знал, что я тебе откажу. И все же надеялся. Ты не умеешь быть честным даже с самим собой… Прощай, Зигмунд. Больше нам не о чем говорить.
Она пошла прямо на них, и перед ней невозможно было не расступиться. Прямая, статная, с жесткими складками у рта, вся от головы до пят – воплощенная каменная воля, она прошествовала между разошедшимися на шаг Леоном и Умнейшим, больше не взглянув на них. Толпа загомонила. Стайка младших хранительниц засеменила за Клариссой и, нагнав ее, пристроилась в шлейф.
– Твердокаменная, – пробормотал Умнейший. – Всегда была умной стервой, и даже когда любила меня, одно другому не мешало, драконий хвост!.. А ты рот закрой! – набросился он на Леона. – Чего смотришь – семейных сцен не видел? Как вы вообще это терпите – матриархат самый поганый… А? Молчишь?
– Молчу.
– Ну и молчи.
– Не любят нас здесь, – сказал Леон.
Созвать, если необходимо, общий сход – нерушимое право каждого взрослого жителя селения, женщина ли то, мужчина ли, беспомощный ли старец. В маленьких деревнях общие сходы редки и случаются чаще всего по пустякам. Их и сходами-то не назовешь – все люди и без того на виду. В больших селениях или городах неопытным Хранительницам иногда приходится сзывать сходы по два раза на дню – больше людей, больше и проблем. Дело разумной Хранительницы, желающей надолго остаться на своем посту, – устроить так, чтобы разрешение мелких вопросов не требовало от всех и каждого чуть что бросать дела и сломя голову лететь на площадь.
На удары колотушки в подвешенный к опоре Четверонога железный таз первыми истово отозвались собаки – разномастные лохмачи, сбежавшиеся невесть откуда, встретили трезвон приличествующим случаю лаем: привычное, но как-никак развлечение.
Леон так и не понял, почему Умнейший не созвал сход сразу, а ждал до вечера. Велев отдыхать, сам тут же ушел, не передохнув и получаса, а где был и что делал – не сказал, но вернулся не слишком довольный. Опять же: придирчиво осмотрев Леона, велел вымыть лицо и переодеться в короткую тунику, чтобы были хорошо видны ожоги, а для чего – умолчал. На внешний вид гонцов не обратил никакого внимания, но велел быть непременно. Приставать с расспросами Леон постеснялся.
– Бум! Бумм-м! – гудел раскачивающийся таз.
– Сход! Сход!..
Закатное солнце отбрасывало тень Четверонога на крыши домов и дальше – на лес. За собаками, сразу вытеснив лохмачей на второй план, вприпрыжку явились дети, за детьми – взрослые. Степенно шествовали старики. Посередине площади, где стоял Умнейший, а позади него Леон и полусонные гонцы, образовался пустой круг – для тех, кому говорить. Вот как у них заведено… А и знатное же селение этот Город – человек с тысячу, если не больше, и в окрестных лесах, наверно, на день пути вокруг непуганого дракона не сыщешь… И нравится же кому-то жить в этакой тесноте!
Значит, нравится. Давно бы разошлись по деревням, будь иначе.
Хранительница выступила вперед. На ее лице Леон ясно читал признаки обеспокоенности. Воля Хранительницы высока, но воля общего схода много выше. Так было, так будет.
По знаку Клариссы наступила тишина, только попискивал где-то в задних рядах грудной младенец на руках у матери.
Леон напрягся. Чужак, хоть он и Умнейший, не имеет права созывать сход. Он может это сделать только от имени кого-то из жителей Города, но то ли Умнейший не нашел добровольцев, то ли умышленно пренебрег обычаем. Интересно – подумалось, – верно ли сказано, что Кларисса умна? Если не очень – постарается прикрыть сход, пока он не начался…
Пауза не затянулась.
– Мы рады выслушать Умнейшего, – хрипловато произнесла Хранительница и подняла вверх руку.
«Умна», – подумал Леон.
Выкрики хором дробились под Четвероногом в сложное эхо:
– Мы рады выслушать Умнейшего, – разом от многочисленных женщин, девушек, матерей, вдов и старух.
– Мы рады выслушать Умнейшего, – от ремесленников-мужчин, сбившихся в единую плотную массу.
– Мы рады выслушать Умнейшего, – от отдельной группы охотников.
– Рады… рады… рады… – вразнобой, от представителей менее распространенных родов занятий.
