— Никогда не летал самолетом.
— Как такое возможно, в вашем-то возрасте?
— Не было случая.
— А я часто летала в свое время… Стюардессы подавали нам еду на фарфоровых тарелках, «Олимпик» тогда еще принадлежал Онассису. Мы ели серебряными приборами!
Она на мгновение задумалась.
— Знаете, с каких пор я не плакала?
— Да, — ответил я. — С Парижа.
16 апреля, Вербное воскресенье. Я пропустил неделю, ничего не написав, зря, конечно, потому что за это время много всего произошло. Я в аэропорту, в зале ожидания. До вылета полтора часа. В прошлое воскресенье, когда я дописывал отчет о своем разговоре с Навсикаей, отец сообщил мне, что с матерью совсем плохо.
— Три дня ничего не ела. Только воду пила.
В тот же день я сел на паром в порту Рафина и в половине одиннадцатого вечера уже был дома. Обнаружил отца в гостиной, в обществе доктора Нафанаила.
— Не шуми, — сказал отец, — она спит.
— Завтра ее надо отправить в больницу, на Сирос, чтобы ей поставили капельницу, — сказал Нафанаил. — Попросите, чтобы ей осмотрели ноги.
Я узнал, что она потеряла сознание, когда готовила варенье, и, падая, опрокинула кастрюлю.
— Ошпарила себе ноги вареньем, — пояснил отец.
Мне показалось, что он здорово сдал, словно тоже перестал питаться. Единственным источником света в спальне была лампада. Мать лежала на спине и выглядела еще более измученной, чем когда-либо. Прямо как старушка. Я приподнял одеяло, чтобы взглянуть на ее ноги. Они были обмотаны бинтами.
— Добро пожаловать, — прошелестела она.
Но мне больше хотелось отругать ее, а не утешать, так что я не произнес успокаивающих слов, в которых она, наверное, нуждалась. На тумбочке, между чашкой чая и упаковкой лекарств, лежала крошечная книжечка в черном переплете. Вслед за мной в спальню вошел отец вместе с врачом.
— Завтра поедем на Сирос, — объявил он матери.
Он зажег верхний свет. Пролитое варенье окрасило ее соломенные тапочки, стоявшие под кроватью, в бордовый цвет. Я предположил, что оно было клубничным — единственным, которое я ем с удовольствием. «Может, она для меня его и варила».
— На Сирос? Это еще зачем?
Она приподняла было голову, но ей не хватило сил удержать ее в этом положении, и она снова откинулась на подушку.
— В больницу тебя положим, — сказал отец немного угрожающе.
Нафанаил измерил ей пульс. Я вспомнил, что был когда-то влюблен в его дочь Мирто, которая играла в школьной баскетбольной команде.
— Как ваша дочь?
— Развелась, — вздохнул он удрученно.
— Развелась? — удивилась мать, словно новость была для нее неожиданной.
Я не видел Мирто со школы и теперь попытался вообразить ее такой, какой она должна быть сегодня, — укоротил ей длинные волосы, придал телу женственность, которой оно тогда было лишено, надел туфли на каблуке. Представил себе, как она бесцельно бродит по пустынным улочкам Тиноса, время от времени глядя на свое отражение в темных стеклах лавок.
— Утром позвоню в больницу, — сказал Нафанаил. — Вам придется сесть на двенадцатичасовой паром.
— Не хочу я в больницу.
— Сделаешь то, что тебе говорят, — одернул ее отец.
Обычно такой спокойный, он был готов взорваться. Мы вернулись в гостиную. Нафанаил записал мне на бланке рецепта номер телефона своей дочери. Я представил себе, что эта сложенная вчетверо бумажка станет первой страницей захватывающей любовной истории, которая закончится в очаровательном доме, похожем на дом моего деда, в большом саду, полном цветов и бабочек. Я попрощался со своим будущим тестем, сердечно пожав ему руку.
— Молодец, что приехал, — сказал отец, когда мы остались одни.
Я попытался отвлечь его, рассказав о распре Зенона с тираном Неархом, но напрасно. Думаю, он даже не осознал, что речь идет о его любимом элеате.
— Где будешь спать? — спросил я его.
Он показал на диван. Я почувствовал, что мне надо выйти из дома — глотнуть свежего воздуха и спокойно позвонить Мирто. Я направился в сторону старого порта, где сосредоточены рестораны и бары. Но мало что было открыто. Я зашел в «Корсар», поздоровался с барменом и несколькими знакомыми и уселся на совершенно пустой террасе. Бумажка врача уготовила мне изрядный сюрприз: я увидел бесконечный номер, который начинался с двух нулей и, стало быть, не относился к национальной сети. Международный. На моих глазах расстояние, отделявшее меня от Мирто, безмерно удлинилось, прямо как в Зеноновом софизме. Какой же стране соответствует цифра 1, идущая за нулями? Была полночь. «Может, там, где сейчас Мирто, начался новый день», — подумал я и набрал номер на своем мобильнике.
Я не удивился, когда трубку сняла она сама, она ведь не жила больше со своим мужем. Но когда она сообщила, что находится в Балтиморе, у меня немного перехватило дух. Я устроился в кресле и заговорил громче.
— Я не в самом городе живу, а в пригороде, — уточнила она, словно это имело значение.
Я ей сказал, что только что видел ее отца у своих родителей.
— Он пришел осмотреть мою мать.
— И как она?
— Хорошо, очень хорошо, — сказал я.
Потом представил себе мертвенно-бледное лицо матери в свете лампады, и моя затея позвонить Мирто показалась мне вдруг совершенно нелепой.
— Ты-то сама как? — спросил я, надеясь на краткий ответ.
Она выдала мне сжатый, но, тем не менее, полный отчет о событиях, отметивших ее жизнь после отъезда с острова. Поведала, что изучала изящные искусства в Нью-Йорке, что вышла замуж за врача греческого происхождения, который изобрел некий психотропный препарат, пользующийся потрясающим успехом на американском рынке, но что в конце концов выставила его за дверь, потому что он оказался жутко ревнивым, что живет со своей дочерью Нефели на огромной вилле, где лихорадочно готовит свою первую персональную выставку, которая состоится в Вашингтоне. Я вспомнил, что Балтимор — порт.
— Я только что вернулась с шествия в честь 25 марта, — добавила она. — Отмечать национальный праздник пришлось сегодня, потому что на предыдущие дни муниципалитет запланировал другие манифестации.
— И кто участвовал?
— Да все греческие организации. Церковь, школы, ассоциации, клуб «Пенелопа», в котором я состою. Длилось три часа.
Я и не знал, что в Балтиморе столько греков. Представил себе процессию зрелых женщин в серых деловых костюмах.
— Большинство участников соорудили платформы, как для карнавала, со всякими греческими персонажами — Константин Великий, святая Елена, бойцы войны за Независимость… Была даже гипсовая копия Венеры Милосской.
Я попытался представить себе эти колесницы в пустынном порту Тиноса. Вообразил себе Константина и Елену в пурпурных одеяниях и сандалиях из золоченых ремешков.
— Участвовали десятки машин. На платформе одного грузовика девушки в мини-юбках танцевали под песню Елены Папаризу, которая выиграла конкурс Евровидения. Болельщики «Олимпиакоса» проехали на мотоциклах с красно-белыми флагами. Среди официальных лиц был сенатор греческого происхождения Пол Сарбанис. Лимузин с его личной охраной тоже участвовал в параде.
Я вообразил стволы автоматов, торчащие из окон лимузина.
— Особенно меня тронула группа негров, недавно обратившихся в православие, которые держали большой плакат с надписью «Верую» по-гречески. Представляешь себе?
Я представил себе и это. Едва мы закончили разговор, порт снова обрел спокойствие. Только фонари горели вдоль мола. Я не спеша вернулся домой. По дороге мне вспомнился роман Жюля Верна «Из пушки на Луну», потому что действие там начинается в Балтиморе.
Отца нашел в спальне, он заснул прямо на полу, на коврике у кровати. Я прошел на кухню. В злополучной кастрюле оставалось еще полно варенья. Я обмакнул в него палец — точно, клубничное.
На следующий день мать безропотно стерпела, чтобы ее укутали одеялом, отнесли в машину и прямо на машине заехали на паром. Поскольку плавание длилось всего полчаса, мы даже наружу не выходили. Отец прихватил с собой завернутые в газету тапочки матери. «Черную книжечку забыли», — подумал я.
Когда медсестры поставили ей капельницу и повезли на анализы, она тоже никому не доставила хлопот. Вернули ее нам ближе к вечеру, поместив в двухместную палату, где вторая койка оказалась свободна. Там я и провел ночь. Отец вечерним рейсом вернулся на Тинос, с утра его ждала работа на стройке.
Через какое-то время сонливость матери меня заинтриговала.
— Вы ей дали что-нибудь?
— В самом деле, пришлось дать кое-что, — призналась та из медсестер, что была помоложе. — Очень уж она у вас нервная.
Когда принесли поесть, мать еще не совсем пришла в себя, проглотила только три ложки компота и опять заснула. Я вышел прогуляться по набережным. Есть ли в мире другая такая страна, где было бы столько портов, как в нашей? «Из Греции легко уехать». Я съел маленький свиной шашлычок и купил коробку лукума для медсестер.
